Исколесив немало лесных троп, к вечеру добрались до партизанской стоянки. Лагерь показался Вологдину пустым. Не было видно людей, лишь где-то вдалеке играли на комлях деревьев тусклые отблески костра.
— Как черепахи из-за этого красавца плелись, — недовольно сказал Петр Косте. — Люди добрые на поляне ужинают, а нам харч еще и не светит.
— А у меня двое суток маковой росинки во рту не было, — подал голос задержанный.
— Еще разберутся, стоит кормить тебя или нет, — буркнул Оборя.
— За наше короткое знакомство я понял, что лордов в вашем роду не было, — усмехнулся Вологдин.
Вошли в штаб. Командир отряда встал, внимательно поглядел на всех и, кивнув на немецкий реглан, спросил у Петра:
— А кто переводить будет?
— Он лучше моего по-русски чешет, — ответил Оборя, жестом приглашая Вологдина к столу, у которого стоял Колобов.
— Я не буду говорить, пока не развяжете руки, — сердито сказал Михаил и чуть потише добавил: — Затекли они, товарищи. Мочи нет, совсем отваливаются.
— Развяжи! — приказал Оборе Колобов. — Пусть разомнется. При каких обстоятельствах задержан?
— Он за Костей охотился, а я его прихватил. Документов, говорит, нет. В полет над вражеской территорией не брал. Летчиком назвался, кто на самом деле — не ведаю, — доложил Петр. — А старосту Крекшина мы того… По приговору партизанского трибунала…
— Об этом доложите после. Прошу садиться, товарищ, как вас там…
— Я летчик авиации Краснознаменного Балтийского флота. Командую звеном штурмовиков. В бою сбил фашистский самолет. Меня тоже сбили…
— Хочется вам верить, но, простите, пока мы не проверим ваши показания, придется подержать вас под караулом, — сказал командир партизанского отряда, выслушав рассказ задержанного.
Из штаба к землянке, где было решено держать Вологдина до выяснения его личности, Петр повел его мимо костра, возле которого сидела группа партизан. Темно-красными языками взметывался над грудой хвороста огонь. Его неяркие отсветы вырвали из темноты женский профиль с нависающими на лоб густыми светлыми прядями. И сразу тугим, давящим сделался воротник реглана, перехватило дыхание. Михаил хотел крикнуть: «Катюша!» — но из горла вырвалось бессвязное: «…а-а». Женщина обернулась, рывком вскочила на ноги и припала к его груди. Михаил бережно обнял жену за плечи:
— Здравствуй, родная, вот и свиделись…
Катя не отвечала, уткнувшись лицом в его шею. Не раз думала о том, какой будет их встреча, и каждый раз она представлялась по-разному. Только слова Михаила были именно теми, с каких мысленно всегда начиналось долгожданное и радостное свидание: «Здравствуй, родная, вот и свиделись».
Дрожащей рукой Катя погладила влажный лоб мужа, поцеловала его в пересохшие губы. А он не отрывал взгляда от ее прекрасных глаз, будто не было никого и ничего больше вокруг.
— Мишенька! Счастье-то какое! Как ты тут у нас оказался, милый?
— Сбили меня. Хотел в лес уйти. Услышал выстрелы, потом увидел машину горящую. Ваши меня сюда доставили.
Партизаны, сидевшие у костра, стали деликатно подниматься и отходить в сторонку. А к стоящим в обнимку Вологдиным подошел командир отряда:
— Прошу прощения, Екатерина Дмитриевна, мне только что сказали о вашей радости. Как же я сразу не обратил внимания на вашу фамилию, товарищ капитан!
— Ничего, товарищ командир, — успокоил его Михаил. — Я понимаю, что здесь фашистский тыл.
— Давно в Ленинграде были, Михаил Алексеевич? Как там? — спросил Дед.
— Боюсь соврать, — ответил Вологдин. — С зимы в городе не был. С воздуха примечал, некоторые заводы и фабрики задымили. Развалин меньше. Где разобрали, где зелень прикрыла. Трамваи ходят. Людей на остановках много.
— Приметы важные. Заводы задымили — значит, заработали. Много народу на остановках — значит, оклемались после блокадной зимы. Трамваи ходят, так это в Ленинграде основной транспорт.
— Может быть, — неопределенно отозвался Вологдин.
— Чего я к вам пристаю? — спохватился Колобов. — Все дела будем решать завтра. Хотя категорически запрещено, но сегодня дозволяю в землянке радистки быть постороннему лицу, — хитровато улыбаясь, сказал командир отряда.
Михаил и Катя пошли вдоль поросшего березами косогора к речке. У невысокого берега остановились и, найдя толстый пень, сели. Долго молчали, вдыхая запах хвои и речной влаги. Над ними тихо шелестела листва деревьев.
То, что вчера казалось невозможным даже в мечтах, сегодня произошло наяву, и они верили и не верили внезапно нахлынувшему счастью.
Рано поднимается партизанский лагерь. Чуть свет Вологдин уже был у командира отряда.
— Прошу сообщить моему командованию, что нахожусь у вас. Пусть пришлют за мной самолет, — сказал Михаил, едва переступив порог.
Ночью У-2, доставивший партизанам боеприпасы, увозил Вологдина из отряда.
— Береги себя, Мишенька, — без конца повторяла Катя.
