«Во всяком случае, начну с анонимного звонка, – подумал я. – А там… что-нибудь придумаю».
В моей голове постепенно выстроился план мероприятий на ближайшие полгода.
Глобальных задач я перед собой пока не ставил: двадцать пятое января тысяча девятьсот семидесятого года виделось мне контрольной точкой. Казалось, что после этой даты многое в моей новой жизни прояснится. Чем бы я ни решил в итоге заняться в будущем (походом во власть для спасения страны или подготовкой почвы для комфортного проживания за пределами развалившегося СССР), диплом горного инженера мне точно пригодится (игнорировать полученный в прошлой жизни опыт работы в этой сфере я не собирался). Да и стипендия отличника будет нелишней. Поэтому я запланировал активно взяться за учебу.
Ну и попутно я решил «сделать мир хоть немного лучше» – спасти десяток человеческих жизней (чтобы в старости не считать прожитые годы бессмысленно потраченными). Ведь у меня сейчас для этого были все возможности. С послезнанием спасение жизней обещало стать рутинным делом: следовало всего лишь поднять со стула зад и вывести на чистую воду пару-тройку маньяков. Ерунда. Что буду делать в случае с Каннибалом, я примерно определился. До седьмого ноября придумаю и как разобраться с Гастролером. Учеба, маньяки – ничего сложного. А вишенкой на торте станет спасение от удара молотком Светы Пимочкиной.
Третий день полевых работ не принес ничего нового. Все то же яркое, но уже не обжигающее сентябрьское солнце над головой. Капуста. Много капусты! На третий день ни я, ни другие студенты уже и помыслить не могли употреблять ее в пищу (уверен, после этой поездки еще долго не сможем на нее смотреть). Деревенская романтика (мытье у колодца, уличные туалеты, пыль и насекомые). Назойливое внимание со стороны комсорга, которая решила залечить меня насмерть.
Благодаря Пимочкиной я много раз пожалел о том, что «заболел». Света с утра и до позднего вечера вертелась вокруг меня, как та заботливая мамаша вокруг несмышленого ребенка. Пыталась вылечить мне не только горло, занималась «профилактикой» и других, вымышленных ею же заболеваний. Заявляла, что у меня «ослабший организм», что я нуждаюсь в «усиленном кормлении». Вливала в меня «горячее»; пичкала не только гематогеном (его запас у Пимочкиной оказался неистощим), но и «правильной пищей».
Студенты надо мной посмеивались – по-доброму. Тот факт, что я стал объектом экспериментов комсорга, стал очевиден всей группе. Каждый объяснял поведение комсорга по-своему (как и мое): одни студенты не видели в нем ничего необычного, другие шушукались, что Светка положила на детдомовца глаз. Я же к чужим мнениям не прислушивался – удивлялся собственному терпению. А еще дивился тому, что при получении мной очередной порции гематогена раздражение в адрес Пимочкиной притуплялось.
Света не реагировала на просьбы оставить меня в покое. Демонстрировала героическое самопожертвование истинного комсомольского вожака, вскакивая до рассвета, чтобы приготовить мне «горячее питье». Не обращала внимания ни на шутки подруги, ни на ворчание старосты, все еще не оставившего попыток с ней «подружиться». Упорство комсорга заслуживало уважения. Ведь девчонка и сама верила в то, что «лишь хочет помочь товарищу». А я порылся в памяти и пришел к выводу: таким способом женщины за мной еще не ухлестывали.
Колхозная жизнь обещала завершиться в ближайшие дни (хотя я знал по собственному опыту, что иногда неделя могла походить на годы). Решил стерпеть издевательства комсорга, не устраивать разборки со Светой на глазах у сокурсников, потому что понимал: девчонка не поймет мои претензии, обиды не избежать. Подумал, что лучше уж поговорю с Пимочкиной о бесперспективности наших с ней отношений наедине. Опыт подобных разговоров у меня был: Светлана не первая, кто беспричинно вообразил меня своим мужчиной.
А вот со старостой мне все же пришлось поговорить о делах сердечных еще в колхозе.
Глава 6
Тему амурных похождений поднял сам Аверин, когда мы с ним очутились на железнодорожной станции – грузили в вагон капусту. В тот раз Славка впервые отправился на погрузку. И как я подозревал, не случайно. Потому что уже несколько дней замечал его задумчивые взгляды – так обычно смотрели, когда решали: казнить или помиловать. Мои догадки подтвердились, когда Славка по надуманной причине послал на станцию входившего в наш квартет грузчиков парня и поинтересовался у Пашки Могильного, как его дела с Олей Фролович.
– Женюсь на ней, – заявил Павел.
Я постарался скрыть удивление.
Славка Аверин выронил кочан капусты, который собирался бросить Могильному.
– Нет, я серьезно, – сказал Пашка. – Она клевая девчонка. Я еще первого сентября в институте на нее обратил внимание. Подумал: повезет же кому-то. А там, в автобусе, понял: у меня тоже есть шансы.
– Э-э-э… шансы на что?
– На женитьбу на ней. Ну а почему нет? Красивая. Папа у нее нормировщиком на шахте имени Кирова работает. Оля говорила, что его обещали в следующем году повысить до зама по экономике. Нет, с таким тестем я в простых мастерах долго ходить не буду – гарантировано.
Пашка ухмыльнулся.
– Да и налог на бездетность платить не собираюсь, – сказал он. – Летом женюсь. Ну а потом… Нормально заживем. Съеду от вас на этаж к семейным. Ольга уже будет нянчить пацана, когда я пойду работать на предприятие. А может, и двоих. Кукиш им, а не налог на яйца!
Мы со старостой переглянулись.
– Э-э-э… Ольга знает о твоих планах? – спросил Аверин.
Могильный вытер о штаны ладони, пригладил рыжую шевелюру, будто прихорашивался перед встречей с подружкой.
– Нет, а зачем? – сказал он. – В нашей семье все будет решать мужчина. Мужчина – это я, если вы не догадались. Как решу, так и будет.
Я хмыкнул. Отогнал от лица мошкару. Смотрел на Могильного и вспоминал своего старшего сына. Тот тоже воображал себя главой семьи. Главным добытчиком и опорой. Семейным диктатором. Хотя я невооруженным глазом видел, что его похожая на серую мышку юная подруга вертела им, как хотела. Благо, девица сразу отнесла меня к числу «полезных» (понимала, что лишний источник денег их семье не помешает), ездила моему старшенькому по ушам в мою пользу.
– Ага, – произнес Славка. – Хочешь сказать: она и сейчас с тобой во всем соглашается? Да? Разочарую тебя, товарищ сержант: со стороны так не кажется.
Пашка махнул рукой.
– Кажется, не кажется… Сами знаете эти женские выдумки.
Он вздохнул.
– Приходится соответствовать. Быть культурным и галантным, как этот их… Ален Делон.
– Э-э-э… Делон из тебя получается… рыжий, – сказал Славка.
Мы со старостой уже не прятали улыбки.
– Выйдет она за меня замуж, – сказал Могильный. – Никуда не денется. Я же вижу, что ей понравился. И ее родителям тоже понравлюсь. Нет, ну чего? Так и будет!
Он стал загибать пальцы.
– Не курю, почти не пью, не урод. Отслужил. Будущий инженер! Для Ольги я просто идеальный жених. Ее родители же не глупые… надеюсь. Поймут, какого замечательного зятя могут получить.
Он снова погладил себя по волосам.
– Как вернемся в город, приглашу Ольгу в кино: она говорила, что любит смотреть фильмы. Конфет шоколадных ей куплю, ленинградских, «Белочку». Моя мама сможет их достать. Потом поведу в кафешку на Крупской, напою молочным коктейлем. Ну а там…
Махнул рукой.
– Нет, этот Делон в сравнении со мной покажется ей слабаком и неуклюжим уродцем!
Могильный стукнул себя кулаком по груди.
– Серьезные у тебя планы, – сказал Аверин.
В словах старосты мне послышалась ирония.
Не только мне – Могильному тоже.
– Нет, вы зря смеетесь, – сказал Пашка. – Мне один умный товарищ объяснил, как именно нужно ухаживать за девушками. Так что я все сделаю по-умному.
– По-умному – это правильно, – сказал Славка. – По-глупому делать не стоит. Правильно говорю, Сашок?
Я кивнул.
– Э-э-э… поделишься наукой с неразумными товарищами? – спросил Аверин.
Он метнул в вагон кочан капусты. Могильный не стал ловить снаряд – уклонился, позволил капусте врезаться в кучу за его спиной. Капустные листья разлетелись по сторонам, подобно искрам. Опускавшееся к горизонту солнце светило мне в спину – в лицо Могильному. Заставляло Пашку жмурить глаза. Павел оперся рукой о стену вагона, взглянул на нас с демонстративным превосходством.
– Вся хитрость в том, парни, – сказал Павел, – что женщины не похожи на нас, мужчин.
– Э-э-э… это мы и без тебя знали.
– Не перебивайте меня, студент Аверин.
Славка поднял руки.
– Простите, профессор, – сказал он. – Продолжайте.
Пашка потер переносицу, будто поправил оправу очков.
– Нет, они отличаются от нас не только внешне, – сказал он. – Они… с чудинкой. Женщины, как та Фемида у древних греков, всегда носят с собой воображаемые весы.
– Не замечал.
– Аверин!
– Молчу!
– Нет, парни, я правду говорю, – продолжил Пашка. – На тех весах женщины измеряют поступки и достоинства мужчин. Красивый – гирька на правую чашу. Умный – еще одна туда же. Трусливый – гирька на левую. Какая чаша перевесит – так девчонки и определят, стоит ли парень их внимания.
Могильный ногой подвинул к куче откатившийся в сторону кочан капусты.
– Но знаете, в чем тут весь фокус? – спросил он.
– Э-э-э… просветите нас, профессор.
– Все дело в том, что все гирьки у женщин – одинаковые.
Пашка многозначительно замолчал, указал в потолок вагона пальцем.
Я кашлянул (спрятал за кашлем усмешку): вспомнил, как сам впервые услышал похожую теорию, когда учился на третьем курсе института. И ведь тогда поверил в нее, не сделал поправку на то, что в каждой теории бывают и исключения. За что вскоре и поплатился: симпатичную сокурсницу из Тулы увели у меня из-под носа одним лишь благородным жестом, пока я малозначительными поступками терпеливо расставлял на ее весах те самые «одинаковые гирьки».