— Прекрати кривиться, Усик! — сказала Королева, поставив передо мной чашку с парящим напитком. — Нет у меня другого чая! Пей, какой даю.
Придвинула ко мне тарелку.
— Вон… печенье ешь, — сказала она. — Изольда Матвеевна принесла, пока ты мылся. Велела тебя откармливать: уж очень худым ты ей показался.
— Она замечательная женщина! — сказал я.
Сунул руку в тарелку — схватил печенье. Не боялся показаться жадным или некультурным. Потому что проголодался. Отказываться от еды я не собирался (сейчас бы и подгоревшую гречку слопал, если бы предложили). Нежина уселась за стол, откинулась на спинку стула. Не улыбалась. Но и не хмурила брови. Рассматривала меня, будто видела впервые. Заметил у неё на лбу тонкую сетку морщинок. «Морщины в раннем возрасте появляются на лице у умных женщин, — вспомнилось изречение приятеля из прошлой жизни. — Потому блондинки обычно выглядят моложе». Подумал, что Нежина — необычный экземпляр: думающая блондинка. Вот только не понял, «плюс» это или «минус».
— Ты ей тоже понравился, — сообщила Альбина. — Сказала, что ты маленький, худой, болтливый и хитрый. Но «не гнилой внутри». Говорила: ты непременно станешь большим начальником. Если будешь думать головой, а не… другими частями тела.
— Мудрая у тебя соседка! — пробубнил я с набитым ртом.
Песочное печенье показалось мне шедевром кулинарии — буквально таяло на языке (приходилось одно за другим заталкивать в рот новые порции).
— Усик, ты знал, что этот Белезов из Горького — убийца? — спросила вдруг Королева. — Дарья Степановна сказала, что он у себя в городе задушил пять женщин. Ещё до того, как приехал к нам. Задушил… и изнасиловал. Она говорила, что горьковские милиционеры доказали… его причастность. И он сам признался!
Нежина замолчала.
Она смотрела, как я жую. Словно чего-то ждала.
Я пожал плечами. Но говорить ничего не стал — потянулся к тарелке.
— Саша…
Альбина дёрнула плечами — будто вздрогнула.
— Получается, — сказала она, — он не пытался меня испугать? Он не просто хулиганил или отбирал у меня сумочку. Тот человек… хотел меня убить? Так говорит Дарья Степановна. В голове такое не укладывается. Я… не думала… Саша, как такое возможно?
«Отбирал сумочку?» — мысленно повторил я. Не представлял, что нападение Горьковского душителя можно было посчитать попыткой ограбления.
Не прокомментировал слова Королевы — отхлебнул из чашки. Поймал себя на мысли, что соскучился по чайным пакетикам (хотя раньше относился к ним с презрением). Никогда не считал себя ценителем чая. Но заваривать сорную траву вместо чайных листьев теперь считал варварством. Вспомнилось обилие сортов чая и кофе на полках магазинов в… будущем — в моём прошлом. Я невольно взгрустнул. «Кофе… как много в этом слове…»
— Получается, ты спас мне тогда жизнь, — сказала Альбина.
С её лица исчез ставший для меня привычным хитрый прищур.
— Так же, как спас сегодня Дарью Степановну, — добавила Нежина. — Она мне всё рассказала. И как ты помешал бандиту ударить её молотком, и как ты в него выстрелил.
Королева упёрла локти в столешницу, наклонилась вперёд (края халата разошлись, продемонстрировали мне созвездие родинок на коже Нежиной).
— Саша, откуда у тебя оружие? — спросила Альбина.
«Задала самый важный вопрос из всех, что напрашивались», — отметил я.
— Нашёл.
И ведь не соврал!
Нежина вздохнула.
— Ясно. Не хочешь говорить.
Я взял с тарелки сушку, раздавал её в кулаке на четыре части — отправил в рот сразу две из них; с аппетитом захрустел.
— Ладно.
Королева выпрямила спину — родинки спрятались под халатом.
— Переночуешь сегодня в моей комнате, — сказала она. — Я лягу на диван. Изольда Матвеевна избавится от твоего свитера — так велела Дарья Степановна. И подтвердит, что ты явился ко мне засветло и никуда не отлучался из моей квартиры до утра.
— А не боишься остаться на ночь наедине с посторонним мужчиной? — спросил я.
Прикрыл чашкой свою улыбку.
— Проводить ночь с мужчиной — это не уголовно наказуемое преступление, — ответила Альбина. — Пусть болтают, сколько им вздумается. Изольда Матвеевна давно мне твердит, что я слишком много внимания уделяю чужим разговорам и сплетням.
Она скрестила на груди руки.
— Общественное порицание — это не то же, что уголовная статья за незаконное хранение и применение оружия, — заявила Королева. — Вряд ли мне грозит более серьёзное наказание, чем тебе, Усик. Переживу. А если уж совсем худо станет — выйду за тебя замуж.
Я поперхнулся чаем, закашлял.
— А ты не ухмыляйся, Усик: если возникнут проблемы по комсомольской линии — они будут не только у меня, но и у тебя тоже, — сказала Нежина. — Так что побежишь со мной в ЗАГС, как миленький. Разводы, в конце концов, в нашей стране пока никто не запрещал.
Альбина вздохнула.
— Изольда Матвеевна уверяла, что ты хорошая партия. Говорила: буду за тобой, как за каменной стеной. Пророчила тебе большое будущее; утверждала, что невесты скоро за тобой табунами станут бегать. Пугала, что провороню своё счастье — тебя то есть.
