Но сейчас Тоня готова была на все, даже отдать очередной полтинник. Она уже сунулась было в сумочку, однако Федор отодвинул плечом Гену Мартынова и легко сказал ему:
– Ты что, разве не знаешь, что банки у нас работают только до шести, а сейчас сколько времени, как по-твоему? – И побежал наверх по лестнице, влача за собой Тоню.
Она лихорадочно работала ногами, пытаясь не споткнуться, а сама с ужасом ждала снизу какого-нибудь жуткого вопля, направленного залпа матерщины, однако внизу царила полная, натурально мертвая тишина. Гена, очевидно, пытался уточнить, сколько же сейчас времени, но поскольку часы свои он давно пропил, старания его были заранее обречены на провал.
Тоня даже дверь успела открыть, а потом закрыть, а Гена все еще молчал. Она торопливо защелкнула все замки и обернулась к Федору. Тот слабо улыбался:
– Извини. Ты, наверное, подумала, я дикий жмот, да? Пожалел поправиться бедному алику? Но у меня из-за такой сволочи мать погибла. Давно… Занимал, занимал мужик деньги у всего подъезда, его жалели, жалели, а потом на почве выпитого у него случился делириум тременс, белая, стало быть, горячка, запало ему в голову, что квартира его не потому пустая, что он пропил все до последней раскладушки, даже спал на полу, на газетах, а это злые соседи его обобрали. Взял он булатный ножичек и пошел с ними разбираться… Мама моя первая ему попалась. Еще одну женщину он только ранил, тут уж я сообразил, что делается, а к ней не успел. Она брала почту из ящика, а я уже поднялся на наш пятый этаж. Пока сбежал вниз, с ней уже все было кончено.
Федор страшно, криво улыбнулся.
– Наверное, мне было бы легче, если бы я точно знал, что это исходит от них, что это они ее убили. Такое быть могло: они большие мастаки подстраивать всякие несчастные случайности. Но у того убийцы и впрямь была белая горячка. И карты с папессой Иоанной рядом не было. Так что я ничего не могу утверждать наверняка.
Тоня нервно сглотнула. Опять он про то же! Опять они подступили к краю, за который так страшно заглянуть!
– Так что на мне судимость есть, – сказал Федор равнодушно. – Пытались пришить превышение необходимой обороны. Обошлось. Тебя это не смущает, кстати?
Тоня тихо ахнула, качнулась.
– Так, – сказал Федор, подхватывая ее. – Пошли-ка посидим. Пора нам наконец по делу поговорить. Что же с тобой все-таки случилось в Париже?
– Не в Париже, – с трудом выговорила она. – Это было в Нанте.
Франция, Нант, наши дни
Все началось с того, что выпала застежка у новой нефритовой серьги. Случилось это в том самом musèe des Beaux Arts. В роскошном сером двухэтажном особняке, который широко раскинул свои украшенные прелестными статуями крылья-галереи.
Тоня уплатила 4 евро за вход, немножко помаялась со шкафчиком (в музее шкафчики для имущества посетителей были, будто в детском садике, отдельные, малехонькие, вдобавок запирались на монетку в одно евро). Положишь монетку и наберешь код – замочек сработает. Не положишь – дверца остается открытой.
В музее в середине буднего дня оказалось почти пусто. В первых залах были представлены полотна в основном на темы библейской истории: святые, святые, святые с истомленными постом лицами и худыми телами…
На душе сделалось как-то уныло от этого подавляющего католичества!
Впрочем, увидев «Молодую мученицу» Поля Делароша с ее прелестным лицом и белыми плечами, над которой реял нимб, напоминающий изящный золотой обруч, Тоня почувствовала, что снова примиряется с местной религией, как это уже было вчера – в кафедральном соборе Петра и Павла, где она ставила свечки за упокой и во здравие, не смущаясь тем, что крестится тремя перстами и справа налево, а не наоборот, как следовало бы.
Тоня улыбнулась светлым воспоминаниям… но вдруг ощутила, как что-то скользнуло по ее груди и сгинуло на полу. Схватилось за ухо – и вынула серьгу.
С этой минуты прекрасное и возвышенное перестало для нее существовать – мысли целиком сосредоточились на мелком и суетном.
Эти нефритовые, тяжелые, очень красивые серьги она купила не далее как сегодня утром в сувенирной лавочке. Были они чрезмерно дороги, но умопомрачительно подходили к нефритовому ожерелью, которое Тоня не носила лет сто, а тут невесть почему взяла с собой в Нант, и глаза в сочетании с такими серьгами приобретали таинственный зеленоватый оттенок… Вдобавок камни были окружены золоченым, почти совсем как золотым ажурным плетением и выглядели весьма впечатляюще. Если не распространяться направо и налево, что это подделка, никто и не догадается.
Короче говоря, серьги она купила и тут же нацепила их. Всем они были хороши, кроме застежки. Тоня предпочитала подвески, а это были гвоздики, которые закреплялись не больно-то надежными швензами, то есть фиксаторами. Весь день она проверяла, хорошо ли держатся швензы, а в музее забылась, не проверила. И вот вам результат…
Вынув серьгу из уха, Тоня огорченно оглядывала сверкающий паркетный пол.
