ырытых окопчиков, из-за валунов и пней по врагам хлестнули пули.
То залегая, то снова поднимаясь, фашисты приближались. Притаившаяся за толстой сосной, Катя видела почему-то лишь открытые, перекошенные, орущие рты и увеличивающиеся в размерах автоматы, очереди которых убивали ее товарищей, срезали ветви и листья, отрывали щепу деревьев, высекали искры на валунах.
И все же повернула назад, не выдержав меткого огня партизан, поредевшая цепь карателей. Но за первой атакой последовала вторая и третья. Катя стала тщательно прицеливаться, видела, как падают те, в кого она стреляла. Рядом слышала перестук автомата Колобова.
Однако немцы сумели обойти их рубеж справа. Во врагов полетели лимонки, знала Вологдина — последние. Потом Колобов приказал отходить.
Катя вместе с горсткой бойцов отступала мимо иссеченных осколками и пулями деревьев и кустов. По лицу били ветки, уставшие ноги цеплялись за корни. Рядом кто-то падал, и нельзя было понять, споткнулся человек или догнала его вражеская пуля.
Стараясь не потерять из виду Колобова, Катя не смотрела под ноги. Только раз опустив взгляд, увидела уткнувшегося лицом в мшистую землю пожилого партизана. Голова его была пробита пулей, а руки по-прежнему сжимали нацеленный во врагов автомат. Почему-то вспомнилось, как ранним утром он аккуратно зашивал порванный пиджачишко. Тоже, видно, надеялся, что переживет и этот, последний бой.
У Вологдиной подкашивались ноги, от усталости деревенело тело. Она споткнулась о сваленное бурей дерево и упала. И не было ни сил, ни желания подниматься. Ее вдруг охватило безразличие к собственной судьбе. К ней подбежал Дед. Его резкое: «Вставай, бой не кончился!» — прозвучало громче выстрелов. Катя поднялась, стряхнула прилипшие к гимнастерке сухие сосновые иглы.
— Еще и прихорашивается, — неожиданно тепло сказал Колобов. — Не отставай, дочка. Вон комиссар ранен, а не валится на землю.
Пройдя метров двести, Колобов резко изменил направление движения и ускорил шаг.
Все глуше слышались сзади немецкие автоматные очереди.
— Похоже, они нас потеряли! — обрадованно сказал Дед.
К вечеру горстка партизан вышла к берегу Финского залива. Пахнуло прохладой и свежестью.
— Восемь человек, — проговорил Колобов, глянув на измученных людей. — Тут и остановимся.
Бережно опустили на землю потерявшего сознание комиссара, которого несли Оборя и Терентий Бляхин. Петр потуже забинтовал раненую руку.
Восемь измотанных боем, бессонной ночью и голодом партизан со считанными патронами в автоматных дисках, в легкой одежде оказались на пустынной морской косе. Один за другим валились люди на песок.
— Где мы находимся, товарищи? — спросил пришедший в себя комиссар.
— На берегу залива, Николай Петрович, — подсев к нему, ответил Колобов. — Вот думаем-гадаем, что дальше робить будем…
— По воде пешком только Иисус Христос топал, — сказал Оборя. — А сунься обратно в лес — на карателей напорешься.
— Надо коллективно подумать, — приподнимаясь на локте, сказал Петров.
— Когда отходили, я поваленные деревья видела, недалеко тут. Построим плот, — предложила Вологдина. — На нем плыть к своим.
— Девка дело говорит, — поддержал Терентий Бляхин. — Деревьев тут поваленных действительно полным-полно. Моток колючей проволоки тоже видел.
— Плот — это хорошо, — одобрил Колобов. — Но как его построить? Ни топора, ни гвоздей.
— У меня тесак от немецкого карабина, — сказал Тереха.
— А у меня саперная лопата, — отозвался Костя Рыжий.
— Гвоздей тоже надо поискать. Вон сколько на берегу хлама всякого выброшено. Обломки ящиков, в них наверняка гвозди есть, — поддержал друга Оборя, — забивать любым голышом можно.
— Всем, мне кажется, уходить на плоту не следует, — тихо произнес комиссар. — Кто поздоровей да из местных, может укрыться у родственников или друзей.
— Верно, Николай Петрович, — кивнул согласно Колобов. — Значит, сделаем так: Петр Оборя, Костя Пахомов, Илюха и Андрей остаются здесь, пробираются по одному в дальние села. Мы с комиссаром, радистка и Тереха Бляхин попытаемся выплыть на плоту: Терехе оставаться нельзя — на первой же сосне повесят…
— Мы вам такой плот отгрохаем, любую штормягу выдержит, — сказал Оборя.
— Это завтра, а пока спать, — завершил разговор командир отряда.
Ни слабый свет, пробивающийся через ночные тучи, ни жесткая травяная постель, ни опустившаяся на берег прохлада не помешали партизанам забыться крепким, долгим сном. Колобов сам дежурил почти всю ночь, и лишь когда заалел восток, разбудил на смену Костю.
Утром комиссар не мог подняться. Катя перевязала ему грудь и ноги, поудобнее положила в песчаном ложе, посоветовала меньше шевелиться. Партизаны умылись, почистили оружие.
— За три печеные картошки год жизни отдал бы! — глотая слюну, воскликнул Петр.
— Прекрати дразнить, — остановил его Костя. — Знаешь же, что еды нет и достать негде. Займи терпежа у ежа.
