Его последние слова заглушил взрыв. Полыхнул к небу сноп огня. На штабеля елей и сосен посыпались комья мерзлой земли, обломки шпал. Паровоз сполз с насыпи, завалился на бок, и налетавшие друг на друга платформы толкали его все дальше от пути.
Видимо, с диверсиями здесь еще не сталкивались, потому что уцелевшая охрана эшелона не открыла стрельбу, принялась вытаскивать из-под обломков убитых и раненых солдат. А группа спокойно отошла в лес.
— Радистка, — подозвал Катю командир группы, — передайте в штаб: «Разбит эшелон с техникой. Бомбите участок восточнее станции Сала».
В разноречивом говоре, в треске эфира слышались непонятные для Вологдиной позывные, бравурная музыка. В хаосе звуков она не сразу различила условные сигналы. Найдя их, передала радиограмму.
После первой диверсии партизаны разделились на две группы. Одна, где старшим остался Оборя, двинулась на соединение с эстонскими партизанами, другая, в которой была Вологдина, возвращалась в бригаду.
Прощаясь с Катей, Петр пошутил:
— Была бы незамужняя, расцеловал бы на прощание. Теперь нецелованному уходить.
Катю не обидели эти слова. Петр говорит так, что не поймешь, шутит или серьезно. Помахала вслед рукой, но Оборя вдруг остановился и закричал:
— Чтобы человек стал дороже, надо побыть от него на расстоянии, помечтать о нем. Вижу, у тебя так с летчиком. Привет ему!
— А ведь прошло время, когда мы воевали только над землей, сухопутными летчиками были, — проговорил командир эскадрильи майор Гусев, лукаво глядя сначала на своего заместителя капитана Вологдина, затем на парторга эскадрильи старшего лейтенанта Калашникова. И, удовлетворенно потирая руки, подчеркнул: — А ведь мы морские летчики. Морские! Наше поле боя — море.
Комэск не любил высказывать свои чувства. Знал, что прошлое заново не переиграешь, но должно быть так, чтобы морские летчики воевали над морем, их учили, готовили к этому, и радовался, что наконец наступает такое время.
— А ведь здорово звучит: «Наше поле боя — море», — заметил Калашников, доставая блокнот. Он хотел записать, но раздумал, отложил бумагу и добавил: — Для коммунистов в этих емких словах целая программа работы.
— Верно, парторг, задачи, значит, в целом ясны, — продолжил Гусев и стал развивать свою мысль: — Поле боя не просто географическое место. На нем мы новые приемы действий пробуем. Самолеты сейчас лучше оснащены, стало быть, и новую технику испытываем. Поле боя, получается, еще и полигон.
— На поле боя характеры закаляются, — добавил Калашников.
— Согласен. На все сто процентов согласен. А нам с вами, капитан, — повернулся комэск к Вологдину, — на занятиях по тактике надо теперь учить людей атакам в море по кораблям с разных направлений и малых высот.
— Дорог в небе много, а успех боя на самой верной лежит, — задумчиво проговорил Михаил.
— Будем учить, как ее выбрать, самую короткую и самую верную для боевого успеха дорогу, — поддержал майор.
Впереди у них были новые бои. Но почти все атаки авиаторов — штурмовиков и бомбардировщиков — нацеливались теперь на вражеские корабли и суда.
— В Нарвском заливе воздушной разведкой обнаружен большой вражеский конвой. Транспорты охраняет усиленный эскорт боевых кораблей, — начал предполетный инструктаж командир эскадрильи. — Удар наносим не один, а во взаимодействии с другими самолетами полка. Предположительное направление движения конвоя…
Вологдину показалось, что Гусев затянул инструктаж, но, когда они с Иваном Залесным вышли из штаба, Михаил взглянул на часы и убедился, что комэск говорил всего десять минут.
— Майор продумал организацию предполетной подготовки и самого полета до мельчайших деталей. Школьный опыт с магнитом помнишь? — казалось бы, не к месту спросил Залесный.
Абстрактный вопрос о школьном опыте после недавних серьезных вещей в самом деле показался Михаилу странным.
— При чем тут железные стружки? — удивленно спросил он.
— Точнее, опилки. На листе бумаги опилки — это, так сказать, неорганизованная масса, но приложишь снизу магнит — опилки примут строго определенную структуру магнитного поля.
— Ну-ну. Мысль твоя, стало быть, о том, что в военных условиях толковое задание, четкий приказ направляют силу и волю людей на решение боевой задачи.
— Верно понял. Прибавим шагу. Не то подготовка машин к вылету закончится без инженера.
…Сегодня боевой приказ вел самолеты к вражеским кораблям и транспортам, на них нацеливал грозное оружие «илов». Когда группы штурмовиков, пробив облачность, оказались над немецким конвоем, орудийные стволы кораблей огрызнулись кинжалами огня. Над кабинами самолетов, справа и слева от них, спереди и сзади, вспыхнули шапки разрывов. Эскорт старался отсечь путь к транспортам. «Зенитные снаряды у фрицев при взрыве дают черный дымок, а наши синеватый», — отметил про себя Вологдин.
Первая пара «илов», прорвавшись сквозь заградительный огонь, нанесла удар реактивными снарядами по фашистскому сторожевику. «Горит!» — обрадовался Михаил. С начала удара прошли считанные минуты, а уже пылали два корабля. Еще два резко сбавили ход, видно, были повреждены.
