— А нас послали к вам узнать, не нуждаетесь ли в чем. Чем сможем — поможем.
— Спасибо за привет и заботу. Нужны нам сейчас только лекарства. Дети болеют в сырых землянках. Лечить нечем: окромя подорожника да сушеной малины, лекарств нету. А в деревню нос совать нельзя, опять же за детей страх берет. У нас на сельсовете приказ висел: кто после шести вечера пойдет — капут, офицеру не поклонится — в лагерь, за помощь партизанам — капут. Ребятам еще жить и жить. Сберечь их надо. А так что, ничего у Советской власти не просим! Только бы скорее наши пришли… Так я, бабоньки, сказала?
— Так, бригадир, так! — согласились другие женщины.
— Понятно. Комбригу и начальнику политотдела доложим. Добудем медикаментов. Обязательно добудем, — с уверенностью сказал Олег Денисович, в уме уже прикидывая текст телеграммы в Центр…
Центр быстро откликнулся на просьбу жителей временно оккупированной врагом территории. Решение руководства превзошло все ожидания: предусматривалось несколько рейсов транспортных самолетов для вывоза ребятишек через линию фронта. В лесные селения послали гонцов, и вскоре в партизанский лагерь начали прибывать дети разных возрастов — от годовалых карапузов до подростков. Сбор детей занял почти неделю. А на партизанский аэродром уже прибыл первый самолет.
— На всякий случай малышам в карманы записочки зашейте, — подсказал женщинам, занимавшимся отправкой, начальник политотдела бригады. — На войне всякое бывает, чтобы потом можно было узнать возраст, имя, фамилию и адрес.
…Всего по решению Центрального Комитета ВКП(б) из временно оккупированных районов Калининской области с партизанских аэродромов было вывезено 1700 детей.
Небо отливало такой яркой бездонной голубизной, что казалось, нельзя его затуманить разрывами снарядов, трассами пулеметных очередей. Но всего несколько минут назад здесь вертелась огненная карусель. Ведомые Вологдиным штурмовики и прикрывавшие их «яки» после штурмовки встретили большую группу «мессершмиттов». Истребители завязали бой. «Илы» продолжали идти к своему аэродрому — все как положено, однако совесть мучила Михаила. «У нас четверка «ястребков», у врага — втрое больше самолетов». Он развернул штурмовики и повел их на помощь «якам».
«Илы» атаковали стремительно и неожиданно для врага. Словно молнии сверкнули разноцветные трассы. Два «мессера» пылающими факелами ушли к земле. Капитан дождался, когда в прицеле вражеская машина займет почти всю сетку, чтобы отстрелять наверняка. Вот и заклепки на фюзеляже видны. Летчик нажал гашетку. Очередь пришлась в желтое брюхо вражеского истребителя, и тот развалился в воздухе. В этот момент и подловил Вологдина зашедший снизу «мессер». Снаряд разорвался под броней сиденья. Острыми жалами осколки впились в ноги. Самолет на несколько секунд завис и стал терять высоту.
— Прыгай! — приказал капитан воздушному стрелку и облегченно вздохнул, увидев внизу белый, наполняющийся воздухом купол парашюта.
Покидать самолет ему самому было рискованно, потому что осколками мог быть иссечен шелк парашюта и перебиты стропы.
Горящую машину Михаил посадил на первую подвернувшуюся поляну, не выпуская шасси. Он перевалился через борт, скатился по крылу на снег и, преодолевая страшную боль, стал быстро отползать от самолета. Сзади рванули бензобаки. «Пронесло, пока живем», — облегченно подумал он, поднимаясь на ноги. Стопы снова пронзила нестерпимая, жгучая боль, будто стоял не в унтах на холодном снегу, а босым на огнедышащей лаве.
Стараясь делать шаги пошире, Вологдин медленно побрел по полю, в сторону фронта, выбирая снежный наст потверже, чтобы меньше проваливаться и быстрее уйти от места вынужденной посадки. Не хотелось оставлять за собой следов, по они были: через унты начала просачиваться кровь.
Все мысли сходились на одном: заметили ли его самолет с земли, будет ли погоня? Он увидел бегущих от деревни солдат и убедился: заметили. Летчик попытался прибавить шагу, однако, не преодолев и десяти метров, упал. Он оперся на руки, по подняться не смог, а враги приближались. Капитан расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Восемь патронов в обойме. Семь — для врагов, един — для себя.
Мысли… Мысли… Только на них хватало еще сил и времени. Пока стрелять было рано — далеко фашисты, уходить, скрываться — бесполезно. «Но почему думы совсем не предсмертные?» — даже усмехнулся Михаил. Он читал в газете о герое, который в последние мгновения жизни вспомнил о березке под окном отчего дома. А у него мысли самые будничные. Жаль пропавший самолет планшет, с которым не расставался всю войну… Острая тоска полоснула по сердцу лишь при мысли о Кате. «Милая, так ты и не узнаешь, где и как погиб твой муж. Всю оставшуюся жизнь будешь мучиться этой неизвестностью…»
— Рус пилот, сдавайс! — ворвался в его сознание картавый выкрик. Враги были уже совсем близко.
