Сеньор Кайо жестом выразил согласие и повесил одежду на спинку стула. Лали, держа в руках фотографию, обратилась к старику:
— Это вы?
— Я, а как же. На свадьбе.
Лали поднесла фотографию к глазам.
— Какой красивой была ваша жена, — сказала она.
Она протянула фотографию Виктору и села рядом с ним на скамейку. Сеньор Кайо оперся на балку, перенеся вес тела на свою крепкую руку. Откашлялся, прочищая горло, запершившее, должно быть, от воспоминаний.
— И вправду, — начал он, — не потому говорю, что моя, а не было в селении никого на лицо красивее. И сестры ее — тоже, все как одна. Только ведь как бывает, ни одна из трех не говорила. — Он двумя пальцами перехватил горло для ясности и, помолчав, добавил: — С другой стороны, о чем уж так особенно с женщиной разговаривать.
Рафа поглядел на Лали, Лали поглядела на Виктора, а Виктор улыбнулся. Улыбка Виктора, похоже, подбодрила сеньора Кайо.
— Бернардо говаривал: женщине самое милое дело рот заткнуть подушкой. — Потом коротко рассмеялся и прибавил: — Так ли, эдак ли, а вышла за меня замуж, и сестры ее замуж повыходили, одна — в Рефико, вторая — в Кинтану. Все нашли свою долю.
Сеньор Кайо вдруг выпрямился, словно вспомнил что-то, и вышел из кухни, чуть наклонив голову, чтобы не стукнуться о балку. Едва он исчез, Рафа ткнул пальцем в сторону двери:
— Лали, дорогая, почему ты не расскажешь этой немой про эмансипацию?
Лали, разъяренная, наклонилась к огню, схватила полуобгоревший сук и запустила в Рафу:
— Вот ведь скотина!
Рафа уклонился, не переставая смеяться:
— Ну это уж слишком. Не будем воевать из-за чепухи.
Вернулся сеньор Кайо вместе с женой. В одной руке она несла глиняное блюдо с нарезанной колбасой и сыром, а другой прижимала к груди с полдюжины крендельков. Сеньор Кайо нес кувшин с вином и, поставив его на стол, отодвинул планку и опустил прикрепленную над головой Виктора доску, которая легла как раз между Виктором и Лали. Лали удивленно следила за его действиями.
— Какой забавный стол! — воскликнула она. — Откуда вы его взяли?
— Этот-то? — отозвался сеньор Кайо. — Откидной. К стене был прислонен, чтоб не мешался, вот вы его и не заметили. А теперь можно есть в свое удовольствие у огня.
Он переставил на откидной стол тарелки и кувшин, разлил вино по стаканам и подал им. Виктор взял кусочек сыру, отхлебнул вина и сказал:
— Спорю, сыр домашнего приготовления.
— А как же, у нас есть пресс. — И он указал на столик-пресс, стоявший в углу у комода.
— И колбаса — тоже?
— Ясное дело. Какая в том хитрость? И крендельки тоже она пекла.
Старуха, неподвижно сидевшая на плетеном стульчике чуть поодаль, у шкафа, следила за ними цепкими глазками в сети мелких морщинок. Старик пояснил:
— Крендельки остались с воскресенья, от праздника.
— Вы что-то праздновали?
— Восьмой день всегда справляется, с мальчишек еще помню.
— Восьмой день чего?
— Как чего? Троицы. Бывало дело, спускались мы все в Рефико на повозках, на ослах. А у церкви торговали крендельками и бисквитами. Вся выручка шла на содержание храма.
Сеньор Кайо, сидевший на деревянной колоде, задумался, уставившись на пламя. И после долгой паузы добавил:
— Раз возвращались с такого вот гулянья, я в тот год нес хоругвь, значит, в двадцать третьем году это было, сколько с тех пор воды утекло, мы с моей тогда и обручились. Я помог ей влезть на осла, сказал: «Садись». У нас, знаете ли, такой обычай был, если сядет — стало быть, да, а не сядет — нет. Она села на осла, и к декабрю мы поженились.
— Значит, она на вас глаз положила, — сказал Рафа, прикуривая от головешки.
— Стало быть, так.
Сеньор Кайо снова наполнил стаканы, потом поднялся, вышел и вернулся с охапкой дров, которые положил на решетку очага.
— Все еще зябнете? — спросил он.
Виктор пощупал края брюк — от них шел пар.
— Почти высохли, — сказал он.
Пламя шумно охватило хворост. Рафа отвернулся от огня. Лали посмотрела по сторонам:
— А телевизора у вас нет?
Сеньор Кайо, примостившийся на низкой колоде, поглядел на нее снизу вверх:
— Телевизора? Какой нам от него прок?
Лали сделала попытку улыбнуться:
— Мало ли. Все-таки занятие!
Рафа, глянув на них, вступил:
— А радио? Радио тоже нет?
— Нет, сеньор. К чему оно нам?
Рафу передернуло.
— Как к чему? Да чтобы знать, в каком мире вы живете.
Сеньор Кайо усмехнулся:
— А почему вы думаете, что сеньор Кайо не знает, в каком мире он живет?
— Знает, конечно, но все-таки нельзя же так, абсолютно без общения.
Виктор с интересом следил за разговором. Вмешался, желая примирить стороны:
— Другими словами, сеньор Кайо, вы месяцами не слышите человеческой речи?
— Вовсе нет, сеньор. По пятнадцатым числам каждый месяц спускается к нам Маноло.
— Какой Маноло?