— Атакуем третий в строю транспорт! — передал по радио Вологдин своему ведомому.
Сбросив бомбы, он вывел самолет из пикирования. Рядом выходил из пике самолет другой эскадрильи. И вдруг соседнюю машину подбросило взрывом снаряда, она стала заваливаться вниз, желтоватое пламя жадно лизало левое крыло. «Прыгнут пилот и стрелок — наверняка подберут их немецкие корабли», — с болью подумал Вологдин. Но самолет перестал падать, летчик сумел выровнять его. В крутом пикировании он летел на эскортный сторожевик. Командир вражеского корабля, заметив, что горящая машина идет на него, пытался отвернуть. «Ил» тоже развернулся и продолжал пикировать на цель, стреляя из пушек. Летели, падали с палубы в воду люди. «Не только убитые падают, кое-кто шкуру спасает», — догадался Михаил.
Он тоже довернул самолет ближе к вражескому кораблю и увидел, как с грохотом и ревом «ил» врезался в палубу сторожевика. Отлетевшие при таране крылья смели с палубы все, подняли фонтаны брызг у борта. Тут же на корабле ухнул взрыв, разломивший его на две части.
Летчики погибшего «ила» до конца выполнили клятву: «Гвардеец может умереть, но должен победить!» Вместе с экипажем корабль почти мгновенно пошел ко дну. Тех, кто пытался отплыть, догнали горящие обломки. Победным эхом прокатился взрыв над заливом. Враг стал поспешно уходить, распался строй кораблей и судов. Фашистский конвой не прошел к месту назначения, не выполнил задачу. Были потоплены три боевых корабля и два транспорта.
Когда вылетавшие на задание летчики сели на своем аэродроме, не было среди них командира эскадрильи гвардии майора Кашикина, недавно прибывшего в полк с Тихоокеанского флота.
— С майором мой новый знакомый летал воздушным стрелком, — рассказал авиамеханик Иванидзе. — Сержант Семен Кузнец, сибиряк, могучий парень. Мать и младшие сестренки у него в Новосибирске. Отец в сорок втором тоже под Ленинградом погиб. Семен добровольно в армию попросился. Недолго повоевал, но отомстить успел…
— Я слышал их разговор, — подал голос начальник радиостанции, поддерживавший в полете связь с экипажами. Летчики обернулись к говорившему. — Самые последние слова слышал. Кашикин громко крикнул: «Идем на таран, Сема! Родина нас не забудет!» И сразу прервалась с ними связь, — закончил начальник радиостанции.
— Могли с парашютом прыгнуть, спасти свою жизнь. Но выбрали последнее пике, — сказал Вологдин.
— Как живые, они передо мной, особенно Семен. — Иванидзе отвел в сторону повлажневшие глаза.
— Они и так ушли в бессмертие, — отозвался Михаил. — Человек остается с людьми, пока жив в их памяти. Мы с вами Кашикина и Кузнеца никогда не забудем.
Спазмы сдавили горло, слишком свежи были впечатления от недавно увиденного, и Михаил торопливо простился с товарищами. Легко было уйти от Иванидзе, от других, но никуда не уйдешь от своих дум. «Все же не какой-то особый, железный человек подвиги совершает — такой же, из плоти и крови. А ведь есть и такие, что от страха перед врагом руки поднимают. В чем дело? Наверное, в том, что по-разному на жизнь смотрят. Одни меряют жизнь забором своего огорода, другие — всеми просторами Родины. А Родина для них — понятие святое…»
Михаил вспомнил утренний разговор с капитаном Залесным о школьном опыте с магнитом и силе командирского приказа. Приказ привел бронированные машины полка к цели — к вражеским кораблям — и заставил заговорить грозное оружие «илов». Но ведь никто не приказывал комэску майору Кашикину идти на таран. Значит, дело не только в силе приказа. Есть еще более могучая сила, чем приказ: те великие идеи, во имя которых живем и в защиту которых подняли боевое оружие.
Убедившись в своем бессилии склонить население оккупированных земель к сотрудничеству, фашисты с конца 1943 года начали массовый угон советских граждан в Германию. В ответ на это селяне уклонялись от регистрации, целыми деревнями при первой же возможности уходили в леса. Крупные земляночные поселения возникали в глухих чащобах.
Словно сочувствуя беженцам, зима 1943/44 года выдалась мягкой и безветренной. Ласковым оказался и первый весенний месяц март. И не захотели лесные люди возвращаться в свои деревни и села, ждали прихода Красной Армии-освободительницы.
В одном таком труднодоступном буерачном поселке Вологдину и Мятелкова угощали картошкой и ржаными лепешками. С продуктами в этом селении, видимо, было неплохо.
— Откуда такой достаток? — поинтересовался Олег Денисович у распоряжавшейся тут пожилой женщины с проницательным взглядом синих глаз. — Весна ведь. Урожай когда собрали?
— Легко сказать, а делать трудно. Сеяли без техники, руками из лукошек. Хлеб тоже серпами и косами убирали. Снопы цепами обмолачивали. Зерно в лесу укрыли, сумели сберечь. Картошку тоже сохранили, овощи кое-какие. С партизанами, конечно, поделились. А вот фашистам ни крохи не дали.