— Не беспокойтесь, — сказала Дежкина, заметив этот взгляд, — я не буду отрывать вам голову. У меня сил не хватит. Но правила есть правила. Представьте, мне говорили, что одна капля этого раствора насквозь прожигает дерево. Наврали, наверное. Давайте-ка проведем следственный эксперимент. Вы никогда не принимали участия ни в чем подобном? Напрасно. Исправим эту оплошность. — Клавдия ткнула носком сапога брошенный председательницей окурок. — Нехорошо сорить в помещении…
Потом Дежкина наклонила сосуд над окурком и уронила на него несколько капель.
— Как интересно, — по-детски воскликнула она.
Окурок зашипел и начал съеживаться, будто живое существо.
Ираида Петровна с ужасом наблюдала, как на паркетном полу расширяется черное пятно.
— Вы испортили мне пол, — пробормотала она.
— Пол — это ерунда, — отмахнулась Клавдия, — я собираюсь испортить вам кое-что посущественнее…
И она в упор поглядела в лицо председательнице.
Машинально та коснулась ладонью щеки.
Надвигаясь на жертву, Дежкина по пути небрежно выплескивала из колбы химический раствор. Капли веером летели на стены, и дерматиновая обивка покрывалась мелкими обугленными пятнами.
— Это уголовное преступление, — неповинующимися губами произнесла Ираида Петровна.
— Плевать, — ответила Клавдия. Искусственную ее игривость как рукой сняло. Она медленно приближалась к председательнице, и вид ее не сулил ничего доброго. — С волками жить, по-волчьи выть…
— Что вам надо от меня?! — взвизгнула Ираида Петровна.
— Я уже сказала — что и не буду повторять. Мне терять нечего. Кто стоит за вами? Считаю до трех! После этого ваше нагримированное личико превратится в обугленную головешку! Раз. Два…
Рука ее выдвинулась вперед, направляя сосуд в искаженное ужасом лицо несчастной председательницы.
— ТРИ!
— Я скажу! — заорала Ираида Петровна. — Я все расскажу! Будь ты проклята, овчарка! Я не виновата! Меня заставили!
Запрокинув голову и прикрыв глаза, Клавдия будто сквозь вату слушала истеричные всхлипы своей жертвы. Внезапно она почувствовала, как усталость многопудовым грузом навалилась на ее плечи. На душе было пусто и муторно.
— Это он, — лепетала председательница, размазывая по лицу тушь и помаду, — я не могла отказать…
— Он — кто? Василий Васильевич?
— Откуда вы знаете? — спросила Ираида Петровна. — Или Евгений Евгеньевич. Или еще как-нибудь. На самом деле его зовут Эдик.
— Ваш муж?
— Нет, друг…
— Любовник? Это он выбил вам помещение для офиса?
— Да.
— В обмен за услугу вы должны были…
— Я же не устраивала здесь бордель!
— Притон для убийц — ничуть не лучше, — отрезала Клавдия. Эдик нанял старуху из соседнего дома, чтобы та проводила меня сюда?
— Да.
— И он же скрывался за окошком кассы?
— Не знаю.
— А если хорошенько припомнить? — настаивала Дежкина.
— Не знаю! Меня здесь не было.
— Девочка на побегушках, так? Ничего не знаете, ни в чем не замешаны?
Ираида Петровна хотела возразить, но, взглянув на сосуд в руке следователя, благоразумно промолчала.
— Значит, так, — распорядилась Клавдия, — сейчас мы сядем в машину, и вы отвезете меня к этому своему Эдику.
— Но вас никто не приглашал…
— Неужели это сможет меня остановить? — усмехнулась Дежкина.
— Он не откроет.
— Даже вам?
— Даже мне. Эдик никому не открывает, если нет предварительной договоренности. Я должна позвонить ему.
— Звоните.
— Здесь нет телефона.
— Не глупите, — Клавдия укоризненно покачала головой, — я видела радиотелефон в вашей машине.
Ираида Петровна смерила следователя испепеляющим взглядом и, вскинув голову, прошествовала к выходу.
— Эдик, это я, — сказала она в телефонную трубку. — Я сейчас приеду. Нет, не одна. С ней. Не ори на меня! Это все по твоей милости! Она сидит в моей машине на заднем сиденье, у нее в руках пистолет. Сам разбирайся, а мне плевать на твои проблемы. Сейчас я тебе ее привезу, и пошел ты в жопу!
Она со злостью отбросила трубку и повернула ключ зажигания.
— Про пистолет — это вы напрасно, — усмехнулась Дежкина, нежно поглаживая пузатый бок колбы.
— А ты хотела, чтобы я рассказала про твой фокус с окурком? — рявкнула Ираида Петровна и сорвала машину с места.
Пятница. 17.29–19.40
Федора Ивановича внесли в помещение караулки и первым делом, в качестве успокоительного лекарства, стукнули кулаком в челюсть.
Дежкин отлетел в противоположный угол и брякнулся на пол.
— Узнаю почерк, — сказал он, сплевывая на пол сгусток крови.
— Жить надоело? — поинтересовался один из молодцев.
— Гады, — произнес Федор Иванович и отвернулся.
Было даже не обидно, а пусто и холодно внутри.
В караулку заглянул молоденький милиционер с оттопыренными ушами, на которых восседала фуражка. Он с любопытством поглядел на Дежкина и спросил:
— Этот, что ли, дебоширил? Может, его забрать на пятнадцать суток? За нарушение общественного порядка?
Милиционеру не ответили, и он потерял к Федору Ивановичу интерес.
Тем временем армейский чин рассматривал документы Дежкина и сокрушенно качал головой.
— В каких войсках служил?
— В пограничных, — буркнул Федор Иванович.
— Вот видишь, в пограничных войсках служил, а честь армии позоришь. Нехорошо получается.
— Ничего я не позорю, сами вы позорите!
— Посадим мы тебя, — доверительно сообщил армейский чин, — и не на пятнадцать суток, даже не надейся. А года этак на два, может, и на три. Будет время подумать, что к чему…
И он вышел, закрыв за собой дверь на ключ.
Федор Иванович пощупал челюсть и пришел к выводу, что обошлось, к счастью, без перелома.
Из-за двери доносились обычные для крупного учреждения звуки: гул голосов, топот ног. Жизнь министерства вновь вошла в привычное русло после нелепого и отчаянного демарша Дежкина.
Внезапно в замке заскрежетал ключ, и на пороге караулки возник высокий, с крупными чертами лица немолодой мужчина со звездой на каждом погоне.
Он внимательно поглядел на Федора Ивановича из-под нахмуренных бровей.
— Ну и арестовывайте! — выпалил Дежкин, не дав вошедшему произнести ни слова. — Ну и ладно! И сажайте! Всех не пересажаете!
Майор молча затворил за собою дверь и, пододвинув стул, уселся напротив незадачливого демонстранта.
— Курить будете? — спросил он.
— Бросил. И вам советую, — соврал Федор Иванович.
— Духу не хватает, — вздохнул майор. — Завидую вам…
— В каком смысле?
— Прочел я как-то, что только цельные натуры имеют достаточно силы воли, чтобы завязать с курением, — сказал майор. — Сам трижды бросал, да только вот до сих пор курю. Огонька не найдется? — спросил он, но спохватился. — Ах, да!
Федор Иванович с отвращением принюхался к исходящему от своего пальто запаху бензина и криво ухмыльнулся.
— Меня Виктор Петрович зовут, Алпатов, — представился майор. — А вас?
— Это допрос? — окрысился Дежкин.
— Не угадали. Я, в общем, случайно здесь… То есть работаю-то я в министерстве, но на другой должности. Я за вами из окна наблюдал…
— Интересно было, смешно?
Алпатов словно не заметил издевательской интонации собеседника.
— У нас подобное редкость. Мало кто осмеливается с плакатами сюда ходить. Даже теперь, когда все можно. Перед собесами — пожалуйста, стоят шеренгами, потому что собес им ничего не сделает… ни плохого, ни хорошего. А с нашей организацией шутки сами знаете, чем могут закончиться.
— Я не шутил, — сказал Федор Иванович, — я серьезно.
— Этого вы могли мне не рассказывать. Сам видел. У вас ТАМ сын? — вдруг тихо спросил майор, сделав выразительное движение головой при слове «там».
— Нет, дочь…
— Дочь? — не сдержал удивления Алпатов.
— Ну, понимаете… — заторопился Дежкин, внезапно увидев в майоре достойного откровенности собеседника, — у нас такая история произошла… Дикая! Втянули всю мою семью в какие-то мафиозные разборки!
— Тише! — предостерег Алпатов, жестом показывая: мол, здесь и у стен бывают уши.
— Ага, — кивнул Федор Иванович и перешел на шепот: — Жене угрожали, меня избили, а теперь вот и дочку похитили.
— Кто?
— Если б я знал! Но, ясное дело, ОНИ.
— Сколько лет?
— Мне? — спросил Дежкин.
— Дочери сколько лет?
— Тринадцать.
Майор понимающе кивнул и глубоко затянулся сигаретой.
— А моему — девятнадцать, — вдруг сдавленно произнес он. — Петькой зовут, в честь деда. Верите, заснуть неделями не могу, все думаю, как ему ТАМ…
— ТАМ? На Кавказе?! — потрясенно спросил Федор Иванович.
Майор кивнул.
— Четвертый месяц…
— Как же вы могли? — поразился Дежкин. — Неужели нельзя было отмазать парня?
— Нельзя, — сурово сказал Алпатов. — Как же я других туда посылать буду, если своего спрятал?
— Он при штабе, наверное?
— Рядовой. Как остальные. Никаких поблажек.
— Ну вы даете!
— Да что я! — махнул рукой майор. — Разве я развязал эту войну? Разве мне она была нужна? Но я присягал на знамени и должен выполнять приказ главнокомандующего, каким бы он ни был.
— Я бы так не смог.
— Смогли бы. Были бы военным, как миленький смогли бы… Это, знаете ли, не желание выслужиться перед начальством, это долг чести, — он усмехнулся, — думал ли, что буду такие громкие слова произносить, воздух сотрясать. Я вот что сказать вам хотел: не делайте глупостей, не воюйте с ветряными мельницами. Бесполезно это… и опасно.
Федор Иванович насупился и, отвернувшись, сказал:
— Я не с мельницами. Я против негодяев, которые у меня дочь выкрали.
— И чего вы добились? То-то и оно!
— Но что-то же делать надо.
— Надо, — согласился Алпатов, — но с умом.
— А вы бы как на моем месте поступили?
— Не знаю, — признался майор, — надо подумать… Горячку бы, во всяком случае, не порол. — Он загасил сигарету в жестянке, стоявшей на подоконнике. — Мне хочется помочь вам… Просто потому, что понимаю, каково отцу, который не может выручить из беды собственного ребенка. Но для этого и вы должны мне помочь…