Неизвестно, из-за того ли, что на презентациях своей книги Макмиллан регулярно упоминала Аль-Каиду с Ираном, однако она снискала благосклонность Мадлен Олбрайт и ее бывшего секретаря Строуба Тэлботта[491]. Ей благоволил и покойный Ричард Холлбрук, написавший комплиментарное предисловие к ее книге «Париж 1919 – шесть месяцев, изменивших мир» (Лондон, 2001, 2006)[492]. Активный участник развала Югославии любил повторять одно из высказываний Жоржа Клемансо: «Версальский мир еще долгие десятилетия и столетия будет провоцировать разные кризисы». Югославию американский дипломат сравнивал с «тряпичным мячом», который, распавшись в 1991 г. на лоскутки, вызвал четыре войны. Холлбрук хвастался, что его задача – похоронить наследие Вудро Вильсона – Версальскую систему, с одним из рудиментов которого покончили в Дэйтоне[493].
Макмиллан сравнивает то, как Вена сразу обвинила во всем Сербию, чтобы раз и навсегда свести счеты с ней и собственными славянами, с тем, как после 11 сентября 2001 г. Джордж Буш и Тони Блэйр приняли решение осуществить вторжение в Афганистан и Ирак. «Война, война, война!» – автор, прибегая к уже известным работам, описывает агрессивность Конрада фон Гетцендорфа, которую он демонстрировал по возвращении в Вену 30 июня 1914 г.[494]К этому времени совершившие покушение еще не проронили ни слова. Однако это никого не волновало.
Автор придерживается традиционной исторической реконструкции очередности решений, приведших к войне, а также трактовки роли кайзера и его окружения: «Спустя всего неделю после покушения Германия выдала “пустой чек”, и “Европа сделала гигантский шаг к всеобщей войне”»[495]. Сверившись с имевшейся в ее распоряжении литературой, Макмиллан делает вывод: «Глядя на события в ретроспективе, любопытно, как мало внимания германское руководство уделяло поиску альтернативных, то есть невоенных решений проблемы собственной окруженности (the encirclement)»[496]. Как и другие историки, она анализирует психологический профиль кайзера, сравнивая его с Бушем-младшим, который стремился к самостоятельности от отца. Младшие всегда хотят выглядеть более сильными и решительными, чем старшие.
Главным недостатком работы Макмиллани мы считаем отсутствие дифференцированного подхода к аргументам и лежащим в их основании источникам. А ведь такой подход обязателен в исторической науке. Так, она в равной мере полагается и на скороспелые воспоминания главных действующих лиц, которые, как правило, не располагали архивными документами, а некоторые вообще пребывали в изгнании (русские), и на сомнительные изыскания межвоенных ревизионистов (например, Биттнера с Юберсбергером), и на сборники дипломатических документов, опубликованные после Мировой войны. Комментарии весьма незамысловаты и, как правило, отсылают к одному единственному источнику. Читателю не сообщается, что полемика вокруг некоторых вопросов длится уже целое столетие. Приведен список использованной литературы, в котором, наряду с признанными заслуживающими доверия работами, перечислены и сомнительные с профессиональной точки зрения. Изложение подчас путанное, например, невозможно понять, какое их двух обсуждаемых событий имеется в виду, когда приводятся свидетельства современников. О каком из них вспоминают те, кто лично принимал в нем участие, а о чем – другие, кто пишет с чужих слов?
Дэвид Блэкбёрн на страницах «Гардиан» констатирует, что Вторая мировая война стала импульсом, для того чтобы искать ее корневые причины в германской политической традиции. Так родилась «контроверсия Фишера», которая «некоторое время воспринималась как доминирующая точка зрения (“ортодоксия”)». Однако в последние годы ее якобы аргументированно ставят под сомнение те историки, которые указывают пальцем на всех, кроме Берлина: «Сегодня есть консенсус по поводу того, что нет никакого консенсуса». (Может ли небольшой перечень исследований, лишенных глубины и написанных на источниках неясного происхождения, перевесить мнение сотен и даже тысяч тех, кто придерживается фишеровских позиций, пусть и слегка модифицированных? – М. Б.) Новый подход, полагает Блэкбёрн, ставит по главу угла несколько фигур в европейских столицах, принимавших ключевые решения. Имеет ли значение, что это за люди, каковы их личностные характеристики? Безусловно. Ведь мы живем в постструктуралистском мире (а куда делась демократия? – М. Б.), в котором все внимание – индивиду, а также контрфактической истории (“What if?”). С этой точки зрения книга предоставляет богатую пищу для размышлений. Макмиллан отдается должное за анализ интеллектуального бэкграунда социального дарвинизма с присущими ему опасениями «вырождения» нации, стремлением к ее омоложению посредством войны.