Смотрительница – а в Нантском musèe des Beaux Arts, совершенно как в каком-нибудь нижегородском художественном музее, в каждой зале сидела дама почтенных лет в строгом костюме и изысканной прическе – заметила Тонины отчаянные взгляды, поднялась со своего ампирного креслица и с приветливым выражением спросила:
– Могу я вам помочь, мадам?
«Мадам» даже ответить ничего не могла от огорчения – только показала серьгу смотрительнице, однако та мгновенно оценила ситуацию. Успокоительно улыбнувшись, решительно подошла к двери и окликнула:
– Жан-Пьер!
Появился низкорослый худощавый юноша в длинной футболке, джинсах, закатанных по колени, и босой. Этого экзотического паренька Тоня еще раньше приметила: распространяя приятный запах мастики, он елозил по паркету в соседней зале, непостижимым образом удерживая ногами две белые, ничем не прикрепленные тряпичные натиралки. С ними он и притащился на подмогу, с ними же, словно они были приклеены к босым подошвам, ринулся по знаку смотрительницы запирать двери залы, отрезая путь двум каким-то джентльменам, судя по всему, южанам, одетым в такие строгие черные костюмы, словно только что вернулись с похорон.
На смуглых лицах отразилось неприкрытое недовольство. Однако Жан-Пьер послал им извиняющуюся улыбку и запер двери прямо перед их римскими носами, пробормотав:
– Извините, господа, служебная необходимость.
– Жюль! – вновь окликнула смотрительница, и из противоположной залы (они были расположены анфиладою) возник еще один босоногий виртуоз, схожий с первым, как родной брат, и столь же ретиво начал закрывать свою дверь, мешая на сей раз двум леди, такое впечатление, прибывшим прямиком из Виндзора, судя по их умопомрачительным костюмам и шляпкам с вуалетками.
Только тут Тоня сообразила, что зала закрывается исключительно ради нее, вернее, ради несчастной потерянной швензы, чтобы не смог ее затоптать и унести на своей подошве случайный посетитель.
«Ну да, они же уверены, что серьги золотые!» – подумала с замиранием сердца и тотчас представила, какие лица сделаются у Жан-Пьера и Жюля, а также у ретивой смотрительницы, когда при ближайшем рассмотрении обнаружится подделка. Фиксаторы-то были самые простейшие, создатели серег даже не потрудились их раскрасить под золото, вот позорище!
Тоня едва не ахнула во весь голос от радости, увидев в крошечной щербинке паркета в метре от себя заветный кругляшок с дырочкой. Швенза, швензочка родимая! Какое счастье, что обнаружила ее хозяйка, а не кто-то другой!
Порывисто нагнувшись, Тоня подхватила ювелирный компромат и радостно подняла над головой:
– Вуаля!
Смотрительница, а также Жан-Пьер и Жюль, уже павшие было на колени и рыскавшие по полу наподобие гончих, дружно зааплодировали, не держа ладони перед собой, как это принято у нас, а высоко, несколько аффектированно вздымая их.
Вдев серьгу в ухо и раскланявшись, Тоня вновь отправилась смотреть картины. Обе прилегающие залы были уже пусты: видимо, южные джентльмены и виндзорские леди отправились наслаждаться искусством куда подальше. Бродя по галереям, переходам и залам, Тоня еще несколько раз встречала Жан-Пьера и Жюля, и все трое радостно сушили зубы в улыбках, словно потерявшиеся и наконец-то обретшие друг друга родственники.
Наконец с осмотром классики было покончено. Настало время взглянуть на современность.
Судя по плану, висевшему на стене, залы с модерном располагались на первом этаже. По французскому счету, это вообще полуподвал – rez-de-chaussée, цоколь, на уровне земли.
Тоня недолюбливала поп-арт, и если все-таки направилась сейчас на первый этаж, то лишь потому, что глупо уйти из музея, не посмотрев все, что там есть.
Впрочем, она ожидала худшего! «Графиня де Нюи» Жюля-Жана Антони просто-таки красавица, хотя и слишком сладкая. «Прекрасная мавританка», которую написал Марсель Руссе, была бы и впрямь красоткой, не посади ей художник на правый глаз какое-то бесформенное коричневое пятно, словно фингал, оставленный ревнивым сожителем. Или в этом пятне есть какой-то особый, высший смысл?
Тоня как раз пыталась разгадать этот смысл, как позади прозвучал суровый голос:
– Как вы сюда попали, мадам? Эти залы открыты только для заранее оплаченных экскурсий.
Тоня обернулась и сконфуженно поглядела в темные недобрые глаза высокого человека в черном костюме с бляхой на груди: «The Nantes fines arts museum».
«Почему по-английски?» – мельком подумала она и робко улыбнулась:
– Извините, не знала. Я сейчас же уйду.
Повернулась, чтобы вернуться тем же путем, каким пришла, однако суровый смотритель качнул головой и сделал жест вперед:
– Там уже закрыто. Пройдем через служебный ход.
Он двинулся вперед, Тоня – за ним.
«Странный способ наказывать нарушителя, – подумала она через минуту. – Вместо того чтобы изгнать с позором, позволил бесплатно увидеть все платные картины».
Да, смотритель невольно провел ее через залы, которые Тоня собиралась поглядеть. Другое дело, что глядеть тут было особенно не на что, а уж денежку платить – тем паче.