Все это инженер-капитан Зелесный прекрасно понимал еще с училища и был особо расположен к первым хозяевам «илов», выделяя из всего технического состава тех, за кем непосредственно закреплены грозные машины. Знал о такой симпатии своего начальника и техник Георгий Иванидзе. Закрыв чехлами самолет, он подошел к Залесному. Инженер эскадрильи в это время распекал дежурившего по стоянке мастера по приборам младшего сержанта Сыщикова, который сбросил бомбы со штурмовика прямо на землю, и в сердцах обещал, что сделает его вечным дежурным по стоянке.
— Ветрянки у взрывателей на одной бомбе погнулись, — сознался мастер по приборам. — Электросбрасыватели проверять стал, не посмотрел, что бомбы подвешены.
— Думать надо, — прорабатывал Сыщикова Залесный, которого самого порядочно взгрел командир эскадрильи. — А если бы другие взрыватели стояли?.. Что тогда?.. — Помолчав, добавил: — Опять же вылет задержали!
— Отдайте меня под суд или отдайте в пехоту, — не выдержав разноса, заявил Сыщиков.
Залесный внимательно посмотрел на прибориста. Строг был инженер эскадрильи, но в обиду никого не давал. Со всеми считался, всем помогал, советовал, сам больше других работал — беспокойный человек на беспокойной должности. Он и командиру пытался доказать, что Сыщиков специалист молодой, неопытный. Бывает, раз в сто лет и палка стреляет. Ошибся, сбросил бомбы. Еще хорошо, капитан Вологдин поддержал инженера, дескать, отчислим Сыщикова — его дальше передовой не пошлют, а он и так на фронте.
— Товарищ капитан! Дело есть, — обратился Гога Иванидзе к Залесному и, вытянув руки по швам, стал не мигая смотреть на инженера — «есть глазами» начальство.
— Что-то раньше такого рвения к строевой подготовке не замечал. Видишь, занят же! — сердито сказал инженер.
— Понимаю, но у меня дело важное, — выпалил Гога без смущения.
— Чего еще? Ведь видишь, что прибориста отчитываю. Решил сбить с меня пар?
— Так Сыщика уже вторые сутки прорабатывают.
— Правильно делают. А если бы подорвал самолет?
— Да я, товарищ капитан, насчет вот его, Сыщика, и пришел.
— Не Сыщика, а младшего сержанта Сыщикова. На адвоката после войны решил учиться? Практику приобретаешь? Ну выкладывай, что у тебя?
— Его я защищать не собираюсь. Начальство критиковать хочу! — хмуря брови, сказал Иванидзе.
— Еще один критикан на мою голову свалился, — усмехнулся заметно остывший Залесный. — С кого начинать будем?
— Сыщика сначала отпустите, — хитровато прищурился сержант.
— Ну что ж, Сыщиков, идите. Слушаю вас…
«Вот это фокус, — удивленно подумал, уходя, приборист. — Иванидзе пришел заступаться. А сам недавно посмешище из меня сделал».
Не любил приборист чистить ботинки. У него они то грязной коркой покрывались, то каши просили. А тут как-то утром встал Сыщиков, видит, один ботинок блестит как зеркало, другой грязный. «Кто обувку подменил?» — спросил Сыщиков. В ответ раздался дружный хохот собранных Гогой друзей. Оказалось, он так начистил один ботинок, что его не узнал даже сам хозяин.
— Вот мы, товарищ инженер-капитан, готовим «илы» к полетам, — продолжил Иванидзе, когда приборист отошел, — заправляем горючим, снаряжаем пушки и пулеметы, подвешиваем бомбы, проверяем приборы — все делаем, чтобы боевой успех обеспечить. Понятно я говорю, товарищ инженер-капитан?
— Разве я не знаю, чем технический состав занимается?
— Знаете. А вот о том, какой урон наносим фашистам, мы часто понятия не имеем. Из рассказов летчиков узнаем о результатах штурмовок, и то не всегда. Еще по-разному говорят. Младший лейтенант Киселев может присочинить, что самого Геринга в землю вогнал. Капитан Вологдин — тот больше отмалчивается. Видел бы Сыщик, простите, Сыщиков, результаты наших трудов — иначе бы к делу относился.
— Спасибо, Иванидзе. Мысль толковая. Доложу о разговоре начальству. Думаю, и майор Гусев, и парторг эскадрильи поддержат. Сделаем стенды с фотографиями.
На следующий вечер в землянку-клуб Залесный и Вологдин пришли вместе. Стенд уже заканчивали, около него, разглядывая фотоснимки и подписи к ним, толпились техники, механики, мотористы. Результаты ударов по вражеским войскам были впечатляющими: искореженные взрывами бомб автомашины и танки, разбитые реактивными снарядами орудия, горящие бронетранспортеры и вагоны, разрушенные блиндажи.
— Узнаете богатырских птичек по почерку? — обратился старший лейтенант Калашников к товарищам. — В народе говорят: «Сто лет глядел бы на дело рук своих». Видите, нацеленная на Ленинград, на нас с вами техника уничтожена до вступления в бой…
Донесшийся в землянку сигнал тревоги прервал беседу.
— Все на аэродром и в укрытия! — распорядился парторг Калашников.
Надрываясь, гудели моторы пикировщиков. Летчики и техники, изредка выглядывая из выкопанных поблизости укрытий — узких зигзагообразных земляных щелей, радовались тому, что бомбы взрываются далеко от штурмовиков, защищенных земляными стенами капониров. Но вдруг с неба посыпались зажигалки. Огонь растекался по земле, слепил привыкшие к темноте глаза.
