Знали, однако, многие, что командир первого взвода, нет, не охальник какой там, положительный человек лейтенант Алеша Скуба был страстно влюблен в телефонистку. Парень видный, высокий, стройный, плечистый — такие женщинам нравятся. Только она и на него ноль внимания, фунт презрения…
В сорок втором буйно весна взялась. Покрылись травой пригорки, полезли из земли цветочки-незабудки. Только уже не до красоты нам стало: кончилось затишье, фриц вперед полез. Отбил батальон несколько атак, а враги все наседают. Убили пулеметчика, подполз лейтенант Скуба к пулемету и давай фашистов свинцом поливать.
Долго ли, коротко ли шел бой, сгоряча не запомнил. Отбили атаку, видим, не поднимается лейтенант с земли. Первой Незабудка к нему бросилась. Даже не скажу, откуда взялась. Может, связь поврежденную неподалеку чинила, а скорее всего, сердцем боду учуяла, прибежала. Бросилась девушка к Алеше, у него в плече осколок застрял.
Незабудка над ним склонилась, рану перевязала, помогла лейтенанта до медпункта нести. Я его тоже вместе с ней тащил. На медпункте сделал фельдшер взводному укол, подняли санитары носилки, чтобы в машину поставить, в медсанбат лейтенанта везти. Склонилась над ним Незабудка и давай его ладонями по щекам гладить и целовать. А сама плачет и шепчет: «Прости, милый, не могла я иначе, не могла. Так было лучше, так надо было…» Сорвала она в траве несколько незабудок и протянула Алексею. Тот благодарно смотрел на нее и без конца говорил: «Прости меня, глупый я. Не понимал. Люблю тебя, цветочек мой. Напишу из госпиталя. Обязательно напишу сразу. Встретимся».
Да не довелось им больше никогда увидеться. Я на пяток минут задержался, а Незабудка, не дождавшись меня, пошла в роту одна. Понимал я, почему одна ушла. Хотелось ей после признания в любви одной со своими слезами побыть. Не одной, конечно, мысленно с лейтенантом, с Алешей Скубой.
Быстро я свои дела завершил и — за нею по тропинке. Слышу, выстрелы впереди, автоматная очередь ударила, и все стихло. Побежал, как мог, изо всех сил, потому что, чую, дело неладное. Смотрю, поперек тропинки наша белокурая красавица лежит, и кровь из ранки на шее течет. Вокруг никого не видно. Склонился я к ней — не дышит уже.
Потом от пленного фрица-разведчика выведали, как и что было. Их двое к нам в тыл пробрались. Хотели как языка ее взять. Заметила врагов Незабудка, трофейный пистолет из полевой сумки выхватила. Не успела выстрелить, фашист ее из автомата сразил…
А из госпиталя несколько недель шли для девушки письма от лейтенанта Скубы. Чаще, чем нашей Катюше от мужа письма приходят. А в ответ никто не решался написать Алеше о беде. Была не была, думаю. Духу набрался, сообщил… Лейтенанта я тоже больше не видел. Ты, Катя, нам фото мужа показывала. Схожи они вроде, твой капитан и тот лейтенант, хотя по фото не всегда все уразумеешь. — Лебедев помолчал и добавил в заключение: — Такая вот история.
Ни один курсант во время рассказа старшего сержанта не проронил ни слова. Однако намек все поняли. Прекратились ухаживания за Катей, а кто-то из товарищей, видно оговорившись, как-то назвал ее Незабудкой.
Трещал фашистский фронт, откатываясь на запад, все ближе к границам Германии. Советские наступающие войска рвались к Риге, Вильнюсу, Либаве. Все дальше приходилось летать к местам боев флотской авиации. Чтобы увеличить дальность действия самолетов, под плоскости подвешивались дополнительные баки с горючим. Семьсот «лишних» литров бензина удлиняли боевые прыжки «илов». Но продолжал удаляться от аэродромов фронт.
Командующий флотом адмирал Трибуц обратился к командующему 1-м Прибалтийским фронтом генералу армии Баграмяну с просьбой «приютить» машины морских летчиков на аэродромах фронтовой авиации, поближе к передовой. Рассмотрев просьбу балтийцев, Иван Христофорович дал указание командованию фронтовой авиации позаботиться о флотских самолетах и летчиках как о своих собственных.
