Чтобы развеять кривотолки относительно того, какое влияние оказал на позицию Сербии Николай II, рассмотрим, когда он получил обращение престолонаследника Александра и когда в сербскую столицу поступил высочайший ответ. Телеграмма, тормозившаяся, как и все сербские зашифрованные послания, дошла до царя 26 июля – спустя два дня после отправления. К этому моменту уже наступил разрыв отношений между Сербией и Монархией. Известна запись, оставленная Николаем на полях: «Очень скромная, заслуживающая уважения телеграмма. Что ему ответить?» (Петергоф, 26(13) июля 1914 г.)[412]. Когда ответ 28(15) июля прибыл в Ниш, Австро-Венгрия уже объявила войну Сербии. Штрандтман в своих воспоминаниях приводит текст телеграммы, которая шла более суток: «…Теперешнее положение вещей привлекает мое самое серьезное внимание, и мое правительство прилагает все усилия, дабы устранить настоящие затруднения. Я не сомневаюсь в том, что Ваше Высочество и королевское правительство проникнутся желанием облегчить эту задачу, не пренебрегая ничем, чтобы прийти к решению, которое, сохраняя достоинство Сербии, позволило бы предупредить ужасы новой войны. Пока есть малейшая надежда избегать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки самым искренним нашим желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в каком случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии»[413].
Эта телеграмма, с которой Никола Пашич ознакомился лично, а находившийся в Крагуеваце Александр Карагеоргиевич – по телефону, никоим образом не повлияла на позицию сербского правительства, отраженную в ответе на австрийский ультиматум. Тем не менее сложно переоценить значение моральной поддержки, оказанной Сербии, которая уже находилась в состоянии войны. Сдержанный и владевший собой Пашич, по воспоминаниям Штрандтмана, прослезился во время чтения послания Николая II.
Телеграммы Спалайковича, одна из которых отправлена 25 после обеда, а вторая – в ночь на следующий день и которые сербское правительство получило в течение 26 июля, тоже не оказали воздействия на его ответ, переданный барону Гизлю. Спалайкович писал о принимаемых военных мерах, а также об адресованном прессе распоряжении хранить о них молчание. Помимо этого посланник в Петербурге передал впечатления сербского военного атташе Лонткиевича об обстановке в Царском селе, где 25 июля, вопреки традиции, уже на параде были произведены в офицеры все присутствовавшие кадеты. Сообщалось о настроениях в городах, а также о подъеме, охватившем военные круги, готовые прийти на помощь Сербии[414].
Спекулирующим на тему российского влияния или подстрекательства Белграда следует иметь в виду, что для этого имелись и технические ограничения. Готовившийся ответ невозможно было менять «каждые полчаса» или переделать «за пять минут до шести часов», когда истекало время ультиматума. Речь шла об объемном тексте, который следовало написать, отредактировать с точки зрения стиля, точно перевести, а затем не менее точно набрать в нескольких экземплярах. Все это продолжалось часами. Австро-Венгрия максимально сократила срок для ответа, дабы сузить пространство для маневра державам, намеревавшимся выступить в роли посредника. Добавим, уменьшились и возможности сербского правительства предпринять за столь короткий срок какие-либо политические и дипломатические меры по предотвращению конфликта.
Эти пояснения преследовали цель показать, что отдельные авторы, обращаясь к документам, совершают не только формальные, но и смысловые ошибки, обусловленные стремлением любой ценой доказать, что Россия приблизила начало войны, побудив сербское правительство отказаться от удовлетворения всех австро-венгерских требований. Подобная точка зрения «аргументируется» с помощью выборочного цитирования литературы и источников, на основании которых можно заключить, что правительство (Пашич) почти со всем согласилось, однако пришли обнадеживающие вести, и все изменилось.
О заседаниях российского правительства, состоявшихся 24 июля после обеда, а также о тех, на которых присутствовал Николай, написано немало. Касается их в своих работах упомянутый выше Сидни Фей (Sydney Fay), а также более молодые исследователи. Случается, что они путают заседания, судят о них на основании сообщений в прессе и мемуарах. Слова о том, что «будет обсуждаться мобилизация», трактуются в том смысле, что принято «решение о мобилизации» и т. д.
В 1936 г. на страницах журнала «Берлинер Монатсхефте» утверждалось, что наставления, поступившие 25 июля из Петербурга, имели судьбоносное значение, особенно сообщение, что Россия окажет Сербии вооруженную помощь. Это, дескать, так повлияло на сербское правительство, что оно на заседании, состоявшемся в 15 часов, решило не принимать все требования Австро-Венгрии. На этом же заседании якобы был составлен и указ о мобилизации[415].