Одна из бомб попала в бензозаправщик, стоявший неподалеку от самолета Вологдина. По бензоцистерне автомобиля поползло белесое пламя. Минута-другая — и мог грянуть взрыв, который грозил гибелью самолету. Первым это понял Иван Залесный. Выскочив из траншеи, капитан бросился к автомашине.
— Куда? Рванет! — кричали вслед бегущему.
Инженер прыгнул на подножку машины, рывком открыл дверцу кабины. Радостно екнуло сердце, когда увидел торчащий на месте ключ зажигания. Взревел мотор, и горящий бензозаправщик факелом понесся в сторону от капониров. Чуть погодя вдали грохнул взрыв. «Что с Залесным? — думал Вологдин. — Неужели…»
Отбушевала огненная пурга, ушли «юнкерсы». Вологдин подбежал к своему штурмовику. Следом в канонир вошел улыбающийся инженер. Тронув пуговицу на комбинезоне Вологдина, сказал:
— С тебя причитается, Михайло. Не отгони я цистерну, остался бы ты безлошадным.
— За мной не постоит, — обнял товарища Вологдин.
— А если серьезно, едва не осталась моя Наташка вдовой. Хорошо, канава рядом оказалась. Я из кабины прямо в нее. Оглушило… А бензозаправщик жаль, совсем новая машина.
Он был неподражаем, этот Залесный. Случайно уцелев, он жалел чуть не погубивший его бензозаправщик. А Михаил знал, что жену инженера Наталью отправили на Большую землю беременной.
Вот такой он, инженер эскадрильи Залесный. Был на волоске от гибели, а уже думает совсем о другом. Не о нынешнем — о завтрашнем дне.
— Ты, Иван, машину водишь лучше заправского шофера.
— У меня от волнения живот подвело, — хохотнул Залесный. — Хорошо, что ужин предстоит. Айда в столовую.
— Пошли, — согласился Вологдин.
После ужина наступил тот неопределенный час, о котором говорят: спать еще рано, работать у самолетов уже поздно. В такое время авиаторы, случалось, собирались побалагурить в одной из землянок. В этот раз в центре внимания оказался неунывающий инженер эскадрильи.
— Так вот, — рассказывал, хитровато прищурясь, Залесный, — в конце прошлого века, когда вас, орлята, и в помине не было, в России возник проект строительства кораблей для Черного моря. В парламенте в ту пору владычицы морей Великобритании забеспокоились в связи со слухами о том, что в России заложено пятнадцать новейших броненосцев. Запрос царю пишут, протестуют супротив двенадцати «апостолов» и трех «святителей».
Дело тонкое, дипломатия, это вам, соколята, не на занятиях по матчасти дремать, отвечать надобно. И был дан ответ. Так, мол, и так, успокойтесь, любезные сэры, на Черном море заложено всего два корабля: «Двенадцать апостолов» и «Три святителя!»
Летчики засмеялись. Младший лейтенант Киселев решил выяснить, кого инженер имеет в виду, говоря о любителях поспать на занятиях.
— Ваш девиз, младший лейтенант, мы знаем: «От сна еще никто не умирал», — под общий смех уточнил Залесный.
Выйдя из землянки, Вологдин встретил своего техника Георгия Иванидзе с повязкой дежурного на рукаве.
— Дежурная служба, как всегда, новость узнает последней, — засмеялся Михаил. — Слышали, что капитан Залесный нашу с вами машину спас?
— Слышал, товарищ капитан. А вы знаете, что Залесный однажды не один самолет, а почти пол-эскадрильи спас? — в свою очередь спросил Гога. — Я сам был свидетелем…
— Точно? — с иронией переспросил Вологдин.
— Конечно! В сорок первом в резерве мы с товарищем инженер-капитаном оказались. Послали нас получать для фронта И-шестнадцатые. Приняли самолеты, погрузили на платформы и — в путь-дорогу. Не помню, на какой станции задержали наш эшелон, сказали, что впереди дорогу бомбят. А после и к нам фашисты прорвались. Водокачку бомбой разрушило. Струсить я не струсил, но, честно признаюсь, стало не по себе. А инженер стоит возле состава как ни в чем не бывало. В укрытие не идет. Я тоже не могу, поскольку указания старшего нет.
«Юнкерсы» пикируют, зенитные пулеметы строчат, да мало с них толку. Не могут достать, разве только снижаться не дают, но и с большой высоты бомбы на пути точно ложатся. Того и гляди наш эшелон накроют, увезти бы его, да паровоза нет. На водокачке заправляется. Отцепил Залесный платформы с самолетами от эшелона, сам на первую забрался, — продолжал Иванидзе. — Я за ним. Сел инженер в кабину «ишачка», запустил двигатель. Мотор заработал, винт раскрутился, и платформа понеслась вперед… Разогнав самолет, Залесный сбавил обороты. В общем, вывел он машины из-под бомбежки на перегон, подальше от станции. После паровоз нас опять на станцию притянул. Почти все на ее путях разбомбили. И нам бы досталось, если бы не смекалка инженера.
Иванидзе замолчал, и Вологдин подумал: «Воистину необыкновенный человек инженер эскадрильи, да и один ли он… Никакие беды не страшны, если тебя окружают настоящие люди».
Вологдин возвратился в землянку и услышал интересный разговор:
— …Разные, конечно, ходят слухи, — продолжал развивать какую-то мысль младший лейтенант, недавно прибывший в эскадрилью. — Говорят же в полку, что видели в кабине «мессершмитта» собачью морду.