снимки и смотреть не буду, малая берцовая кость
а сеньорито сказал
как это?
а доктор ответил
перелом
но сеньорито никак не хотел в это поверить
брось, Маноло
говорил он
двадцать второго у нас охота, мне без него не обойтись
а дон Мануэль (глаза у него были черные, острые, как у инквизитора, а затылок ровный, как срезанный) пожал плечами
я тебе говорю, что есть, Иван, а ты делай, что хочешь, твоя скотинка, ты хозяин
а сеньорито скривился
Маноло, не в том суть
а доктор сказал
сейчас я могу только одно, поставлю шину, воспаление сильное, гипс класть нельзя, а через неделю привези его
а Пако молчал и хитровато смотрел то на одного, то на другого, а доктор сказал
перелом не очень тяжелый, но это надолго, мне очень жаль, Вансито, однако ищи себе другого помощника
сеньорито Иван растерялся и сказал
а, кретинство, и это еще повезло, ведь упал вот так,
и он показал на край ковра
чудом не разбился, кретин
и они поговорили еще, и сеньорито уехал в усадьбу и через неделю поехал в Кордовилью, и доктор еще не снял шины, когда он сказал
придумай что-нибудь, Маноло, он мне очень нужен двадцать второго числа
но доктор, дон Мануэль, замотал изо всех сил срезанным затылком
да это же не сегодня завтра, мой дорогой, а он сорок пять дней пролежит в гипсе, кстати, можешь купить две палки, через неделю начнет немного двигаться, но только у себя дома
и он положил гипс, и сеньорито повез Пако в усадьбу, и ехали молча, как чужие, словно связь между ними оборвалась, и Пако вздыхал иногда, ощущая свою вину, и пытался ее замазать
вы уж поверьте, сеньорито, очень мне жалко
но сеньорито глядел куда-то за ветровое стекло, и хмурился, и молчал, и Пако улыбался, и пробовал шевельнуть ногой, и говорил
тяжелая, шельма
но сеньорито молчал, и думал о чем-то, ловко обходя выбоины, и только после того, как Пако попытался в четвертый раз, отрывисто проговорил
слушай, Пако, эти медики знают свое, а ты не сдавайся, да, старайся, ходи, вот бабушка моя, царствие ей небесное, хромала до самой смерти, и ничего, с палкой, без палки, главное — двигаться, ходить, невзирая на боль, а сдашься — тебе конец, это я тебе говорю
и когда «лендровер» въехал в усадьбу, Асариас гулял во дворе со своей птицей, и, услышав мотор, он повернулся, и подошел к переднему окошку, и засмеялся беззубым ртом, и пустил слюну, и сказал
а она у нас не улетела, да, Кирсе?
и погладил птицу, сидевшую у него на плече, но Кирсе молчал и глядел на сеньорито темными, круглыми, птичьими глазами, а сеньорито вышел из машины, не отрывая взгляда от птицы, и спросил
ты и птиц приручаешь?
и протянул руку, чтобы взять ее, но она крикнула «ку-ру-кур» и в испуге взлетела на часовню, и Асариас засмеялся и сказал
боится
а сеньорито сказал
конечно, ведь она меня не знает
и посмотрел вверх, на нее, и спросил
что ж, она не спустится?
и Асариас ответил
как не спуститься, вы погодите
и он сказал «ку-ру-ру» как будто горлом, но нежно, мягко, елейно, и птица встревоженно закачалась, и оглядела двор, склонив голову набок, и бросилась в пустоту, раскинув крылья, и, словно планер, сделала два круга над машиной, и села Асариасу на плечо, и принялась клевать ему затылок, как будто искала вшей в седых волосах, и сеньорито удивленно сказал
ах и хитра! летает, не улетает!
а Пако подковылял к ним, тяжело опираясь на палки, и сказал сеньорито
как же, он ее вырастил, она ученая
а сеньорито спросил с любопытством
что она делает целый день?
и Пако ответил
да что и все, кору обдерет, поищет стеклышки, почистит клюв о камень, поспит на иве, коротает день божья тварь
а сеньорито оглядывал Асариаса, и, оглядев, взглянул на Пако, и тихо сказал через плечо, словно самому себе
слушай, если он такой молодец, не взять ли его в помощники?
но Пако замотал головой, и оперся всей тяжестью тела на левую ногу, и постучал по лбу правой рукой, и сказал
с голубем справится, а куропаточку не потянет
и с того дня сеньорито Иван каждое утро навещал его и подгонял
ну сколько можно, так тебя так, прямо паралитик какой-то, не забудь, что я просил
а Пако глядел на него печально, как хворый пес, и говорил
легко сказать, сеньорито
а сеньорито говорил
смотри, двадцать второе — не сегодня завтра
а Пако говорил
что поделаешь? очень мне жаль, сеньорито
а сеньорито говорил
очень жаль, очень жаль, ты бы лучше не крутил, человек — это воля, так-перетак, никак тебе не втолкуешь, где воли нет, нет и человека, да, надо перебороть болезнь, иначе не поправишься, до смерти будешь калекой, ясно?
