лонно увеличивали выпуск вооружения и боеприпасов. Городу Ленина помогала вся страна, несмотря на то что тяжелые, ожесточенные бои шли на юго-западном направлении. Целью операции Ленинградского и Волховского фронтов был прорыв блокады Ленинграда. И вот сейчас, в сентябрьские дни, рванулись к Синявину и Мге наши сухопутные части.
— Был в штабе. Все без перемен. У фашистов сильная оборона. Надо помогать матушке-пехоте. Техники уже готовят самолеты. И я всю радиоаппаратуру проверил. Возьми меня с собой за воздушного стрелка!
— Ваше дело не в задней кабине летать, а поднимать на земле наш моральный дух, — ответил Вологдин.
— Я рапорт подал. На передовую, в пехоту прошусь. Вчера допоздна говорили с командиром эскадрильи.
— И что же Гусев?
— Что? Злится. Рапорт порвал. Что ж, недолго новый написать, как положено, на имя старшего начальника.
— Правильно он сделал. Ваше место здесь, у нас. Народ вас уважает. Так что в каждом успехе эскадрильи — частица вашей души, вашего труда. А у вас есть талант на такое слово.
Назад, к домику летчиков, шли быстро. Михаилу предстояло готовиться к вылету для поддержки войск, атакующих Синявино.
Взметнулась в воздух и растаяла зеленая ракета. «Илы» пошли на взлет. Вологдин вел шестерку самолетов над еще не пожухшими лугами, желтеющими массивами лесов. Внизу промелькнули речка, лес, заболоченные поляны… А вот и окутанный дымом передний край.
Бомбы оторвались от пикировавших штурмовиков. Над землей взметнулись бревна дзотов, куски дерна и кусты, маскировавшие траншеи. Пушки и пулеметы «илов» не давали фашистам поднять голову. Видно было, как в дым и пламя ринулись наши атакующие цепи.
Советские штурмовики легли на обратный курс, и тут Михаил увидел группу «юнкерсов». Девятка Ю-87 шла к позициям наших войск. «Под бомбежкой «костылей», — так называли Ю-87,— заляжет наша пехота, погибнет много бойцов. Нельзя пропускать врага. Мы не истребители, и все же необходимо принять воздушный бой», — подумал капитан и скомандовал:
— Внимание! Атакуем «юнкерсы»! Заходите со стороны солнца!
Огонь пушек и пулеметов шести краснозвездных машин внезапно обрушился на противника. Неимоверно задрав стабилизатор, рухнул, охваченный пламенем, ведущий Ю-87. Расшвыривая бомбы куда попало, удирали остальные вражеские самолеты. Вологдин снова передал по радио: «Теперь домой!»
Для Михаила и других летчиков это был первый бой, когда штурмовики действовали как истребители. И бой этот удался.
Несколько попыток наших войск прорвать блокаду Ленинграда не увенчались успехом. В течение сентября и до 6 октября советские соединения и части вновь и вновь пытались разорвать кольцо. Они наносили удары под Синявином, на Мгу, у Невской Дубровки и в районе Ям-Ижоры…
Похожими друг на друга были задания для «илов»: непосредственно поддерживать пехоту штурмовкой вражеских позиций. Все активнее противодействовала налетам фашистская авиация, поэтому «илы» стали летать вместе с истребителями прикрытия.
В погожий сентябрьский день в небо ушла шестерка штурмовиков во главе с Вологдиным. У кромки аэродрома к ним присоединились четыре «яка».
Четыреста килограммов бомб положил каждый «ил» на занимаемые противником высоты. Еще гремели на земле разрывы, когда в воздухе появились «мессершмитты».
— Связываю боем, «горбатые», уходите! — передал по радио старший лейтенант, командир звена истребителей.
«Яки» рванулись наперерез «мессерам». С короткой дистанции командир звена ударил по ведущему фашистскому самолету. Тот свалился на крыло и потянул за собой дымный шлейф. Капитан не успел похвалить аса-истребителя, как на месте «яка» вспыхнул огненный шар, — видимо, вражеский снаряд угодил в бензобак. Зато ведомый меткой очередью сразил второй «мессер», и тот развалился на куски. Остальные немецкие самолеты вышли из боя. Наши истребители не стали их преследовать, поскольку имели задачу защищать штурмовики.
На земле вернувшихся из полета летчиков встретил парторг Калашников.
— Ну как слетали? — спросил он Вологдина.
— Мы нормально, — ответил Михаил, — а вот истребители один самолет потеряли. И какой лихой парень был его пилот. Одного «мессера» с первого захода срубил, второго ведомый развалил.
— Да, на войне без потерь не бывает, — вздохнул парторг. — Вот другие постоянно жизнью рискуют, а я из-за земных дел реже других летаю.
— Сегодня, к примеру, два дзота на воздух подняли. Считайте, что один из них на вашем счету!
— Спасибо на добром слове. Но хочу, чтобы о сегодняшнем бое вы не одному мне, а всей эскадрилье рассказали.
— Хорошо, подумаю, — не сразу согласился Вологдин, не ожидая такого поворота разговора.
— Пожалуйста, подумайте! В клубе завтра соберем людей. Или партийное поручение не нравится?
— О чем разговор, надо, так надо, — ответил Михаил. — Только когда готовиться? Скоро новый вылет.