Партизаны спустились к заливу. Тихо катились к их ногам зеленоватые волны, пенясь, лизали мокрый рябоватый песок. Крикливые чайки кружились над отмелью, высматривая добычу. Где-то вдали завывал мотор невидимого немецкого самолета.
— Может, нас высматривает, — прислушиваясь, сказал Колобов. — Значит, так. Что мы имеем? Ровную площадку для бревен. Людей. Подсобите сварганить плот и уходите.
Метров через триста нашли широкую просеку, заваленную срубленными деревьями.
— Выбираем сосновые бревна, у них плавучесть больше, — распоряжался Оборя, по праву бывшего плотника взявший на себя обязанности старшего.
Сделав из поясных ремней лямки, дружно подняли комель первого дерева и поволокли к берегу. До темноты сумели притащить четыре бревна.
Катюша тем временем прошла километра два прибойной полосы, набрав деревяшек, из которых Костя Рыжий с помощью саперной лопаты умудрился натаскать целую груду гвоздей с уцелевшими шляпками. Осталось только камнем выпрямить их. На берегу же нашлось несколько крепких досок, из которых можно было смастерить поперечные крепления плота.
При свете луны Петр счищал лопатой кору с толстого ствола сосны и складывал белых червячков в носовой платок.
— Неужели ты их есть будешь? — удивилась Вологдина.
— Не для себя стараюсь, — захохотал Петр. — Эти короеды — первейшая закуска для рыб. Скоро будем с провиантом. Ниток у тебя нет?
— Есть, белые. На бумажке намотаны. И большая иголка.
— Мне какие угодно. Леску сплести. Иголка тоже пригодится.
Утром Оборя положил перед каждым из товарищей парочку покрытых золой, теплых, ароматных рыбин. Изголодавшиеся партизаны ели, обсасывая косточки. Комиссар к еде не притронулся.
— Ты пожуй, Петрович, — убеждал его Колобов. — Думаешь, я тебя не понимаю: еды мало, а нам силенка нужна. Тебе самому треба здоровье поправлять.
— Пусть ест тот, кому надо работать! — ответил Петров.
— Вечером еще поймаю, — пообещал Оборя.
— Давайте я вам рыбу почищу, — предложила Вологдина. — Молодец Костя, что соли приберег. Еще ягоды есть. Грибов найдем.
— Ну спите, друзья, — сказал после ужина комиссар. — Теперь я буду бодрствовать до утра. А вы отдыхайте, кораблестроители!
Но долго отдыхать не приходилось. С рассветом партизаны поднимались и, наскоро умывшись, шли к лесной делянке, где их ждала тяжелая работа. Катя старалась помочь мужчинам.
Колобов, Петр и Костя подняли суковатое бревно. Подставила плечо и Вологдина, но не устояла, пошатнулась и, чтобы не упасть, оперлась спиной о толстую сосну. «Не заметили бы», — подумала, отодвинулась от дерева и, широко расставляя ноги, побрела за шедшими впереди Костей и Петром. Ноги были словно ватные, не чувствовали даже холодной росы, впитавшейся в портянки через дыры в сапогах. Колобов заметил ее состояние, перехватил бревно, чтобы оказаться поближе к радистке.
Когда бревно сбросили у берега, Дед сел на него, пригласил присесть Катю. Петр и Костя снова пошагали к лесу.
— Работенка трудная, непривычная, — проговорил Колобов. — Вместо топора — саперная лопатка. Взамен молотка — камни. И бревна будто свинцовые. Так-то.
Он умолк, словно не знал, о чем говорить дальше. Катя тоже молчала. Вернувшись из леса, Петр подал Вологдиной кепку с перезрелой красной брусникой. «И он заметил, что худо со мной», — с грустью подумала Катя.
— Посиди, мы скоро, — сказал Дед, и они с Петром ушли.
Глядя на ягоды, Вологдина вспомнила, как летом, два года назад, держала на ладонях красные гроздья смородины. Они с Михаилом приехали тогда в отпуск к его матери в подмосковный колхоз. Галина Ивановна засуетилась у плиты, а ее и Мишу попросила собрать в саду смородину. Крупные ягоды тянули ветки кустов к траве. Она рвала быстро, без листьев. Миша медленно, лениво — с листьями и травой.
— На обед не заработаешь, — сказала Катя.
— Умственно тружусь, думаю… — ответил он.
— Об обеде?
— И о нем тоже.
— А я где-то вычитала, — сказала она, — что чем больше человек работает умственно, тем больше он должен трудиться физически…
Михаил засмеялся, ответил:
— Жил в нашей деревне такой же, как моя жена, философ. Брал он камень потяжелее и тащил пять километров без отдыха от станции до деревни — развивался. Был хиляком, с тростиночку, окреп, летчиком стал. Чемодан со станции одной левой донес. Да что чемодан!..
Михаил подошел к Кате и поднял ее на вытянутых руках. Ягоды из кастрюльки высыпались на траву. Они стали собирать их. Из дома вышла Мишина мать, смеясь, погрозила пальцем: попросила не с земли, а с кустов собирать, позвала их обедать, а ягоды, сказала, сама прихватит.
У каждого есть уголок земли, который помнится больше всего. Ленинград, подмосковная деревня, теперь этот песчаный берег — в ее памяти на всю жизнь.
Вологдина почувствовала, что усталость, валившая ее с ног, отступила, что растревожившие ее думы прибавили сил и доброе будущее, может быть, начинается здесь, на пустынном морском берегу…