– Сергей Николаевич появились, – с утонченным ехидством сообщила Майя. – Удостоили нас, так сказать, своим посещением. Осчастливили. – Ярость в глазах вдруг растаяла, как снежок под солнцем, в голосе зазвенел смешок. – Противный мальчишка! Я его просто ненавижу. Бормотал какие-то извинения, я ничего толком не поняла. Ладно, пускай поработает, а то мне с директором надо насчет аренды поговорить. Увидимся!
И зачастила каблуками по лестнице.
– Я его просто не-на-ви-жу… – задумчиво повторил Федор, глядя ей вслед. – Это теперь так называется, да?
Тоня наконец-то перевела дух:
– Значит, он жив. Пойдем.
Рванулась было к зеркальной двери, но Федор перехватил, отвел в сторонку, под прикрытие какой-то двери:
– Подожди-ка. Там ведь занятия идут, верно?
Из зеркального зала доносилось любимое Сережино:
– Ча-ча р-раз! Встать на бедро, встать на бедро!
– Ну так не будем никому мешать. Сейчас же все в порядке? Потом поговорим, когда он освободится. И потом… – Федор смущенно нахмурился: – Я как-то еще не готов морально к этой встрече. Слишком хорошо помню дневник. Серджио и Антонелла… они всегда были вместе. А Федор – всегда в стороне. Вот он я – Федор. Ты – Антонелла. И, знаешь, договоримся, что теперь в стороне будет этот ваш… дядя Сережа.
– Какой еще дядя Сережа? – спросила Тоня, осторожно к нему придвигаясь. – Это кто вообще такой?
– А бог его знает…
То есть нашелся все-таки в коридоре уголок, достаточно укромный и вполне подходящий для поцелуя. Народу вокруг в это время было много, почему-то в большой зал шли и шли люди, словно вдруг проснулись все и непременно захотели посмотреть на скандальное полотно. Была среди них троица обремененных тяжелыми сумками смуглолицых товарищей, которые могли кого угодно растрогать своей любовью к изобразительному искусству.
То есть никто не обращал внимания на Тоню с Федором. И они тоже не обратили никакого внимания на высокого черноволосого человека в черном пальто и темных очках. Небрежной походкой туриста, которому совершенно некуда спешить, он вошел в большой зал, где была выставлена картина Федора Ромадина.
Россия, Нижний Новгород, наши дни
Майя поджала губы, увидев Сергея. Конечно, она злилась безмерно. Но выдержка у нее была страшнейшая: иначе тебе на паркете делать нечего, если не обладаешь выдержкой и не умеешь собираться в нужный миг. Только Сергей заметил этот свирепый блеск глаз, но для детворы и голосочек не дрогнул:
– Коленки мягкие – прямые, мягкие – прямые. Хвостики поднимаем! Третий глазик работает, работает! Немножко отдохнули.
Это кончилась музыка, и Майя отвернулась к магнитофону, переставить диск.
– Майя Андреевна, – прислоняясь для устойчивости к подоконнику, начал Сергей заранее приготовленную речь, – я должен извиниться…
– Должен – так извиняйся.
– Да, я… виноват. Долго рассказывать. Можно после урока? Давайте я проведу, а? Пожалуйста!
Голос так дрогнул, что Сергею аж самому себя жалко стало. Ну не сможет Майя не смягчиться!
Не смогла:
– До чего ж ты противный мальчишка! Выгнать, давным-давно тебя надо выгнать из студии, вообще к работе не подпускать! Ладно, твое счастье, что мне срочно надо к директору. Потом я тебе все скажу, что следует. Я побежала, закройся тут изнутри, чтобы родители не заглядывали, детей не отвлекали.
– Хоро… хорошо!
Майя улетела.
Ой, слава богу, кажется, обошлось. Майя страшна только в первую минуту гнева, а потом – нет на свете более отходчивого человека! Все, можно сказать, кончено, хотя самые страшные признания – про баксы – еще впереди.
– Ча-ча раз-два-три! Встали на бедро! Встали на бедро!
Сергей аж заикаться начал от счастья. Но он тоже умел мгновенно собираться на паркете – Майина школа!
– Устали от латины? Отдохнем на стандарте. Вспоминаем медленный вальс, встали в пары. Алик, ну-ка, беги скорей сюда, Катя тебя ждет. Катя, какая у тебя кофточка красивая! Это что такое на ней нарисовано, Эйфелева башня?
До чего же он их любил сейчас, этих малявок! Майя не сердится, вот счастье!
– Ага, Фелева башня. Только это не кофточка, это маечка. Мне мама ее из Фр-ранции пр-ривезла!
– С ума сойти! Значит, мама уже вернулась? Очень хорошо. Так, давайте вспомним концертную стоечку. Девочки, спинки распрямили, красиво откинули головы…
– А мне холодно. Я замерзла!
– Оля, что случилось?
– Из двери сильно дует, мне холодно здесь стоять.
В самом деле, поддувает из соседнего зала.
– Начали, девочки с левой ноги, мальчики с правой! – Какая красивая музыка, этот медленный вальс из «Крестного отца». – И – раз-два-три, поворот, поворот, правая перемена, левая перемена, поворот, поворот…
Сергей подошел к двери, попытался сомкнуть створки. Но они снова разошлись. Надо попросить кого-нибудь в большом зале закрыть защелку с той стороны, всего-то и делов.
