Neue Freie Presse» от 12 и 13 июня. То ли у корреспондента была богатая фантазия, то ли он питался одними слухами – читатель так и не узнает. В сносках к тексту, описывающему само событие, указаны работы Слободана Йовановича и Драгиши Васича, в которых, как известно тем, кто их читал, нет тех газетных ужасающих подробностей[421]. В одном из комментариев Кларк упоминает доклад британского посланника, которому удавалось «извлекать факты из нагромождения слухов». При этом не указана, в чем разница между одним и другим[422]. Что касается ошибок, то они встречаются с первых страниц: автора кто-то дезинформировал, будто место преступления еще существует – прежний Новый двор. Отталкиваясь от этого заблуждения, Кларк с энтузиазмом раскручивает маховик повествования (sic!). Не знает он, что так называемый дворец вскоре после произошедшего был снесен и Новый двор вскоре стал «старым». Однако это малозначительная деталь. Имеются упущения и посерьезней. Вопреки приведенной в самой книге литературе читателя пытаются убедить в том, что в Сербии после переворота 1903 г. произошли радикальные перемены, которые, наряду с переориентацией на Россию, и привели к ухудшению отношений с Австро-Венгрией. Автор не знает или не хочет знать, что поворот во внешней политике совершил сам король Александр Обренович, что почти все государственные деятели остались на политическом Олимпе и после его смерти[423]. Что касается причин Таможенной войны и Аннексионного кризиса, то и здесь во всем «вина» Сербии и ни в коем случае Австро-Венгрии. Игнорируется тот факт, что раскол имел место и в рядах заговорщиков, как, например, по «пушечной проблеме». Часть видных членов организации продвигала германский и австро-венгерский варианты. Едва ли читатель что-нибудь узнает об австро-венгерских и болгарских агрессивных планах и нападках, имевших место в то непростое время, когда Сербия, будучи абсолютно неготовой к военным испытаниям, лишь выслушивала угрозы[424]. Мы уже приводили свидетельство австро-венгерского дипломата Адальберта Штернберга, недвусмысленно высказавшегося об экономической политике Вены в отношении Белграда: «Не сербы были врагами нам, а мы им».
Если что-то замалчивается, то о другом – в избытке. Здесь и Апис – главный организатор Сараевского покушения, и Пашич, полностью осведомленный о его планах. Если сербский премьер и осознавал, что Сербия должна поддерживать мир и избегать конфликтов, то все равно «подсознательно» стремился к войне как средству реализации национального проекта. По Кларку, для подтверждения вышесказанного не нужно ни источников, ни аргументов. Достаточно его предположений. Автор разделяет концепцию, получившую новое звучание в 1990-е гг., согласно которой отправной точкой злонамеренного великосербского проекта является «Начертание» Илии Гарашанина. Кларк ничего не пишет или не знает о том, что в конце августа 1914 г. сербское руководство сформулировало и предъявило союзникам в качестве собственной военной цели югославянскую программу, которая по договоренности с представителями югославянских народов Австро-Венгрии была утверждена скупщиной 7 декабря 1914 г. и за которую Сербия сражалась. Вплоть до 1918 г. сербские политики рассматриваются исключительно через призму «Начертания»[425].
Дабы обозначить связь между Сараевским покушением и убийством Александра Обреновича, автор выбирает 1903 г. в качестве нижней хронологической границы своих изысканий. С того времени дуэт Аписа и Пашича совместными усилиями стремится к воплощению «Начертания». При этом они понимают, что цели, преследуемые Сербией, настолько неприемлемы для Европы, что их надлежит завуалировать. В этом профессор и видит суть «заговора». Для него несущественно, что Европа почти единогласно поддерживала освободительный поход балканских союзников в ходе войны 1912–1913 гг.[426]Эта же Европа, за исключением Австро-Венгрии, не высказала возражений и в связи с подписанием Бухарестского мира. Ах, нет, это все инспирировано Россией. Однако Кларк, увлекшись, или по незнанию забывает указать, что именно Россия в 1912 г. советовала балканским державам не нарушать мир. Автор преуменьшает значение того факта, что в определенный момент Россия утратила интерес и фактически ушла с Балкан, позволив Австро-Венгрии беспрепятственно осуществлять экспансию. В этом отношении Кларк разделяет точку зрения Ш. Макмикина, обличающего франко-российскую позицию в ходе Июльского кризиса 1914 г. Париж, дескать, дал карт-бланш Петербургу, политику которого олицетворял разжигатель войны Сазонов[427]. Чуть раньше в том же ключе писал американский профессор Джон Этти (John Etty). В глазах перечисленных историков подлинной причиной Первой мировой войны предстает сербский национализм. Но не только. Наряду с Белградом и Веной огромная доля вины за начало войны лежит на России, которая не отступилась от Сербии[428]. На стороне Кларка в этом вопросе еще один автор с дипломом Кембриджа – Мэтью Прайс (Matthew Price), в свое время работавший в Белграде корреспондентом BBC. Уверенный в правоте Австро-Венгрии, он полагает, что «не придается должное значение тому, как дерзко и бесчувственно Сербия отреагировала на покушение (sic!)»[429].
Майкл С. Нейберг отдает должное Кларку за то, что он предъявил доказательства международной поддержки террористической деятельности: «Книга лучше остальных анализирует реальную подоплеку происходившего на Балканах в 1911–1914 гг.»[430].
