Кончилась и эта трудная ночь. С рассветом Михаил осмотрелся и снова увидел речку, мост и часовых с собаками. Значит, заблудился, вернулся на то же место. Он торопливо пошел глубже в лес, чтобы обойти мост. Розовая полоска окрасила краешек неба. Теперь Вологдин знал, куда идти.
И он шел — долго, настойчиво. Показалась чуть заметная тропа. Идти по ней было легче. Но куда приведет эта, петлявшая меж деревьев дорожка? По тропинке он вышел к опушке леса и вдруг увидел людей…
Петр, Костя Рыжий и тракторист Юра шли той же дорогой, по которой недавно отступал отряд, — через болото, где дорогу поминутно преграждали высокие кочки с кустиками голубицы, через лес по заросшей травой тропинке. У окруженной вековым бором деревни, где жил староста Деомид Крекшин, партизаны укрылись в густых кустах можжевельника.
С невысокого пригорка хорошо просматривалась деревня с похожими друг на друга некрашеными серыми избами. Она казалась пустой: ни людей, ни повозок, лишь от колодца к окраинному домику, пошатываясь, шла с ведрами худая, сгорбленная женщина.
— Гитлеровцев не видно, — проговорил Оборя, опуская руку, которой прикрывал глаза от солнца. — Значит, правильно нам сообщили, что они ушли.
— И дом старосты никто не охраняет, — добавил Костя. — Собаки тоже не вижу.
— А дальше что нам делать? — спросил Юрка.
— А ничего, ждать, — заключил старший группы Оборя. — Хоть до второго пришествия Христа.
Солнце подсушило росу, укоротило тени, несмело заглянуло в глубину можжевеловых кустов. Разопревший Юрка хотел снять черный, измятый пиджак, оставшийся от ушедшего на фронт отца, и вдруг замер, как молодой сеттер на стойке.
— Машина, чую, к деревне шпарит, — сказал он, пристально вглядываясь в уходящую вдаль дорогу.
— Ничего не слышу. Пригрезилось тебе, — приставил ладонь к уху Петр.
— А я их издали, по запаху, воспринимаю!
Оборя хотел сказать, что соплив Юрка перечить старшим, но тут и сам увидел облачко пыли. Через несколько минут по дороге рядом с затаившимися партизанами прогромыхала полуторка и остановилась возле пятистенного дома старосты.
— Вот он собственной персоной заявился, — со злостью проговорил Костя. — С одним водителем приехал, с Терехой-полицаем. Не боится нас, значит.
— Думает, подлец, с двойной душой прожить: фашисты своим считают, мы тоже, — вымолвил Петр, поднимаясь с земли. — Пошли, братцы, незаметно с поскотины подойдем. А ты, Юрка, на улице посторожи. Готовься за баранку сесть.
Через увитое хмелем крыльцо Оборя и Костя Рыжий вошли в дом. В просторной горнице за столом сидел староста и его дружок полицай Тереха. Беспокойный огонек вспыхнул во взгляде Деомида, увидевшего вооруженных людей. Он застыл с наклоненной бутылкой в руке, и самогон полился на скатерть, сотканную из толстых суровых ниток.
— Зачем же добро переводить, — кивнул Петр на расползавшееся пятно.
Староста ошарашенно молчал. «Ясно, партизаны, — думал он. — Если ничего не прознали, просить что-нибудь будут, а коли знают, почему сразу не убивают? По автомату у каждого, а наше оружие под вешалкой, уже не схватишь…»
— Не хотите ли отобедать, дорогие товарищи? Стаканчик подам, — угодливо предложил Деомид. — Старуха обед в печке оставила, сама уплелась куда-то…
— Ничего, без бабы сподручнее вести мужской разговор, — ответил Оборя.
— По душам-то оно приятнее за стаканчиком, — настойчивее пригласил Деомид.
— Не трудитесь. Жарко. Теплого самогона не хочется. Был, знаете, у меня до войны начальник. Спросил однажды: мол, теплую водку любишь? Говорю, не люблю. Распорядился, чтобы меня зимой в отпуск пускали, когда водка холодная.
«Зачем здесь этот парень? Не байки же пришел рассказывать. Может, все же за харчами? Не хочет говорить при этом олухе?» — взглянул Деомид на Тереху.
— Сидеть с тобой за одним столом не буду, — прервал рассуждения старосты Петр. — А представляю я здесь Советскую власть, которую ты, паразит, предал. Считай, что судит тебя партизанский трибунал, а я его председатель. Полномочия на это имею. Выкладывай все, как на духу!
Староста уронил седеющую голову на грудь. На его одутловатых щеках и загорелой шее выступили крупные капли пота.
«Не получилось, ничего не получилось, — тоскливо думал он. — Жил нараскорячку, тех и других собрался перехитрить. Выжидал, чей верх будет, чтобы к тому окончательно и примкнуть. Из этого рая не вышло ничего…»
— Чего скис? — закричал Оборя. — Отвечай на вопросы трибунала!
— Боялся немцев, боялся вас, всем угодить хотел. Меня самого кто-то выдал, сообщил немцам, что подвозил вам в лагерь продукты. Петлей пригрозили, — глотая окончания слов, говорил Деомид. — А жить-то каждому хочется…
— Слезу пускаешь! Решил, что чистосердечное признание учтем? А директору школы, старой учительнице, нашей связной Светлане — разве им жить не хотелось?
Крекшин угрюмо молчал.
— А ты, фашистский подонок, кого предал? — сурово глянул на полицая Тереху Оборя.
— Клянусь матерью своей — никому зла не сделал, — испуганно заскулил тот. — Мое дело баранку вертеть.
— Он и в самом деле ни в чем не виноват, — глухо произнес староста. — Просто дурак дураком.