Капитан поднял свой ТТ, показавшийся ему пудовым, навел на бежавшего впереди фашиста и нажал курок. Вместе с ударившим по барабанным перепонкам раскатистым звуком выстрела голову наполнил, вязкий багровый туман, а перед глазами замельтешили оранжево-черные круги. Пистолет выпал из слабеющей руки летчика и воткнулся в снег обожженным пороховой гарью стволом. В тот же миг ушло сознание…
Вологдин очнулся от нестерпимой боли: кто-то тяжелым сапогом ударил его по раненым ногам. Открыв глаза и чуть приподнявшись, Вологдин увидел свои ноги в рыжих унтах. С них на светло-желтый струганый деревянный пол избы капала кровь, казавшаяся особенно яркой на восковых досках. Его взгляд остановился на веснушчатом лице пьяного немецкого фельдфебеля. Отвисшая нижняя челюсть с массивным, выступавшим вперед подбородком и длинный ястребиный нос придавали лицу хищное, зловещее выражение. Фашист свирепо заорал и еще раз с остервенением пнул капитана по ногам.
— Ты убиваль его друга, — перевел щуплый очкастый солдат, стоявший у окна с таким видом, будто все происходящее его не касалось.
— Жаль, что и его не кокнул, гада ползучего, — поднял голову Михаил.
После этих слов Вологдин ждал новых ударов. Но гитлеровец помолчал, подвигал массивными челюстями и что-то сказал солдату.
— Слюшай, пилот, — перевел тот. — Косподин унтер-офисер решиль, что не станет тибя отправлять штаб как пленный. Ти уже убиль его друг и еще оскорбиль его самого. Он устроить на тибя охота, как на дикий медведь!
Михаил разумом понял, что охотиться будут на него, но сердцем не мог поверить, что это всерьез. Он слышал об охоте на людей в давние времена, когда ловили африканских негров для отправки в Америку. Но сейчас, в середине двадцатого века! До какого варварства докатился фашизм!..
Его, толкая прикладом в спину, вывели на улицу, посадили в сани, запряженные лохматой низкорослой лошаденкой. Рядом сели носатый фельдфебель и еще двое фашистов. Фельдфебель взял в руки вожжи и закричал на лошадь.
Перед глазами Вологдина снова было белое поле с черным остовом его сгоревшего самолета. Он брел, тяжело передвигая ноги и оставляя кровавые следы на снегу. Враги обложили его, как зверя, с трех сторон, оставив свободным путь в одном направлении.
— Ты будешь медведем, мы будем стрелять и смеяться. Ты медленно умрешь, мы будем стрелять твои ноги все выше и выше, так ведь у вас в песне летчиков поется, — хохотал переводчик.
Гулко гремели пистолетные выстрелы. Шагов с двадцати, не жалея патронов, фашисты стреляли по очереди. Вот пуля вскользь задела ногу… Стиснув зубы, он продолжал идти. «Пусть видят — не так легко нас свалить».
Нацелив жестокий, хищный взгляд на летчика, фельдфебель поднял пистолет. В ногу Михаилу угодила пуля. Вологдин упал…
Теперь фашисты стали стрелять в него не по очереди, а одновременно. Пули вонзились в ноги, в плечо. Михаил лежал неподвижно, плотно закрыв глаза. Пусть подойдут ближе, убедятся, что он мертв, бросят, может быть, на снегу или добьют. Он мог только ждать, выбора у него не было. Но фашисты не пошли к распластанному на снегу телу. Для гарантии сделали еще по выстрелу. Пули подняли снежную пыль у головы. Вологдин не шевельнулся, лишь сильнее сжал губы, подумав: «Скорее бы все кончилось!»
…Михаил почувствовал пронзительный холод и поднял тяжелую голову. «Значит, фашисты бросили меня, решили, что мертв. А я жив. Жив!» В морозной тишине Вологдин услышал, как бьется в груди сердце. Он подмигнул мерцающей в небе далекой звезде. По звездам он определит, где фронт, и пойдет в его сторону.
Чтобы идти, надо было встать. Михаил попытался подняться. Ноги, все тело скрутила боль. При мысли о том, что, чудом оставшись жить после такой охоты, погибнет здесь, в морозном, продуваемом ветром поле, от холода или от потери крови и никто не узнает о его судьбе, сердце охватил страх. Это заставило его подняться. Он встал на четвереньки. В унтах булькала кровь, ноги жгло, словно к ним прикладывали раскаленное железо. Михаил лег на снег, отдохнул, но никак не мог вспомнить, спал он или только лежал, набираясь сил. Решил ползти, подтягиваясь на руках. Первое движение и… адская боль в раненом плече. Все же он прополз несколько метров, но силы иссякли быстро. Сзади вместо ног, все сильнее чувствовал он, волочилось что-то доставляющее боль, но чужое, непослушное.
В третий раз капитан очнулся от того, что кто-то тряс его за плечи. Он узнал склонившегося к нему человека — своего воздушного стрелка Долгова.
— Нашел, — радостно говорил младший сержант, — нашел! Приземлился я и двинул в сторону, куда «ил» на вынужденную пошел. Самолет разыскал, а неподалеку от него вас! Изрядно от места боя проскочили, товарищ командир. Ранены сильно, вижу.
Долгов поднял Вологдина на руки и, наклонившись, медленно двинулся вперед, стараясь оставлять Полярную звезду слева от себя. К счастью, нести Вологдина одному воздушному стрелку пришлось недолго. Встретились наши разведчики, проводившие поиск за линией фронта.
— Кто вы? — спросил один.
— Летчики. Тяжело ранили командира. Помощь нужна.