Макмикину, Прайсу и Кларку следовало бы ознакомиться с замечаниями, которые мы сделали ранее некоторым историкам, спекулирующим по поводу неприемлемости сербского ответа. Указанным авторам пошло бы на пользу внимательное чтение работы Андрея Митровича «Великая война Сербии 1914–1918», опубликованной Лондонским издательством Херст в 2007 г. В книге приведено письмо кайзера собственному министру иностранных дел: «Любые оговорки Сербии, касающиеся отдельных пунктов, я уверен, можно преодолеть с помощью переговоров. Ответ представляет собой полную унизительную капитуляцию, опубликованную urbi et orbi. Поэтому нет оснований для начала войны»[431]. Однако, как уже отмечалось, окружение кайзера сербский ответ не интересовал вовсе.
Прочитав Митровича, коллеги узнали бы, что австро-венгерский поверенный в делах в Белграде Вильгельм фон Шторк (Wilhelm von Storck), «допуская, что покушение в настоящий момент противоречит “концепции руководства Сербии”, тем не менее открыто предлагал Монархии разделаться с Сербией. Он напоминал, что уже раньше призывал воспользоваться первой же возможностью “нанести королевству смертельный удар”»[432]. Шторк едва ли не истерично убеждал собственное министерство, что «пострадает наша репутация великой державы, если мы не покажем кулак». И снова, и снова он требовал «ударить кулаком по столу, потому что сербское правительство понимает только такой язык»[433]. Уже 30 июня Шторк появился в сербском МИДе с намерением своим заносчивым поведением вызвать инцидент. При этом он требовал немедленно доложить ему, что сербская полиция предприняла, чтобы открыть нити заговора, которые, «как всем известно, ведут в Сербию»[434].
В общем, неудивительно, что Макмикин высокого мнения о книге Кларка, которая снова доказала, что Балканы сыграли главную роль в развязывании конфликта. Этим развеивается «разделявшееся до недавних пор многими мнение, что вопрос раз и навсегда решен, что имеется консенсус относительно стремления Германии к войне из опасения дальнейшего усиления России». По Макмикину, это не что иное, как выхолощенное «зацикленное на Германии ортодоксальное представление». И этому автору не дают покоя кровавые описания совершенного в 1903 г. убийства, которые свидетельствуют о «гипернационализме» (а не о психологических нюансах обстановки, в которой заговорщики, безуспешно ищущие короля с королевой, впадают в панику, а подоспевшие войска все еще полагают, что пришли защищать монарха). В заслугу Кларку приписывается основательная и корректная реконструкция сербского заговора в Сараево, разоблачающая «исторические работы, написанные в духе “русского контрнарратива”». Кларк, по словам Макмикина, «продемонстрировал, что австро-венгерский ультиматум был намного мягче того, что НАТО предъявил в 1999 г. накануне войны в Косово». Однако по сравнению с 1999 г. в 1914 г. «сербский ответ ни на йоту не был более примирительным. Он представлял собой “высоко стилизованный отказ”, который должен был произвести впечатление на Францию и Британию, а также побудить Россию поддержать Сербию в войне»[435]. На страницах «Дэйли Мэйл» панегирик Кларку опубликовал Саймон Гриффит (Simon Griffith), утверждающий ни много ни мало, что после появления «Сомнамбул» прежнее единодушное мнение по поводу германской ответственности можно выбросить в мусорное ведро[436].
Гарольд Эванс также уверен в блестящих качествах произведения Кларка, которое охватывает более широкий круг вопросов по сравнению с работой Макмикина, сосредоточившегося на роли России. Эванс считает важным, что Кларк начинает повествование с 1903 г., когда зарождается сеть заговорщиков во главе с подполковником Драгутином Димитриевичем-Аписом, который станет организатором террористической организации «Черная рука», убившей эрцгерцога Франца Фердинанда. Эванс, по-видимому, не в курсе, что переворот 1903 г. организовал не Апис, которого пригласили в нем участвовать главным образом для того, чтобы он привел с собой своих однокашников по 26-му выпуску военной академии. Димитриевич не был ни инициатором создания «Черной руки», ни ее первым организатором. Его приняли в тайное общество, в котором он занял ведущие позиции после Балканских войн и смерти предыдущего его лидера. Что касается дальнейшей деятельности Аписа, мы уже касались того, в какой мере он повлиял на отправку «агентов», собиравшихся убить Фердинанда. Там, где речь идет о сербских темах, литературный критик восхищается открытиями Кларка, написавшего, что 48-часовой австро-венгерский ультиматум не был так груб, как принято считать. Во всяком случае, мягче, чем условия, выдвинутые Белграду в Рамбуйе в 1999 г. По Кларку, если анализировать сербский ответ пункт за пунктом, то становится очевидным, что за формальным смирением кроется «высоко стилизованный отказ», «шедевр дипломатический уклончивости». Таким образом, автор, как и несколько перечисленных нами историков более старших поколений, «открыл», что и министры, и дипломаты, и германский император оказались слепцами, которых провела лукавая сербская дипломатия. В этом, по мнению критика, еще одно исследовательское достижение. Очевидно, Эванс не посвящен в детали составления Веной «неприемлемого» ультиматума, о котором Берлину все было досконально известно