— У меня самолет с сильным мотором, а машины с сильными моторами отлично летают, — ответил Вологдин расстроенной Кате.
Трудно было расставаться любящим людям, побыв вместе лишь короткие, как миг, сутки. Хотелось на прощание сказать друг другу очень многое, но куда-то пропали слова. Михаил говорил жене успокаивающие простые слова. Может быть, они и были в ту минуту для нее самыми главными?
— Товарищ капитан, пора! — позвал Вологдина прилетевший в отряд летчик.
Жестокие, не утихающие бои шли на всех фронтах от Баренцева моря до Черного, и надо было лететь в притихшее на ночь небо.
Утром Вологдин доложил командиру эскадрильи о прибытии, рассказал о партизанском отряде, о неожиданной встрече с женой.
— Словом, крупно повезло, — закончил он.
— Считайте, что вам дважды повезло, — загадочно заметил майор Гусев.
— Не понял вас, товарищ комэск.
— За сбитого фашистского аса вас представим к ордену.
— Так я его секрет разгадал: с ним в кабине псина летала, — перебил комэска Михаил.
— Принимайте новый «ил», — продолжал майор. — Только что две машины к нам пригнали.
На аэродроме, где стояли «илы», механик Иванидзе, увидев живого и невредимого Вологдина, запрыгал на одной ноге от радости, хотя при командире ему, сержанту, делать это было не положено.
— Сцены из балета «Возвращение безлошадного пилота»? — усмехнулся капитан.
— Почему безлошадного? — наигранно возмутился Гога. — Другую машину дают. Новые пригнали с завода. А главное — командира живого вижу. На Кавказе такую радость обязательно бы отметили. Как говорит мой дедушка: «Любовь приходит и уходит, а выпить хочется всегда!»
Вологдин рассмеялся. Он хорошо знал, что спиртного Гога в рот не брал, даже положенные фронтовые сто граммов отдавал другим…
Вместе с прохладным августом пришли на Балтику седые туманы. Пройдет одна полоса, а за ней накатывается другая, еще гуще. Нет тумана — взлетай и садись. Только редки просветы в белесом пологе, взлететь — взлетишь, а как садиться?
Вот в белесой тьме высветлилось окошечко голубого неба. Будто стерегли этот желанный просвет в штабе, чтобы приказать Вологдину и Киселеву: «Паре взлет. Цель — транспорт. Координаты…»
Летчики схватили шлемофоны, планшеты и поспешили к стоянке. Из-за возвышавшихся над полем аэродромных построек и деревьев не было видно самолетов, но слышалось их могучее дыхание — явственно доносился рокот прогреваемых моторов. «Молодцы техники, славно сработали», — одобрительно подумал Михаил. На бегу крикнул инженер-капитану Залесному: «Молоток, Иван!» — и, не дослушав доклада механика самолета Иванидзе — без того было ясно, что самолет к вылету готов, — быстро забрался в кабину.
Вологдин порулил к старту, показав Киселеву рукой — вперед, поторопись. Но ведомый не закрывал фонарь кабины «ила». Михаил остановил машину. К сиденью кабины ведомого наклонился техник. Вместе с летчиком они над чем-то колдовали, что-то задерживало вылет. Но что, издали не разберешь.
У Киселева не застегивался замок парашютных лямок. На земле, когда техник помогал закрепить парашют, он застегнулся, но при рулежке «ил» подбросило на какой-то колдобине и лямки разлетелись в стороны: теперь ни сам Киселев, ни прибежавший ему на помощь техник не могли справиться с проклятым замком.
Проходили драгоценные минуты. «Сменить парашют, — размышлял лейтенант, — далеко бежать технику за другим. Лететь так? Но это все равно что без парашюта. И не положено, и рискованно. Что же мне предпринять?»
— Вы что, уснули, Киселев? — услышал он в наушниках сердитый голос капитана.
Вологдин не хотел обидеть летчика. Он просто выразил этими словами свое нетерпение. В сердцах он мог бы сказать их любому пилоту. По-своему воспринял это Киселев. Над его пристрастием поспать подшучивала вся эскадрилья. Теперь, услышав в наушниках командирский окрик, Киселев со злостью захлопнул фонарь кабины и ответил, что готов к вылету.
По небу штурмовики шли хитро, едва не касаясь стабилизаторами нижней кромки облаков, — так надежнее, не нападут внезапно сверху истребители. Серая пелена облачности закрывала залив от наблюдения. Лишь кое-где в небольших «окнах» просматривалась вода…
Вот он, нужный им квадрат, один из сотен, на которые разделен на оперативных картах Финский залив. «Данные разведки далеко не идеальны», — отметил про себя Михаил, не обнаружив в расчетном месте транспорт.
Стрелка бензиномера неумолимо двигалась к середине шкалы, бесстрастно показывая, что горючего осталось не так много и скоро надо ложиться на обратный курс. «Еще пять минут, — решил Михаил, — и возвращаюсь». Он, не отрываясь, будто не было в кабине других приборов, смотрел на авиационные часы. Торопливо бежали, гонясь друг за другом, стрелки, а перестук маятника, которого не должно было быть слышно из-за гула мотора, казалось, заглушал остальные звуки.
— Товарищ капитан, слева шестьдесят градусов, вижу судно! — услышал Вологдин доклад Киселева.
«Как же я не заметил?» — сокрушенно подумал Михаил и скомандовал ведомому: