— Это судьба! — воскликнул Михаил.
Через два дня Михаил и Катя ехали в город на Неве в одном плацкартном вагоне.
…Вологдин провел шершавой ладонью по лицу, словно прогоняя нахлынувшие воспоминания, и лишь тогда вдруг понял, что произошло в это раннее утро. Война разрубила жизнь надвое, отодвинув за незримую, но непреодолимую черту мирное прошлое и открыв суровое и грозное настоящее. А будущее? Для всех ли настанет оно?
Несколько дней назад Екатерина Вологдина провожала мужа на учения, а оказалось — на войну. Катя растерялась. Страх за мужа вместе с томящей неизвестностью сломили ее. Не находя себе места, Катя бесцельно бродила из комнаты на кухню, повторяя:
— Что же делать? Что делать?
Подошла мать, рано поседевшая, но еще далеко не старая женщина, ласково обняла за плечи, усадила на диван, заговорила мягко и нежно:
— Успокойся, прошу тебя, успокойся… Я и сама не знаю, что делать, в голове не укладывается, что произошло…
Ольга Алексеевна взяла дочь за руку и почувствовала, как дрожат ее пальцы. «О муже беспокоится. Первое в жизни настоящее испытание наступило. Поддержать надо, от грустных мыслей отвлечь», — сочувственно подумала Ольга Алексеевна.
— Катенька, — ласково произнесла она, — а ведь сегодня ровно год с тех пор, как Михаил впервые в наш дом пришел. Стоял у порога, словно чужой, фуражку в руках мял.
Катя вытерла навернувшиеся слезы;
— Все никак не могла уговорить его. У театров встречались, под часами на Невском. Сюда привела, когда со свадьбой решили, а все равно стеснялся. Да и я не знала, как тебе сказать…
— Думала, ни о чем не догадываюсь? — улыбнулась Ольга Алексеевна. — Не ведала только, кто он, твой суженый.
— То-то ты глазами прямо-таки сверлила Мишу. Мне даже неловко стало, — ответила Катя. — Зачем так человека смущать?
— Хотела душу его разглядеть.
— Ну и как? Разглядела?
— Душа-то она в глазах отражается. Поняла, что человек добрый, серьезный, в жизни надежный.
— А я боялась, не выдержит он твоих смотрин, убежит, как мальчишка.
— От судьбы не убежишь, доченька. А свадьба ваша хоть и скромной была, зато веселой.
— Какая свадьба, мама! Просто свадебная вечеринка. Пышного торжества Миша не захотел.
Катя вспомнила, что пришли к ним тогда друзья мужа — летчики и ее институтские подруги-студентки. Спели «Трех танкистов», «Андрюшу», «Челиту». «Катюшу» несколько раз… Недавно появилась и сразу всем полюбилась эта песня.
— Все это в прошлом, мама. А теперь что будем делать?
— Сначала пообедаем, а после думать станем.
Катя, взяв ложку, машинально помешивала дымящийся борщ. Есть не хотелось. Тревожные думы одолевали ее. «Где сейчас Миша? Что с ним? Вот если бы рядом быть… Может, на фронт попроситься? Да, жаль, что не в медицинском учусь. Но ведь не одни медики на войне нужны. Сходить в военкомат, посоветоваться?»
— Ты что, дочка? Борщ совсем остыл, — подала голос Ольга Алексеевна, хоть сама тоже не притронулась к еде.
— Думаю, мама, на фронт уйти.
Ольга Алексеевна плотно сжала побелевшие губы. Возле рта обозначилась сетка морщин.
— А обо мне ты подумала, Катя? — хрипловато проговорила она.
Дочь замолчала, подумав о тяжелой материнской доле.
Отец, кадровый рабочий, защищал Петроград от Юденича. С фронта вернулся на завод, на свой родной «Красный выборжец». Затем с партийным мандатом поехал в уральскую деревню уполномоченным по коллективизации. Работал, не щадя себя, пока не настигла его кулацкая пуля.
— Мамочка, если бы отец был жив, я уверена, он одобрил бы мое решение.
Противоречивые чувства боролись в душе Ольги Алексеевны. Жалость к дочери, молодость которой оборвала война; память о муже, который никогда не оставался в стороне от общей беды и конечно же поддержал бы теперь дочь.
— Ну что ж, поступай, как велит тебе совесть, — наконец сказала она.
А в глубине души теплилась надежда, что без девчонок обойдутся на этой войне, что очень скоро наши войска разобьют фашистов.
Возле приземистого трехэтажного дома райвоенкомата Катя увидела скопление народа. Очередь вытянулась вдоль всего фасада, даже на широком каменном крыльце сидели люди. Мужчины расступились, пропуская молодую женщину, наверное, приняли ее за работника военкомата.
Катя постучала в обитую дерматином дверь. Смуглый майор, сидевший за широким столом, прервав беседу с солидным пожилым мужчиной (видимо, командиром запаса), выслушал просьбу Вологдиной, задумчиво оглядел девушку и предложил зайти через месяц.
«Говорит так, чтобы от меня отделаться, — поняла Катя. — Что ж, все равно буду ходить и своего добьюсь».
У каждого человека наступает такое переломное время, когда он вдруг сразу же становится взрослее, самостоятельнее. Не все знают и помнят, как это произошло, но в жизни каждого есть такой год, день, а может быть, даже час. Для Екатерины Вологдиной первым днем зрелых раздумий стало 22 июня 1941 года.
На оперативных картах появились направления: псковское, нарвское, лужское. В те трудные, огненные дни морские ближние разведчики стали бомбардировщиками. Уходили на задания без прикрытия — истребители действовали как штурмовики. Устаревшие МБР-2 имели скорость почти втрое меньшую, чем охотившиеся за ними «мессершмитты», и куда более слабое оружие. Не в каждом полете совершались подвиги, но подвигом был каждый полет.
А погода на Балтике, как назло, установилась теплая, солнечная. На небе — ни тучки. Перед очередным вылетом, всматриваясь в голубую даль, старшина Глухов угрюмо проговорил:
— Встретим «мессеры» — будем как на блюдце. Негде укрыться.
Команда «По самолетам», ревущие моторы, взлет с воды — все было привычным, только конечную цель — штурмовку вражеского тыла — пока еще толком никто не представлял.
Поглядывая на компас и карту, Михаил точно выдерживал курс. Вот и превращенные в казармы прямоугольники домов, из которых фашисты выгнали жителей, тупоносые немецкие автомашины на площади.
— Атакуем! — скомандовал старший лейтенант.
В прицелах — деревенские избы, для морских летчиков это тоже необычно. После разрывов бомб запылали дома, заметались по узким улочкам солдаты. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, МБР прочесывали деревню пулеметным огнем. Михаил видел, как разрозненные очаги пожаров сливались в сплошное огненное зарево.
Самолеты набрали высоту. Штурман Быстров открыл дверцу к летчику и радостно прокричал:
— Хорошую панихиду устроили!
По радовался лейтенант преждевременно. «Мессершмитты» догнали два советских самолета за линией фронта. Двое надвое, а силы неравны.
Михаил резко бросил летающую лодку вниз, почти к самым верхушкам деревьев. Второй МБР тоже снизился и пошел, казалось, касаясь макушек высоких сосен. Истребители атаковали и сверху, и с флангов. Стрелки и штурманы встречали их очередями пулеметов, но вражеский свинец дырявил фанерные фюзеляжи и крылья.
Наконец показался берег залива. Михаил увидел, как шедший справа от него самолет почти плюхнулся на воду. На машине Вологдина был разбит руль поворота, с трудом удалось посадить ее недалеко от подбитого гидроплана. Дав последние очереди, «мессеры» ушли. Видимо, кончалось горючее.
— На «девятке», как у вас? Все живы? — крикнул Вологдин.
— Живы все, мотор разбит, лететь не сможем, — ответили с гидроплана.
— У нас поврежден руль поворота.
— Значит, обоим загорать?
— Давайте вместе думать, что делать.
Два неподвижных самолета с экипажами оказались возле ничейного берега. Сюда еще не пришли фашисты, хотя и могли появиться в любую минуту. И не обязательно с берега, а с моря и воздуха тоже. Тогда обоим самолетам грозит гибель. Их расстреляют из пушек или крупнокалиберных пулеметов с дистанции, на которой они не смогут применить стоящие на МБР пулеметы. Где же выход?
— Я, кажется, придумал! — крикнул Вологдин соседям. — Снимайте руль. На наш самолет переставим. Все к нам в машину — и выберемся!
— Попробуем! — ответили с другого самолета.
— Демьяныч, — обратился Михаил к Быстрову, — жмите на резиновой лодке на ту машину. Помогите руль снять и быстро сюда его. А мы с Глуховым пока наш разберем.
— Есть, товарищ старший лейтенант!
Руль доставили быстро, но работа по его установке затянулась. Никому из членов экипажей не приходилось прежде производить подобный ремонт, а тем более на плаву. К счастью, наступила ночь, враг не появлялся. Закончив работу, пробили днище и затопили второй гидроплан, который уже не мог подняться в воздух. Вологдин запустил мотор, поставил машину против ветра, дал полный газ. Летающая лодка набрала высоту, и над ней медленно поплыли звезды. «На этот раз пронесло», — подумал Михаил.
Морской ближний разведчик возвратился в поздний час, но на аэродроме еще не спали. Летчики и техники поспешили к подруливающему к берегу разведчику.
— Где другой самолет? — не ожидая доклада Вологдина, с тревогой спросил командир эскадрильи.
— Задание выполнено. Погибла одна машина. Ее экипаж снят и доставлен, — доложил старший лейтенант.
— Жаль машину, — сказал Жагин. — По за спасение экипажа спасибо. Главное — это люди…
И он размашисто зашагал от ангаров к штабу.
После позднего ужина Вологдина разыскал инженер эскадрильи Иван Залесный. Рыжеватый, с вытянутым остроносым лицом, он поправил фуражку, которую редко снимал даже в помещении, пряча не по годам рано появившуюся лысину, и заговорил:
— Молодцы, сообразили с ремонтом. Не хуже моих техников сработали.
Михаил взглянул на инженера, негромко сказал:
— Вторую-то машину бросить пришлось. Вот если б две отремонтировали…
— Жаль, — согласился Залесный. — Но где ж там, на воде, отремонтируешь… Да, мастерства у наших летчиков пока маловато, но ничего, дай срок — всему научимся!
Своеобразный человек инженер эскадрильи. «Он может без ключей сменить две дюжины свечей», — в шутку говорят о нем механики. Это признание высшего класса работы. Непоседливый, душевный, никогда не унывающий, всегда полный новых идей и предложений.