В третий тур Клавдия не попала, но покидала подиум с гордо поднятой головой.
— Надеюсь, вы разбираетесь в юриспруденции и дедукции значительно лучше, чем в музыке, — сказал ей на прощание ведущий.
«Вот и опозорилась… — думала Дежкина, теперь уже со стороны наблюдая за перипетиями игры. — Только этого не хватало мне для полного счастья».
Вдруг над самым ухом раздалось:
— Клавдия Васильевна, где вас черти носят?
Она резко обернулась. Слава Богу! Подколзин… Живой.
— Ой, Мишенька… Как я вам рада!
— Я уже весь телецентр обегал вдоль и поперек, — оператор сурово хмурил брови. — Женька вообще ничего понять не может. «В туалет, говорит, зашла, я ее жду, жду, жду… Минут двадцать жду. А потом заглянул — пусто». Что вы в самом деле?
— Мишенька, простите, я… я… — Не находя слов, Дежкина умолкла.
И действительно, как она могла объяснить свое трусливое исчезновение? Но одному она была беспредельно рада — «джинсовый» никакой не бандит. И надо же было так обмануться! Глупость из глупостей.
— Как там начальство? — только и нашлась что спросить.
— Нормалек… Пойдемте, — Подколзин крепко взял Клавдию за локоть и буквально поволок прочь из студии, — открылись новые обстоятельства…
— Обстоятельства чего?
— Сами увидите.
Вторник. 10.37–13.38
Такса недоверчиво обнюхивала его штанину и глухо рычала.
— Вот, — сообщил Игорь, стягивая ботинок, — шел поблизости, гляжу, свет в окне горит. Дай-ка, думаю, зайду… побеседуем за бутылочкой. Мы ведь в прошлый раз так и не поговорили толком.
Ганиев протянул незваному гостю тапочки с загнутыми кверху носами и сокрушенно вздохнул.
— Я тебе так скажу, дорогой, — продолжал Порогин, пытаясь запихнуть широкую ступню в узенькую обувку, — мы с тобой по одну сторону баррикад, хотя на первый взгляд может показаться, что по разные. Ты в каких войсках служил?
— В советских, — простодушно отвечал Ганиев.
— Вот видишь — и я в советских! Стало быть, у нас много общего. За это и выпьем! — Следователь извлек из внутреннего кармана пиджака влажно поблескивающую поллитровку.
Они проследовали в кухню, опрокинули по стограммовой, закусили пловом с курагой, и пошел душевный разговор.
— Эх, Мамурджан Ганиевич, хороший ты парень, — говорил Игорь, пожевывая вязкую курагу, — но несознательный. Держишь дома черт-те что… и еще отпираешься, что тебе не принадлежит.
— Это ты про прюжинки? — догадался хозяин. — Правду рассказываю: не мои прюжинки.
— А чьи?
— Александра Александровича.
— Кто такой Александр Александрович? Где живет, с кем водится?
— Не знаю, слюшай. Он мне не докладывает. Приходит, заберет старые прюжинки, новые принесет, деньги даст — и все.
— Ага! — обрадовался Игорь. — Стало быть, деньги он тебе за это все-таки платит?
— Деньги платит, — подтвердил Ганиев, — без денег сейчас трудно. Когда с Ларисой Ивановной жили, легче было. Готовить она хорошо умела. А я не умею. Только плов варить умею, и все. Хозяйство она хорошо вела. А я не умею. Деньги с зарплаты не остаются. Жить не на что. Александр Александрович помогает.
— Так-так, — изрек гость, разливая водку в стаканы, — хороший парень этот Александр Александрович, как я погляжу.
— Хороший, — согласился хозяин.
— Помогает материально, пружинки в дом носит. Ты хоть знаешь, что это за пружинки?
Ганиев пожал плечами.
— А что в них особенного?
— Действительно, — усмехнулся Игорь, — особенного в них немного.
Он внимательно следил, как Мамурджан опрокидывает очередной стакан. Сам же к водке едва притронулся.
Пудинг, глухо рыча, сидела в углу кухни и наблюдала за происходящим.
— Фу, Пудинг! — прикрикнул Ганиев, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Достала она меня, слюшай. Рычит без спросу, спит на подушке, кюшает со мной с одного стола, — пожаловался он.
— А ты отдай ее, — предложил Игорь, — или продай. Денег заработаешь.
Хозяин скорбно покачал головой.
— Нельзя. От Ларисы Ивановны память осталась. Лариса Ивановна просила: «Не обижай, Мамурчик, Пудинга!» Я ей обещал. Лариса Ивановна меня Мамурчиком звала, — с нежностью произнес он.
— Это Лариса Ивановна тебя с Александром Александровичем познакомила? — как бы невзначай поинтересовался Порогин.
— Ага, — кивнул Ганиев. — Она умерла уже, когда Александр Александрович пришел и сказал, что они с Ларисой Ивановной были большие друзья, и попросил разрешить эти прюжинки оставить. А мне для друзей Ларисы Ивановны ничего не жалко.
— Светлая ей память, — сказал Порогин, наполняя стакан хозяина, — аминь.
Ганиев заглотнул очередную порцию водки, глаза его наполнились слезами.
— Бедная Лариса Ивановна, — сказал он и заплакал.
— Держись, дружище! — подбодрил его Игорь. — Ты еще парень молодой, женишься, детишек заведешь. Тебе сколько годков-то?
— Двадсить девять, — всхлипывая, отвечал вдовец.
— Вот видишь, — все впереди! Ты мне вот что скажи, — вкрадчиво произнес Порогин, — где мне найти этого твоего Александра Александровича?