и давил, и грозил, и улещал, и Пенёк Пакито сказал, всхлипнув
как ногу поставлю, пилой пилит, света не вижу, сеньорито Иван
а сеньорито сказал
ах, не преувеличивай! обопрешься на костыли
и Пако сказал
ну разве что если тихо и не в горку…
и наступило двадцать второе, и упорный сеньорито явился с утра к дому, в коричневом «лендровере», и сказал
поехали! ты не беспокойся, мы потихоньку, на малой скорости
и Пако нехотя пошел к машине, и услышал запах сапог, и тимьян, и лаванду, которыми у сеньорито пересыпали белье, и забыл про ногу, и сел в машину, а Регула рыдала
как бы совсем не расхворался, сеньорито Иван
а сеньорито говорил
успокойся, верну его в целости и сохранности
а в Главном доме их ждали гости из Мадрида, и граф, и министр, и сеньорита Мириам, она любила охоту, и все курили, и говорили, и пили кофе, а когда в столовую вошел Пако, они очень обрадовались, словно без него облава не в облаву, и закричали наперебой
ух ты, Пако явился! и как тебя угораздило? спасибо, нос уцелел!
и посол объяснил министру, как хорош он на охоте, а Пако здоровался со всеми, и показывал костыли, и говорил
вы уж извините, что шапку не снял
а господа отвечали
ничего, ничего
а сеньорита Мириам улыбалась светлой улыбкой и спрашивала его
скажи, хороший будет день?
и, ожидая пророчества, гости замолкли, и Пако изрек, обращаясь сразу ко всем
утро ясное, так что, если хуже не станет, дичи будет много
и сеньорито Иван вынул из флорентийской шкатулки кожаную коробочку, почерневшую от времени и прикосновений, в которой, как сигареты в портсигаре, лежали перламутровые фишки номером вниз, и кто-то сказал
ну, господа, время пришло
и, словно выполняя древний обет, каждый торжественно извлек фишку с номером, и сеньорито сказал
на каждом месте — по двое
и граф перевернул свою фишку, и радостно вскрикнул
девять!
и, ничего не объясняя, захлопал в ладоши, и хлопал так, что министр его спросил
чем же хороша девятка, дорогой граф?
и граф сказал
а тем, мой милый министр, что это лощинка в скалах, сиди и только поспевай, их там прорва, в прошлом году я на этом самом месте уложил сорок три штуки
а сеньорито записывал, кто где будет, а потом положил список в карман и сказал
пошли, время не ждет
и каждый сел в свой «лендровер», с помощником и с двустволками, а Креспо рассаживал в трактора, на прицепы, загонщиков и горнистов, и все двинулись в путь, и сеньорито Иван прямо трясся над Пако, и придерживал его, хотя выбоин не было, и, когда ехали через поле, осторожно переезжал обмелевшие ручьи, и говорил
подожди, Пако, не шевелись, я поставлю машину там, за дубами
и потом так же, и все шло хорошо, но, когда стали подбирать, толку не было, потому что Пако едва ковылял и останавливался, а другие, пользуясь этим, уносили у него из-под носа подстреленных птиц
сеньорито Иван
жалобно кричал Пако
Сеферино тащит две птицы, а они наши и сеньорито сердился и кричал
Сеферино, давай птицу, так-перетак, вот Пако поправится, вы у нас посмеетесь!
а потом куропатку унес Факундо, а потом свинарь Эсекиэль, и сеньорито не мог со всеми управиться, всюду не поспеешь, и мрачнел, и орал
Пако, ты не мог бы поживее? прямо трактор какой-то, ей-богу! поворачивайся, а то и штаны сопрут
и Пако старался, но жнивье мешало ходить, ногу прямо не поставишь, и он ступил, и — раз! — шлепнулся, словно жаба, и крикнул
ох, сеньорито, опять хрустнуло!
и сеньорито, впервые в жизни подстреливший в третьем заходе на пять куропаток меньше, чем граф, совершенно вышел из себя и разорался
это еще что, так-растак? а, кретин!
но Пако повторял, не поднимаясь
нога, сеньорито, опять косточка хрустнула и сеньорито бранился так, что его слышали в Кордовилье
ты что, шевельнуться не можешь?
спрашивал он
попробуй хоть встать
но Пако держал больную ногу обеими руками и не слушал, сеньорито, и тот сдался
ладно, сейчас Креспо оттащит тебя домой, ты полежи, а позже, когда мы кончим, съездим с тобой к дону Мануэлю
и через несколько часов дон Мануэль, доктор, на них рассердился
неужели нельзя было поберечься?
и Пако виновато начал
я…
но сеньорито Иван его перебил
побыстрей, Манолито, я министра там оставил, сидит один
и дон Мануэль рассердился еще больше
опять перелом, а чего же вы хотели? ну, положим свежий гипсик, и — полный покой
а сеньорито сказал
что мне делать, Маноло? я не дурю, это очень важно
а доктор сказал, снимая халат
делай что хочешь, Вансито, решил губить его — губи
и в коричневом «лендровере» сеньорито курил, молчал, то и дело чиркал спичкой, и не глядел на Пако, словно тот нарочно упал, и говорил сквозь зубы
а, мерзопакость! а, кретинство!
и Пако не говорил и ощущал холодок свежего гипса, и, когда проезжали Тапас, за машиной побежали собаки, и лаяли, и выли, и сеньорито очнулся, и помотал головой, словно отгоняя наваждение, и вдруг спросил
скажи-ка мне, Пако, какой из твоих сыновей посмышленей?