— Из «Кока-колы». Он спускается из Паласиоса в Рефико, и в Мартосе тоже есть таверна.
— Он заезжает в селение?
— Заезжать не заезжает, я спускаюсь к перекрестку, и перебрасываемся словечком.
Виктор закусил нижнюю губу. Сказал:
— Ну а зимой целыми днями что вы тут делаете? Читаете?
— Нет, сеньор, я — нет. А моя — читает.
Рафа взял неразгоревшееся полено и щипцами положил его на уголья. С остервенением начал раздувать огонь почерневшими кожаными мехами, пока пламя не вырвалось вверх. Старуха, прислонившись к шкафу, механически покачивала головой, не то слушая, не то подремывая, но стоило ее векам сомкнуться, как она тотчас же выпрямлялась. Виктор выпил еще стакан вина и подвинул его сеньору Кайо, чтобы тот снова его наполнил. Наконец опять спросил:
— Если вы не читаете, не слушаете радио, не смотрите телевизор, что же вы делаете зимой?
— Работы, знаете ли, хватает.
Виктор не унимался:
— А если снег пойдет?
— Ясное дело, смотрю, как снег идет.
— А если он идет две недели?
— Да хоть бы месяц! Возьму какую-нибудь работу и сижу — жду, пока перестанет.
Виктор обескураженно покачал головой. На смену пришла Лали.
— Пока ждете, наверное, о чем-то думаете? — сказала она.
— Думаю? О чем мне думать?
— Откуда я знаю, об огороде, о пчелах… О чем-нибудь!
Сеньор Кайо провел шершавой большой рукой по лбу. Сказал:
— Бывает, найдет — и подумается: заболеешь тут, околеешь, как собака.
— У вас нет врача?
— Как же, сеньора, есть, в Рефико.
Рафа не выдержал:
— Елки, в Рефико! Рукой подать! А если крепко скрутит?
Сеньор Кайо смиренно улыбнулся.
— А уж коли крепко, тогда лучше положиться на священника, — проговорил он.
У Рафы на щеках проступил яркий румянец, отчего он стал еще больше походить на ребенка. Со смешной гримаской обратился к Лали, призывая ее в единомышленники:
— Потрясно!
Сеньор Кайо протянул девушке кренделек.
— Попробуйте, вкусные.
Лали двумя пальцами отломила кусочек и положила в рот. Серьезно, с удовольствием пожевала.
— Отдает анисом, — сказала она.
Старуха кивнула. Она издала какие-то гортанные звуки и беспорядочно замахала бледными морщинистыми руками, и на фоне черного платка, покрывавшего ее голову, они казались белыми бабочками, которые гонялись друг за дружкой. И так же неожиданно, как взметнулись, руки улеглись на колени. Сеньор Кайо, не пропускавший ничего, сказал, когда жена закончила бурные объяснения:
— Она говорит, отдает. И яйца отдают анисом, и мука, и масло, и сахар.
— Понятно, — сказала Лали.
Виктор снова принялся за свое:
— Скажите, сеньор Кайо, а как вы добираетесь до Рефико?
— На ослице.
— И всегда добирались на ослице?
— Нет, сеньор, до пятьдесят третьего года, пока тут еще был народ, по вторникам ходил автобус из Паласиоса. А раньше, уж не знаю, сколько лет назад, тут была почтовая станция. — Он чуть улыбнулся. — Тирсо[18] тут лошадей менял.
Виктор отодвинул ноги от огня.
— А теперь кто вам доставляет почту?
— Какую почту?
— Письма.
Старик рассмеялся.
— Вот еще! — сказал он. — А кто, по-вашему, станет писать сеньору Кайо?
— Дети. Разве не пишут?
Старик сказал с презрительным жестом:
— Эти не пишут. У них машина.
— Приезжают навестить вас?
— А как же. Он в будущем месяце приедет с двумя внучатами. А она не любит сюда ездить. Говорит, что делать в селении, где даже аперитива не выпьешь, вот так. Молодежь.
Виктор с Рафой пили и пили. Виктор сказал:
— Хорошо идет это вино.
— Здешнее.
— Виноградники рядом?
— Как сказать, ближе к Паласиосу.
По временам на Виктора нападал приступ разговорчивости:
— Судя по вашим словам, сеньор Кайо, вы тут живете, ни о чем не ведаете. Так что, если мир вдруг пойдет ко дну, вы об этом даже не узнаете.
— Ха! А что я могу поделать, если мир пойдет ко дну?
— Да нет, это так просто говорится.
Рафа наклонился. В глазах у него что-то затаилось. И он сказал мягко, вкрадчиво:
— Вот, к примеру, сеньор Кайо, в ночь, когда умер Франко, вы спали себе преспокойно…
— А почему бы мне не спать спокойно?
— И ни о чем не ведали.
— Ясное дело, а потом Маноло мне поведал.
— Привет, Маноло! Вы же только что сказали, что Маноло приезжает в середине месяца!
— Ну да, сеньор, по пятнадцатым числам, если они не падают на воскресенье.
— Ну так вот, а Франко умер двадцатого ноября, значит, четыре недели вы пребывали в неведении.
— А куда было спешить?
— Черт побери, куда спешить!
Лали вмешалась примиряюще:
— А что вы думаете об этом, сеньор Кайо?
— О чем — об этом?
— О Франко, о том, что он умер.
Сеньор Кайо чуть развел руками.
— Видите ли, по правде сказать, мне до этого сеньора как-то никакого дела не было.
— Но согласитесь, это ведь важная новость, верно? Она означает, что мы от диктатуры переходим к демократии.