Королева зевнула.
— Вот и проверю, насколько хорошо Изольда Матвеевна разбирается в людях… — сказала она, — если припечёт.
Нервное напряжение исчезало — ему на смену приходила сонливость. За проведённый в советской больнице месяц меня приучили к раннему отбою. Ровно в двадцать один час словно проворачивался в голове рубильник — я начинал зевать, тереть глаза (хотя в палате в такое время мучился от бессонницы). Сытость и тепло тоже сыграли свою роль, заставили меня больше думать о подушке, а не о недавней встрече с предполагаемым маньяком или о возможности соблазнить комсомолку (Королеву!). После чаепития Альбина повела меня в спальню. Раньше подобное действо мне виделось иначе. И ожидал я от него не только то, что получил сейчас — чистое постельное бельё и пожелание спокойной ночи.
— Усик, — сказала Королева, — я, конечно, благодарна тебе за то, что ты меня спас… тогда. Признаюсь, я только сегодня, после слов Дарьи Степановны посмотрела на те события… с такой стороны. Раньше мне казалось, что это скорее ты должен был меня благодарить. И только теперь сообразила, почему тебе вручили ту грамоту.
— Благодарственное письмо, — уточнил я.
— Неважно.
Нежина махнула рукой.
Я уселся на кровать, скрипнув пружинами (установленная пирамидой подушка чуть наклонилась). Поправил соскользнувшую с плеча футболку. Не спускал глаз с Нежиной — та наблюдала за мной. Постучал по матрасу рукой — предложил Альбине присесть. Но Королева мой намёк проигнорировала; или не заметила его. Чуть выставила вперёд левую ногу (не удержался — погладил её колено взглядом), скрестила на груди руки. Она стояла в дверном проёме, с хитринкой посматривала на меня снизу вверх. Я любовался её шеей, подбородком. Заметил, что щёки и мочки ушей Альбины порозовели, словно от духоты; а на голове девушки забавно топорщились в стороны волоски, выбившиеся из незамысловатой причёски (задорного «конского хвоста»).
— В общем, я тебе благодарна, Саша, — сказала Королева. — Правда. Пусть мне всё ещё и не верится, что я могла тогда умереть. Потому что просто не получается себя заставить в подобное поверить. Хотя точно знаю: так и было. Ведь Дарья Степановна не могла обмануть. Так что спасибо тебе, Саша.
Альбина улыбнулась.
— И снова тебе отвечу: я не боюсь ночевать с тобой в одной квартире. Потому что уверена: ты, Саша, не подлец, и мне не придётся ночью сбегать от тебя к Изольде Матвеевне. Двери в комнатах я оставлю открытыми. Но это не приглашение. Ты меня понимаешь, Усик?
Я пожал плечами. Дурацкая футболка вновь соскользнула — будто я пытался соблазнить Нежину видом своих выпирающих костей. Поправил на себе одежду: не всякую наготу стоило выставлять напоказ.
— Даже не представляю, о чём ты говоришь. И не понимаю, в чём ты меня подозреваешь. Если ты думаешь, что я ночью слопаю твою подгоревшую гречку, то ты зря надеешься: будешь давиться ею сама — я тебе в таком деле не помощник.
Королева кивнула.
Её собранные в пучок волосы подпрыгнули и закачались — изобразили маятник.
— Хорошо, что ты меня понял, Саша, — сказала Альбина. — А гречку можешь есть. Мне её не жалко — для тебя. Мама оставила мне немного денег — утром сбегаю в магазин и приготовлю тебя завтрак. Чтобы ты потом не жаловался на мою жадность Изольде Матвеевне.
— Завтрак это хорошо, — сказал я.
Скользнул взглядом по чёрно-белым фотографиям на стене. Посмотрел на лица Альбининых родителей. И на молодого Романа Георгиевича Валицкого. Тот присутствовал почти на каждой из развешенных на обоях фотокарточек. Но везде смотрелся третьим-лишним. Молодой, улыбчивый. С тонкими короткими ногами и впалой грудью — полная противоположность широкоплечему и мускулистому Альбининому отцу. Хотя хрупкая на вид Тамара Нежина смотрелась рядом с Валицким неплохо — для Александра Нежина, на мой взгляд, она была мелковата. Я и раньше слышал, что противоположности притягиваются. Но меня в прошлой жизни не слишком-то привлекали полутораметровые дамочки.
Альбина развернулась, чтобы уйти.
Остановил её.
— Ты говорила, что Роман Георгиевич влюблён в твою маму, — сказал я. — Он делал ей предложение — если я правильно тебя тогда понял. Почему же он за неё не заступался? Ведь Валицкий видел, как Сан Саныч с ней обращается. Почему он не набил Кузину морду?
— Роман Георгиевич? — сказала Альбина, усмехнулась. — Ты его плохо знаешь. Он очень интеллигентный человек. Не представляю, чтобы он распускал руки… как тот эсэсовец. Нет, в драку бы он не полез. Роман Георгиевич уговаривал маму выгнать Кузина… Но с мамой бесполезно говорить на эту тему.
Нежина вздохнула.
— А «бить Кузину морду», как ты говоришь, Роман Георгиевич не пытался. Пару раз они побеседовали на повышенных тонах. Потом эсэсовец выставил дядю Рому за дверь. Это было осенью. Мама не вмешивалась. А меня заперли в спальне. Дядя Рома — он… мягкий. Мне кажется, он эсэсовца слегка побаивается.