— Не знаю, — пьяно пожал плечами Ганиев. — Бедная моя Лариса Ивановна…
— А может, нет никакого Александра Александровича и ты его выдумал? — мягко наседал следователь.
— Может, выдумал, — не стал возражать хозяин. — Бедная Лариса Ивановна…
— Тогда расскажи мне, зачем у тебя в доме все эти пружинки?
— …она меня так любила, — плакал Ганиев.
— Не хочешь рассказывать? Тогда я тебе расскажу. Ты, Мамурджан, никакой не дворник, а подпольный торговец оружием.
— Никакой не дворник, — всхлипнув, подтвердил Ганиев.
— И «прюжинки» твои не что иное, как части пистолета Макарова. Знаешь, что такое пистолет Макарова?
— Что такое пистолет знаю, — кивнул Ганиев, — кто такой Макаров — не знаю.
— А ты у Александра Александровича спроси, он объяснит, — посоветовал Порогин. — Хочешь, фокус тебе покажу?
— Фокюс? — удивился Мамурджан.
— Ага.
Хозяин задумался, а затем помотал головой.
— Александр Александрович так рассердится, что вы у меня были и прюжинки забрали. Ругаться будет.
— Значит, Александр Александрович еще не в курсе насчет нашего позавчерашнего посещения?
— Не в курсе, — подтвердил Ганиев.
— А ты ему и не говори, — подкинул идею следователь, — он ничего и не узнает. А фокус я тебе все-таки покажу.
Порогин поднялся с места и быстрыми шагами прошел в прихожую. Хозяин попытался двинуться следом, но не удержался на ногах и вновь рухнул на жалобно скрипнувший табурет.
Вытащив из кармана тонкие матерчатые перчатки и натянув их на руки, Игорь открыл свой портфель и достал несколько деталек.
— Гляди-ка, — сказал он Ганиеву, возвратившись к кухонному столу, — это у нас входит сюда… а это — сюда… Вот эту чепуховину вставляем в ствол…
Мамурджан осоловевшими глазами, не в силах сфокусировать взгляд на руках гостя, наблюдал за происходящим.
Такса мрачно рычала.
— Ух, ты! — обрадовался наконец Ганиев.
— Получи и распишись, — сказал Порогин, протягивая ему небольшой предмет.
— Надо же! — Казалось, удивлению и восторгу хозяина нет предела. — Пистолет! Прям как настоящий! — Он крутил оружие в руках, заглядывая в черное дуло. — Как это у тебя получилось, слюшай?
Ганиев поднял глаза, но напротив себя никого не увидел.
Игорь Порогин в это время стаскивал с себя перчатки и отворял входную дверь.
— Быстрее! Понятых вперед!
Хлопая ресницами, Ганиев смотрел, как тесноватая кухонька заполняется людьми, и заслонялся локтем при вспышках фотоаппарата.
— Граждане понятые, — говорил между тем Игорь, — прошу засвидетельствовать, что огнестрельное оружие находилось в руках обвиняемого…
Понятые, напуганные шумом и стремительностью происшедшего, согласно кивали, словно китайские болванчики.
— Ганиев Мамурджан Ганиевич, вам предъявляется обвинение в незаконном хранении огнестрельного оружия, что является уголовно наказуемым деянием согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации…
Пудинг задрала вверх морду и завыла.
Мамурджан оглядел присутствующих туманным взглядом.
— Зарэжу. Всех зарэжу! — пообещал и упал лицом в тарелку с остывшим пловом.
— Не мчитесь вы так или руку отпустите! — взмолилась Дежкина. — Я за вами не успеваю.
— Если б вы только знали, что вас ожидает через минуту, — бесцеремонно расталкивая толпу, Подколзин впихнул Клавдию в лифт и с трудом втиснулся за ней сам, — вы бы научились летать.
Вторник. 13.01–14.36
Это была знакомая комната с мониторами. Михаил нервничал и торопился — вскоре монтажную должна была занять какая-то группа. Прежде чем вставить в деку видеомагнитофона кассету, он многозначительно потряс ею в воздухе.
— Работа годичной давности. Мне за нее в свое время столько бабулеточек выложили!
Сначала на экране замелькали цветные полосы, затем картинка прояснилась. Камера сделала панораму какого-то разрушенного села. Часть домов уже сгорело дотла (остались лишь кирпичные печные трубы), другие продолжали полыхать желто-черным пламенем.
— Где это? — спросила Дежкина, подсаживаясь поближе к монитору.
— Кавказ. Разве не понятно?
— Я чтобы удостовериться, — сказала Клавдия и в следующий момент замерла, ошарашенно уставившись на экран.
— Гагуев?!
— Он самый, голубчик, — ответил Подколзин. — Сейчас начнется его пресс-конференция. Это штаб кавказских сепаратистов, нас всех доставили туда с завязанными глазами… А предварительно еще заставили раздеться догола.
— Зачем?
— Проверяли, нет ли оружия.
— И обратно ехали с завязанными глазами?
— А как же.
— Страшно было?
— Это сейчас уже понимаешь, что страшно, а тогда. — Михаил с досадой махнул рукой. — Вы смотрите, не отвлекайтесь.
Взгляд Гагуева был тверд и решителен, рыжеватая борода обрамляла его чуть выпуклый волевой подбородок, голову украшала армейская маскировочная панама, через плечи перекинуты пулеметные ленты. В руках лидер кавказских сепаратистов по привычке держал автомат Калашникова со сдвоенными, перемотанными изолентой рожками. Казалось, что он никогда не расставался со своим оружием, даже во сне.