— Не все гладко в наступлении шло, — заметил он. — Здесь девятнадцать наших танков подорвалось на минах, четыре в реке утонуло, пять застряло во вражеских окопах. Командарм Федюнинский, говорят, в сердцах на все лады саперов и танкистов честил.
— Помогло? — вырвалось у Михаила.
И тут же он пожалел о сказанном, подумав, что рассердится полковник, сам любитель пошуметь под горячую руку. Но тот не рассердился:
— На пользу идет не только нагоняй, но и сам досадный промах. Тот неудачный бой послужил наукой: больше стало тактического расчета и дерзости. Мне рассказывали, что в недавних боях танкисты новшество применили: к машинам прицепили орудия полковой артиллерии, расчеты сели на броню. Ведя огонь прямой наводкой, артиллеристы и танкисты обеспечили быстрое продвижение пехоты.
Машина подъезжала к деревне Гостилицы. Полковник велел шоферу остановиться. Вместе с Вологдиным они прошли к недавно отбитым у врага окопам, ход сообщения привел их в блиндаж. Капитан покачал головой, взглянув на дощатый пол, оклеенные светло-зелеными обоями стены, железные кровати с круглыми никелированными спинками и небольшую елку с разноцветными стеклянными шарами.
— Офицерский блиндаж, — пояснил начальник штаба. — Основательно устроились фрицы. Все, что можно, у жителей награбили. Рождество отметили, да быстро угодили в ад… Ну двинули дальше…
— Наживное дело — боевой опыт, — продолжил полковник прерванный остановкой в Гостилицах разговор. — И у сухопутчиков, и у нас в авиации. Возьмите таран. Я имею в виду тараны воздушного противника — их было много в первый год войны. Сейчас почти нет. Почему?
Михаил понимал, что начальник штаба не ждет от него ответа, просто делится мыслями, и выжидающе промолчал.
— Потому, — объяснил полковник, — что оружие другим стало. В начале войны на самолетах немногих типов были пушки, маловато оказывалось и боезапаса к пулеметам, кончались патроны. Чтобы врага к объекту не пропустить, оставался один выход — таран самолетом. Сейчас смелости у летчиков не убавилось, зато добавилось мастерства. А оружие страна дает теперь такое, что несколько самолетов сбить можно без всякого тарана.
У Ропшинского дворца офицеры вышли из машины и направились к краснеющим мрачным развалинам. Огромные проемы зияли в стенах, а кое-где они были снесены почти до фундамента.
— Вот здесь, — сказал полковник, — находились командный пункт девятой авиаполевой дивизии гитлеровцев, их узел связи. Прямое попадание пятисоткилограммовой фугасной бомбы. Дивизия потеряла управление и быстро была разгромлена.
Начальник штаба авиации флота помолчал. А то, что он сказал потом, пожалуй, относилось уже не к ходу боевых действий, а к боевым качествам самих летчиков:
— К месту старта бомбардировщиков перед вылетом на задание вынесли знамя части. Каждый экипаж поклялся геройски сражаться и поцеловал знамя у взлетно-посадочного «Т»… По-моему, «Т» в авиации — это не только место посадки и взлета, а буква с большим значением. С нее такие слова начинаются, как «товарищество», «традиции», «труд»! Даже «таран» и тот на букву «Т».
Вологдин хорошо понял мысль старшего командира: летчики должны знать и помнить о славных делах собратьев по оружию.
Пали основные укрепления фашистского северного вала. Ленинград полностью освободился от вражеской блокады. Вечером 27 января 1944 года десятки тысяч его жителей вышли на улицы. Репродукторы передали приказ войскам Ленинградского фронта о разгроме гитлеровцев у стен колыбели революции. В приказе говорилось, что враг отброшен на шестьдесят пять — сто километров и город полностью освобожден от вражеской блокады, артиллерийских обстрелов.
В двадцать часов ослепительный луч прожектора пересек Неву и выхватил из густых вечерних сумерек шпиль Петропавловской крепости. После многомесячного затемнения город залился светом. Лучи прожекторов образовали гигантский светящийся шатер, в мглистое небо взметнулись тысячи разноцветных ракет. Когда загрохотали салютующие орудия на Марсовом поле, на гранитных невских берегах, на кораблях Балтики, люди стали вслух считать залпы, хотя все знали, что их будет ровно двадцать четыре…
Настроив радиоприемник на Ленинград, Катя Вологдина вместе с другими партизанами слушала приказ войскам Ленинградского фронта, сообщение о празднике в ликующем городе и подумала о том, что пусть ей, да, по всей вероятности, и Мише, не довелось побывать на торжествах, но в том, что они состоялись, есть их заслуга.
— Дождались! Свершилось! Ура Ленинграду! — поздравляли друг друга партизаны, прослушав передачу.
— Помогать Красной Армии, — сказал на митинге командир бригады, — надо теперь не меньше, а больше. Все необходимое для успешной борьбы у нас есть. Вспомните, что было на вооружении год — два назад: винтовка да гранаты. А сейчас — автоматы, пулеметы, минометы, магнитные мины. Всего и не перечесть.
— Верно говорит, — шепнул Кате Оборя. — Помню, как мне завидовали, когда я в первом же бою немецкий автомат добыл.
— Помолчи, пожалуйста, — шикнула на него Вологдина. — Не мешай слушать.
— Действовали мы за много километров от Ленинграда, — продолжал комбриг, — но помогали ему, потому что наносили удары по тылам фашистской группы армий «Север». Вот и завтра наши товарищи идут на задание. Пожелаем им успеха в борьбе с врагом. Пусть горит земля под ногами оккупантов!
Ранним утром группа партизан собралась в тесной, наполненной холодным воздухом и паром штабной землянке.
— Поздравляю, товарищи, вы получаете памятное задание: действовать вам придется за старой государственной границей с Эстонией, — произнес комбриг. — Сама задача обычная — диверсия на железной дороге, но район действия знаменательный! — Василий Дмитриевич помолчал, обвел взглядом собравшихся партизан и спросил: — Вам приходилось видеть, как поступают ласточки, если не могут выгнать из своего гнезда воробья?
— Они глиной гнезда замуровывают, — послышалось несколько голосов.
— Верно, — кивнул комбриг. — Вот так даже в птичьем мире поступают с захватчиками. Вам предстоит взорвать пути на Балтийской железной дороге, замуровать вражеские эшелоны на станциях и разъездах. Для связи с вами пойдет радистка товарищ Вологдина. Берегите ее. Ну что ж, ни пуха ни пера…
Свежий ветерок рассеял оставшийся с ночи туман. Пошел снег. Он надсадно скрипел под лыжами, большинство из которых, как, кстати, и палки, были самодельными.
Но вот начал редеть лес, и через несколько минут накатанная лыжня между нестройными шеренгами деревьев осталась позади. Группа вышла в открытое поле с темными островками обдутого ветром кустарника. Шли, стараясь оставлять поменьше следов. Палки, как распорядился командир группы, взяли под мышки, чтобы нельзя было определить, в какую сторону двигались лыжники. К счастью, ветер и густые хлопья снега быстро заметали неглубокий след.
Рацию нес на спине Петр, и все же Вологдина едва поспевала за товарищами. Зацепившись за неприметную под снегом ветку, Катя с размаху упала. Оборя помог ей подняться, отряхнул ее полушубок.
— Сама бы встала. Лучше рацию от ударов побереги, — заметила Вологдина. — Надо же, скисла, в институте на лыжных гонках призы брала. Сильной гонщицей считалась.
— Вот именно, считалась, — усмехнулся Петр. — Там вы, наверное, на три километра ходили, а тут полсотни за один бросок. Да еще через овраги и лесные буераки.
Вологдина промолчала: не хотелось тратить силы на разговоры. Оборя тоже подумал, что не только Кате, но и ему самому без подготовки невозможно было бы осилить такое расстояние, если мерить прошлыми, довоенными мерками. Но народ переносит невиданные ранее испытания, а народ — это все: и Катя, и Тереха, и он сам. Пусть не всегда военные трудности распределяются поровну, но всем достается с лихвой.
Потянуло гнильцой — впереди было большое торфяное болото. Партизаны гуськом двинулись по нему, обходя шаткие кочки. Зато идти стало безопаснее: кто полезет в трясину?
На небольшом, поросшем мелким сосняком островке, раскинувшемся среди, казалось, бескрайних болотных кочек, командир группы остановился. К нему подошли остальные партизаны.
— Здесь отдохнем, — заговорил командир группы, глядя на часы. — Старую государственную границу перешли.
— По родной земле крадучись пробираемся, словно чужаки какие, — недовольно проворчал Петр.
— Нет, не чужие мы — хозяева, — возразила Катя. — Земля нам силы добавляет. А осторожность на войне никогда не лишняя.
— Согласен, — поддержал Вологдину командир группы. — Так вот из осторожности, как Катерина говорит, костра не будем жечь. Поставим палатки, переспим в них. А завтра покажем фашистам еще раз, кто на этой земле хозяин.
За ночь все намерзлись и утром разогревались уже на ходу. А когда, миновав болото, двинулись в горку, Вологдиной стало даже жарко. Наконец подъем кончился и лыжники заскользили вниз по косогору.
Днем они вышли к железной дороге. Возле нее штабелями лежали срубленные сосны и ели. Ветви уже были тронуты желтизной. Фашисты вырубили просеки, чтобы к полотну не могли незаметно приблизиться люди.
— Разведчики обнаружили здесь линейный подвижной пост на дрезине. Надо дождаться, когда гитлеровцы проедут, и — за дело, — решил командир группы.
— Одноколейный путь, насыпь высокая, — сказал Оборя. — Рванем, не скоро фрицы восстановят.
— Теперь пошли! — распорядился командир группы, когда патрульная дрезина скрылась из виду.
Подрывники быстро заложили под рельсы тол, вывели шнур, тщательно присыпали все снежком. Командир группы приложился ухом к холодному рельсу, почувствовал его мелкое подрагивание.
— Поезд идет, поджигай, — приказал он.
Оборя чиркнул приложенной к бикфордову шнуру спичкой по коробку и присоединился к партизанам, укрывшимся метрах в ста от дороги в кустах.
— К фронту эшелон торопится, — проговорил он, ложась на снег. — Не знают, наверное, шоферской мудрости: «Быстро поедешь, медленно понесут».