– Танцуем, ребята, танцуем! Слушаем музыку! Поворот, поворот, правая перемена, левая перемена…
Сергей раздвинул портьеры, которыми с противоположной стороны была завешена дверь, и увидел, что зал почти пуст. Три мужика, один в серой куртке, другой в коричневой, третий в чем-то кожаном, вежливенько выпроваживали вон посетителей:
– Пожалуйста, пожалуйста, выходите, на сегодня осмотр закончен. Нам тут надо кое-что перевесить.
Вроде бы раньше Сергей их здесь не видел.
Охрана картины, что ли? Из музея?
Еще какой-то мужик, в темных очках, черном кашемировом пальто и в черном длинном шарфе (очень элегантно, у Сергея тоже самый любимый цвет – черный!), стоял посреди зала столбом и пялился на картину, окруженную зеленовато-золотистой материей.
Вот она, та самая картина, которая всем наделала столько проблем, и в школе бального танца, и в студии, сколько занятий из-за нее пришлось переносить, ютились в каких-то неприспособленных каморках!
– Извините, вы не могли бы дверь закрыть с этой стороны? На защелку?
Человек в темных очках медленно повернул голову, свысока взглянул на Сергея. И замер.
– Извините, дверь не защелкнете, а то у нас там сквозняк? – повторил Сергей.
Человек в черном пальто медленно поднял руку, снял очки и уставился на него миндалевидными темными глазами. У него была черная бородка, обегающая челюсти, волосы над лбом пострижены коротко, только оставлен какой-то странный завиток, очень черный на фоне очень белого лба. Да, лицо у него бледное и кажется, еще сильнее бледнеет с каждым мгновением, как он смотрит на Сергея.
«Ему плохо, что ли? Может, он иностранец? Может, он не понял, что я говорю? Вот не зря Майя все время твердит: «Учи английский, учи английский!»
Вдруг «иностранец» уронил очки. Раздался звон – стеклышки разлетелись.
От двери обернулся человек в серой куртке, вроде бы даже удивился, увидав «иностранца», побежал к нему:
– Выходите, выходите, зал закрыт! А ты чего встал? Давай отсюда, закрыта выставка!
Это уже адресовалось Сергею, который вдруг тоже встал столбом, не хуже того первого, «иностранца».
Человек в серой куртке только мельком глянул на его ошарашенное лицо, махнул парням, которые закрывали входную дверь:
– Погоди, тут еще двое застряли.
– Мужик, не поменяешь мне баксы? – вдруг громко сказал Сергей.
Этот, в серой куртке, запнулся, посмотрел на него, моргнул растерянно.
– Настоящие! Посмотри!
Сергей сунул руку в карман джинсов, выдернул ту знаменитую бумажку:
– Узнаешь? One dollar! Вспомнил? Забыл?! А я отлично помню, как тебя дружок твой называл! Сука, козел траханый, точно? Да еще и педераст драный! И все это удовольствие – за ту сотню, которую ты у меня украл. Жаль, больше у меня нету, а я б тебе с удовольствием заплатил, чтобы еще раз все это повторить. А на one dollar тебя как можно назвать? Только сукой? Только козлом? Или только драным…
Серый бросился на него, занося кулак, но Сергей увернулся, отскочил от двери, так что меняла пролетел мимо, а когда восстановил равновесие и снова повернулся к Сергею, тот плюнул на долларовую бумажку и с силой влепил ее в лоб меняле.
– Что там такое?
От двери бежал смуглый парень в кожаной куртке, при виде которого Сергей не удержался – захохотал:
– О, и ты здесь, супермен! Помнишь меня? Ну, вспоминай, мы ж только вчера виделись! На Ошаре, возле Сбербанка! Экая у тебя память короткая, а твой дружок меня уже вспомнил.
Он зря отвернулся, зря расслабился, конечно, – меняла вышел из ступора слишком быстро… Если бы Сергей не успел чисто интуитивно отстраниться, наверное, с передними зубами точно расстался бы, но все равно получил чувствительно.
Не устоял, взмахнул руками, падая, – и ввалился спиной вперед через так и не запертую дверь в зеркальный зал, где прекрасный слоу-вальс из фильма «Крестный отец» уже закончился, диск остановился, и детвора сбежалась к двери посмотреть, куда это пропал дядя Сережа, то есть Сергей Николаевич.
Он повалился в эту стайку, кто-то из ребятишек упал рядом, кто-то вскрикнул, но Сергей уже вскочил, ничего не видя от ненависти, полетел вперед, дать сдачи, – и замер, едва не наткнувшись грудью на пистолетный ствол.
– В угол! – крикнул смуглый, наступая на Сергея и вынуждая его пятиться за колонну. – Руки за голову, в угол! Рустам, гони сюда шпану! Дверь закрой! Левон, растяжку на ту дверь!
Рустам в своей серой куртке вбежал в зеркальный зал, и через миг все восемь ребятишек, на свое несчастье пришедших сегодня на занятия в школу бальных танцев, оказались загнанными в большой зал. За ними защелкнулась дверь, и серый принялся обматывать ее какой-то проволокой, с непостижимой быстротой извлекая ее из кармана.
– В угол, в угол! – командовал смуглый.
– Ваха, да ты, ё-пэ-рэ… – Левон, тот, что был одет в коричневую куртку, бестолково взмахивая руками, побежал было от двери, однако был остановлен коротким криком:
– На место! Делай что сказано! Потом сцену проверь! Живо! А ты – руки подними!