— Зачем вам готовиться? Что видели, что чувствовали — о том и рассказывайте. А выводы и предложения? Вы человек опытный, думающий, не мне вас учить…
Вологдин встречался с товарищами — летчиками, техниками, механиками — почти каждый день, но в тот вечер в клубе смотрел на них со сцены так, словно не видел давным-давно. Они были одеты не в привычные глазам комбинезоны, а в кители и форменки. Такими, да еще всех вместе, их увидишь нечасто. Михаил обратил внимание на ордена, медали и голубые с золотом нашивки на рукавах. Их прибавилось и у летчиков, и у технического состава. «Не в наградах и званиях суть, — подумал капитан. — Они — свидетельство знаний, боевого опыта. И мой опыт кому-нибудь пригодится…»
Нашим войскам, наступавшим в сентябре и октябре сорок второго под Ленинградом, не удалось прорвать блокадное кольцо, но они разгромили лучшие фашистские части, сорвали подготовленное в течение лета наступление на город, отвлекли значительные вражеские силы от Сталинграда — сделали все, что смогли, и сделали немало. В легендах и песнях восславил позднее народ «наши штыки на высотах Синявино, наши полки подо Мгой».
Выздоровление Вологдиной шло долго, трудно. Временами казалось, что ее ослабевший организм не справится с болезнью. В ночь кризиса начальник отделения не отходила от больной. Молодая женщина металась в жару, вспоминая своих товарищей по плаванию на плоту, часто называла по имени мужа. Все они были далеко. Командир отряда Колобов, Терентий Бляхин и Оборя выписались и готовились к отправке во вражеский тыл, а Михаилу Гостева запретила иона появляться в госпитале.
Врач знала, что кризис близок. Все решится ночью. Днем она съездила в город, встретилась с довоенными друзьями — тоже медиками — и достала немного дефицитного лекарства. Каждые два часа она делала Кате укол и с тревогой ожидала исхода.
Медленно, словно привязанная, двигалась стрелка на часах. Увидев, что лицо Кати порозовело, на лбу выступили бисеринки пота, Гостева поняла, что кризис миновал, она вырвала из лап смерти молодую женщину, и, наверное, никогда не узнает о тяжелой ночи летчик, ее муж, который недавно прошагал до утра под окнами палаты.
Письмо от начальника отделения с разрешением побывать в госпитале пришло в эскадрилью через бесконечно длинные две недели. На этот раз Гостева встретила Михаила приветливо, но, провожая к палате, заметила:
— Разрешаю посидеть не больше получаса.
Вологдин увидел жену, в коротком байковом халатике, бледную, осунувшуюся. Катя показалась ему еще более худой, чем в ноябре, в дни прошлогодней встречи в Ленинграде. Наклонившись, Михаил бережно прижал ее к груди и не мог проронить ни слова.
— Мишенька, здесь люди, неудобно обниматься, — сказала Катя, но сама потянулась к нему.
— А где твое «здравствуй»? — спросил Михаил, поудобнее усаживая жену на кровати.
Катя взяла с тумбочки кулечек, в котором лежало несколько соевых батончиков, и протянула мужу:
— Хочешь конфетку?
— Не хочу. Тебе они нужнее.
— Это я посылку получила. И знаешь от кого?
— От кого? — удивленно переспросил Михаил.
— От нашей дочки. Тут такое дело: прошлой осенью мы с моей подругой Надей Деговой девочку из-под завала вытащили. А маму ее там же убило. Вот я и положила в карман ее платьишка свой адрес. И представляешь, Миша, недавно пришла с Урала по нашему адресу маленькая посылочка с письмом от Галинки. Мне сюда передали. Вот возьми, сам прочти.
«Дорогая тетя Катя! Письмо диктует тебе девочка Галя, которую ты в Ленинграде спасла. Я теперь живу в детском доме с ребятами. Мне здесь хорошо. Кушать дают много. Мне сказали, что после войны вы обещали взять меня к себе. Это правда, тетя Катя? Я буду вас слушаться и очень любить, как маму…»
Рука Михаила, державшая маленький листок, задрожала.
— Если ты так решила, родная моя, я не буду возражать. Считай, что у нас уже есть дочь. Теперь я и воевать стану за тебя и за нашу Галинку.
— Я так и знала, милый, — прошептала Катя, целуя мужа в губы.
— Товарищ капитан, — заглянула в палату Гостева, — я разрешила вам побыть у жены тридцать минут. Прошло уже сорок. Вы всегда такой недисциплинированный?
— Иди, Мишенька, главное-то решили, — улыбнулась Катя, прощаясь.
Пройдя между двумя рядами кроватей в коридоре, Михаил зашел в небольшой кабинет начальника отделения, служивший и смотровой, и процедурной.
— Все страшное позади, — положив на застланный простыней стол папку с надписью: «Истории болезней», сказала Гостева. — Организм у вашей Катюши молодой, сильный. Но потребуется еще несколько недель, чтобы оправиться после пневмонии и нервного шока. Лечит ведь не только врач, и время тоже…
Вскоре Вологдина вышла на первую прогулку. Медленно побрела она между госпитальными домиками и ветвистыми соснами к заливу. Морозный воздух, наполненный ароматом хвои и моря, бодрил, дышалось легко и радостно.
— Гуляем? Как самочувствие сегодня? — услышала Вологдина знакомый голос Гостевой.
— Все хорошо. Чувствую себя лучше всех, и погода прекрасная. Пора выписывать, чтобы зря место не занимать, — торопливо проговорила Катя.