В том же ключе сегодня пишет Кристофер Кларк: «25 июля Пашич составил телеграмму в сербские посольства, в которой говорилось, что Белград собирается в своем ответе “занять примирительную позицию по всем пунктам” и предложить Вене “полное удовлетворение”… на тот момент сербы были готовы принять даже пресловутые пункты 5 и 6, требуя “гарантий соблюдения международного права” при формировании смешанной комиссии, ответственной за расследование». Однако затем наступила перемена, которую автор объясняет следующим образом: «По-видимому, новости из России развеяли фаталистические настроения в Белграде, и министры решили отказаться от того, чтобы принять все требования ультиматума и попытаться предотвратить войну»[416].
Автор намеренно опускает важнейшие фрагменты телеграммы сербского премьера, а также повторяющей ее содержание телеграммы британского поверенного в делах[417]. Более полное их цитирование демонстрирует безосновательность предположения Кларка о произошедшем изменении позиции Пашича. Тот на самом деле писал послам, что ответ «…будет написан в самом примирительном ключе, дабы пойти навстречу австрийским требованиям так далеко, насколько это максимально будет возможно», а также что «…мнение сербского правительства таково, что австрийское правительство, если оно не хочет войны любой ценой, примет сербский ответ как полностью его устраивающий».
В отличие от Кларка М. Корнуолл не обнаруживает какого-либо ужесточения или любого другого кардинального изменения сербской позиции, якобы произошедшего в течение двух роковых дней. Наоборот, он считает, что в целом Белград в начале Июльского кризиса придерживался более жесткой линии, которую в конце концов пришлось скорректировать по причине отсутствия прямой поддержки извне[418].
Часто игнорируется тот факт, что Россия неоднократно давала понять, что не может равнодушно взирать на нарушение равновесия на Балканах. Если перевести с дипломатического языка на обыденный, она предупреждала: не делайте этого[419]. «Мы настроены серьезно, не начинайте войну, давайте решим проблему путем переговоров», – таков был смысл перехода на второй уровень предостережения – проведения частичной мобилизации. Однако Вена и Берлин ни с кем не собирались считаться. Последние попытки остановить катастрофу предпринимались даже тогда, когда Сербии была объявлена война и войска собирались под знаменами империи. Австро-Венгрия, глядя из своего угла, полагала, что война послужит средством поддержания ее целостности. В свою очередь, Германия, опасавшаяся, как бы ее союзница не передумала в последний момент, сознательно саботировала все миротворческие усилия. Высказывалось ли российской стороной, правительством мнение, что ультиматум Сербии – это угроза в адрес России? Да, безусловно, и с полным на то основанием. Прозвучало ли, что «честь России, ее достоинство, ее историческая миссия поставлены под сомнение, что, если она хочет сохранить свое реноме в Европе, должна поддержать Сербию, даже силой оружия, если потребуется?». Да![420]Однако Центральные державы, как уже отмечалось, посчитали, что в сложившихся условиях они на голову превосходят в военном отношении и Россию, и Францию. Что касается Сербии, то ее вообще не принимали в расчет.
Столетняя годовщина событий – возобновление полемики
Третья часть шифрованной телеграммы «Бр. 56» посланника Спалайковича из Петербурга, которую приняли в Белграде утром 25 июля 1914 г.: «Я сказал министру, что единственный шанс предотвратить войну – это, если Россия заявит…»
Макс Хэстингс в своей книге придерживается проверенных оценок причин Первой мировой войны
Книга Шона Макмикина «Русские корни Первой мировой войны», одно из главных ревизионистских произведений
Историк Кристофер Кларк рекламируется во всех средствах массовой информации
Карманное издание книги Кларка с двусмысленным комментарием за подписью его критика Макса Хэстингса
Одна книга заслуживает того, чтобы уделить ей чуть большее внимание. Тем более что предназначена она не только специалистам, но и широкой читательской аудитории, а ее выход совпал со столетней годовщиной начала первой в череде великих и разрушительных войн. Войны, после которой, если глядеть глазами апологета мирового устройства до 1918 г., все пошло кувырком.
Книга профессора Кембриджского университета Кристофера Кларка «Сомнамбулы: как Европа подошла к Первой мировой войне 1914 г.», опубликованная в прошлом году, уже привлекла внимание, заслужив как критические, так и лестные отзывы. В 2013 г. работа переведена на французский и немецкий языки. В Германии она стала книгой года, а автор удостоился правительственной награды. Следует сразу отметить, что искусно написанная монография производит впечатление как своей структурой, так и объемом – 670 страниц крупного формата. Однако с самого начала осведомленный читатель сталкивается с затруднением. Вместо того чтобы ознакомиться со списком использованной литературы, опубликованных и неопубликованных источников, ему приходится проглядывать сноску за сноской. И, если к концу ничто не забудется, станет понятно, какие работы автор обошел вниманием. При этом там, где сноски поражают количеством упомянутой литературы, основной текст отнюдь не служит отражением мозаики представленных в ней точек зрения. Автор часто довольствуется одной единственной интерпретацией, первоисточником которой могут быть материалы средств массовой информации с присущей им склонностью к преувеличениям. Например, чтобы картина «кровавой ночи» 1903 г. и образ офицеров-заговорщиков были еще мрачней, приоритет отдается репортажу венской «