— Значит, объявляем приговор: именем Советской власти за предательство староста Деомид Крекшин приговаривается к расстрелу. Полицай Терентий Бляхин предупреждается, что если не будет помогать нам, если станет в деревнях лютовать, его ждет такая же участь. Свяжи Тереху, Костя.
— Товарищи… люди русские… — выбрался из-за стола и бухнулся на колени староста. — Пощадите, ради старухи моей, ради сынов, которые на фронте…
— Сыны твои тебя своими бы руками порешили и от рода твоего иудиного отреклись бы, — сплюнул на пол Оборя, поднимая автомат.
— А-а-а!.. — завопил староста.
Короткая очередь оборвала его крик.
— А ты, Тереха, обо всем этом своим дружкам-полицаям расскажи. Пусть знают: расплата ждет их, — сказал Оборя, беря с вешалки карабины старосты и полицая.
— Быстро в машину, Костя, — скомандовал он, пинком сапога распахивая дверь.
Машина рванулась с места и помчалась не к новому партизанскому лагерю, а в сторону от него: на случай погони лес прикроет. Если же лишний десяток километров придется шагать пешком, ничего, дело привычное.
— Смотри! — показал Костя шоферу на развилку дорог.
В тени под деревьями стояли три мотоцикла с колясками, на траве сидели гитлеровцы. Заметив знакомую машину, солдаты вскочили, замахали руками. Ждали, конечно, не их, а старосту с полицаем. Когда полуторка, не снижая скорости, проскочила развилку, фашисты схватились за автоматы.
Юрка нажал акселератор до упора. На неровной лесной дороге машину швыряло из стороны в сторону, словно утлую лодчонку в шторм. Пронзительный треск мотоциклетных моторов нарастал сзади. Борт кузова расщепила автоматная очередь. Оборя отстреливался, затем одну за другой бросил две гранаты. Фашисты отстали. Но и мотор полуторки неожиданно заглох.
— Целы? — спросил Оборя, наклоняясь к кабине.
— Целы! — ответил Костя, но, посмотрев на соседа, вздрогнул.
Шофер сидел, неестественно вытянувшись, из левого виска текла кровь. Пробоин в кабине не было. Пуля влетела в пустой проем бокового стекла. Юрка продолжал держать руль, его ноги застыли на педали акселератора. В последние секунды жизни он увозил товарищей подальше от огня немецких автоматов.
— Юрку убило, — сквозь слезы проговорил Костя, вылезая на подножку.
— Что?! — не веря своим ушам, рявкнул Оборя и вымахнул из кузова на землю. — Уж мертвым нас выручал, — сказал он приглушенным голосом. — Какой парень! Помоги, Костя, вынести его из кабины. Вон у тех березок похороним. Место приметное.
Партизаны ножами сняли упругий дерн, дальше пошло легче. Песок выгребали руками и ведерком для заливки радиатора. Потом аккуратно положили Юрку на дно ямы и сгребли в нее землю.
— Делай холмик, — распорядился Оборя. — Я машину спалю.
Петр пробил бензобак и бросил горящую спичку в растекавшийся бензин. Взметнулось пламя и быстро охватило машину.
Оборя отскочил в сторону, остановился в растерянности и замешательстве, с горечью и болью подумал: «Как же так получается, только что говорил с человеком, планы вместе строили, когда старосту поджидали. Пацан же еще, пожить как следует не успел. И вот нет его. Остался могильный холмик…»
И вдруг справа от этого холмика шевельнулись ветви на кусте ивы. Петр схватился за автомат. «Нет не ветер. Он бы и верхушки шатал». Держа оружие наготове, Оборя осторожно обошел куст и через редкие нижние ветки увидел спину наблюдавшего за Костей человека в немецком реглане.
— Руки вверх! — приказал Оборя.
Человек повернулся к нему, но рук не поднял.
— Хенде хох! — снова крикнул Петр. — Бросай оружие!
— Я советский летчик. Сбили меня. Скрывался в лесу. Услышал стрельбу, взрыв гранат. Понял, что партизаны дерутся с фашистами. Сам вас разыскал. Чего руки-то поднимать? — спокойно сказал неизвестный.
Что-то не поправилось Оборе в этом человеке. С недоверием посмотрев на незнакомого, закричал:
— А ну задирай лапы к небу! Иначе шлепнем на месте!
— Повторяю, я морской летчик. Немецкий реглан подобрал. После боя в одной рубашке остался.
— И это, конечно, подобрал? — показал Петр на заткнутый за пояс фашистский кортик.
Незнакомец вытащил кортик и бросил к ногам Обори.
— Костя, а ну-ка свяжи руки этому субчику! — распорядился Петр.
Вологдин отвел руки за спину. Каких-либо сомнений в том, что он встретил партизан, больше не было. А связали — что же, на месте этих ребят он поступил бы так же.
— Вам ничего не докажешь, — сказал он. — Идемте. За вами может быть погоня.
— Ну что ж, потопали. Только не вздумай дурить, — предупредил Оборя.
Тропинка, по которой двинулись трое — Костя, за ним, Вологдин и последним Петр, — то желтела от высохшей, шелестящей под ногами хвои, то пропадала в высокой жесткой траве. Шагали молча. Петр думал, глядя на пленника: «Похоже, и вправду наш. У тех, в избе старосты, еще автомат не успел наставить, пятна по лицам пошли, глазища от страха вылезли, руки затряслись. А этот не из трусливых. Цену себе знает. Рук так и не поднял. Отчаянный. Вдруг бы я врезал очередь? Видно, был уверен, что не стану стрелять…» И в то же время Оборю не покидало опасение: а не фашистского ли соглядатая они в лагерь ведут?