Кроме того, исследовательница удостоилась комплиментов за то, что хорошо разобралась в Июльском кризисе, разделив ответственность между всеми его участниками. Во всем виноваты сербская безответственность, австро-венгерская мстительность, а также германский «карт-бланш» (blank cheque). В отличие от Кларка, Макмиллан вовремя останавливается и не называет Сербию «страной-изгоем» (rogue state). Что касается Франции, России и Британии, то они, по ее мнению, способствовали эскалации кризиса. Не соглашается с тем, что имел место германский «превентивный удар», «попытки избежать внутренних конфликтов», однако допускает, что Германия неправильно оценила возможные последствия своих действий и сознательно шла на риск, грозивший началом войны. Рецензент соглашается с обоими выводами[497].
Эта книга, как и несколько других, упомянутых нами ранее, располагается где-то посередине между старой «ортодоксией» 1960-х гг. и сегодняшними «радикальными трактовками».
Вместо послесловияСтолетняя годовщина: юбилей или тризна?
Профессор Мюнклер в объяснении причин войны близок к позиции Кларка.
Последняя книга Шона Макмикина – всего лишь продолжение его ревизионистских усилий
В книге Хольма Зюндхаузена об истории Сараево есть глава, посвященная покушению и сербскому участию в развязывании Первой мировой войны
Книга Маргарет Макмиллан переиздавалась не раз. На полпути к ревизии
Гитлер получает в подарок на день рождения мемориальную доску Г. Принципу, которую солдаты вермахта сняли со стены 17 апреля 1941 г.
В преддверии столетней годовщины начала Первой мировой войны было озвучено предложение восстановить не только памятник Францу Фердинанду и его супруге, установленный в 1917 г., но и «отпечаток ног» Г. Принципа, демонтированный после распада Югославии
Исследователь, который посвятил свой капитальный труд процессу создания общего государства югославян, политической, культурной и социальной истории, освободительной борьбе и роли великих держав на Балканах, наблюдает за тем, как отмечают в мире столетие войны, и задается вопросом, чему мы стали свидетелями – скорбной годовщины, юбилея или обновления военной атмосферы времен Сараевского покушения и Первой мировой войны?[498]
Кое-что из происходящего, несомненно, вызвало бы озабоченность и у выдающегося историка, которого мы потеряли накануне годовщины, – Андрея Митровича, из-под пера которого вышли основополагающие труды о германской и австрийской политике в отношении Балкан и Сербии в начале ХХ в. Будучи отличным знатоком немецких, австрийских и сербских архивов и литературы, он поддерживал отношения с Иммануилом Гайсом и другими немецкими и австрийскими историками, высоко ценившими его профессиональные достижения. Он тонко чувствовал политические тенденции и не стеснялся высказывать о них свое мнение[499]. И сегодня не преминул бы вынести взвешенное критическое суждение о книгах, которые, хоть и дискредитируют их авторов с профессиональной точки зрения, тем не менее активно продвигаются и навязываются обществу. Корреспондент «Политики» Драган Вукотич напоминает, что А. Митрович думал о влиянии политики на изучение причин Первой мировой войны, о вольном и невольном приспособленчестве историков, соглашающихся обслуживать политические интересы. По его словам, политики формируют атмосферу, озвучивают требования – запрещают или, наоборот, поощряют определенные трактовки исторического прошлого. Есть примеры того, как историки о чем-то друг с другом «договариваются», следуя линии собственного правительства. Однако затем появляется такой незаурядный и честный человек, как Фриц Фишер, который следует профессиональной этике и своими исследованиями нарушает эти «договоренности». «Государство и общество, – говорил Митрович, – не должны опасаться того, что признание ими исторической истины о самих себе обернется утратой престижа»[500].
Владимир Дедиер – автор получившей мировое признание книги «Сараево 1914», которую в 1984 г. «Нью-Йорк Таймс» объявила книгой года, – в конце жизни предсказывал новые глобальные потрясения, одной из жертв которых могла стать истина о Первой мировой войне. Слова Дедиера по этому поводу, сказанные в мае 1989 г., записал публицист Слободан Клякич: «Великие державы, не зная жалости к остальным, рвутся к доминированию и удовлетворению своих имперских аппетитов… Малым народам и государствам придется искать свое место под солнцем, а сильные мира сего потребуют от них отречься от собственных моральных ценностей, прежде всего от стремления к справедливости и правде. Это станут поддерживать запряженные в телегу актуальной политики историки, получающие большую или малую мзду из рук властей предержащих. Критически настроенную историографию ждут большие испытания, ей придется вести тяжелую борьбу против исторического ревизионизма»