Конечно, никто в штурмовом авиаполку, в эскадрильях не знал об этом решении. Просто морским летчикам было объявлено о перебазировании в новый район.
— Второй день, потихоньку поспешая, техническое имущество в вагоны грузим, — сказал Иван Залесный, забежав в землянку к Вологдину. — Меня возьмешь перелететь?
— Если вместо Долгова, не могу, — тихо, словно оправдываясь, проговорил капитан.
— Зачем вместо — вместе, — возразил Залесный. — В его кабину вдвоем заберемся.
— А что комэск скажет? — с сомнением заметил Михаил.
— Согласовано. Я майора Гусева в штабе видел. Он пока здесь задержался. Приказали прилететь со вторым эшелоном полка, — ответил инженер.
— Так бы сразу и сказал…
Сейчас Вологдин мог говорить, спорить с каждым на равных. Он давно отрешился от комплекса неполноценности, не замечал уже снисходительности в словах одних и сомнений в глазах других. Был такой комплекс, когда пришел в полк после ранения. Начался он после первого неудачного «провозного» полета и закончился после первого удачного боевого вылета…
Тогда «илы» прошли над побережьем, пересекли залив, в котором еще недавно бомбили фашистские суда. Теперь здесь ходили корабли под советскими флагами. Утюжили воду, прокладывая свободные от мин пути, тральщики, деловито спешили к выходу из залива морские охотники. «Необычно долгим кажется путь, — подумал Вологдин. — Отвык. На МБР, бывало, по нескольку часов над морем маячил, и ничего».
Через порт, по которому предстояло нанести удар, проходила линия фронта. На окраине города полыхали бои. Гитлеровцы спешили вывезти остатки войск. Было видно, как загружались у причалов техникой и живой силой вражеские транспорты.
— Первое и второе звенья, цель — зенитные средства в порту. Третье и четвертое — атаковать суда у причалов, — приказал командир эскадрильи.
Штурмовики Вологдина и его ведомого старшего лейтенанта Киселева, прорвавшись через заградительный огонь, почти одновременно обрушили бомбы на крупное судно. Взвилось пламя и сразу стало гаснуть: транспорт погружался кормой в воду прямо у причальной стенки. На другие причалы пикировали штурмовики четвертого звена. Враг недосчитался еще двух транспортов.
Приблизившись к аэродрому, самолеты снизились, и сразу потемнели то и дело закрывавшие кабину облака. Ближе к земле они всегда кажутся темнее. На взлетном поле авиаторы рассредоточили «илы» и отошли от машин. Вологдин остался стоять у плоскости. К нему подошел воздушный стрелок старший сержант Долгов:
— Что загрустили, товарищ командир? Ногу натрудили?
— Не о том ты, дорогой!
— Вы же отлично летали и бомбили! Мне виднее всех это!
— Непросто все. До нынешнего дня неудобно перед всеми себя чувствовал. Однажды на вокзале я испытал такое чувство, когда в часть из госпиталя добирался. Старая женщина подходила к каждому, плакала и показывала фотографию сына. От него с фронта третий год никаких вестей, кроме официальной похоронки. Она спрашивала, не встречал ли кто из нас его, не видел ли могилы. Прибывали и убывали поезда, приезжали и уезжали люди, а она все ходила и искала. Стыдно мне стало перед русской женщиной-матерью, что я живой, а ее сын сложил где-то голову…
Помолчал Долгов, понял, почему задержался у машины и задумался заместитель командира эскадрильи. Большой смысл был для капитана в нынешнем дне и первой после ранения победе. Подумал воздушный стрелок, что для командира после передряг, которые щедро выпали на его долю, сегодняшний успех можно сравнить только со всем самым первым: первым подъемом в небо, первым боевым вылетом, первым сбитым вражеским самолетом. Он не стал говорить всего этого капитану, отозвался со вздохом:
— Сколько таких матерей, товарищ командир…
До мельчайших подробностей запомнил день того боевого вылета Вологдин. Двигался вперед фронт, и вот настало время перебазирования. Это — будто переезд на новую квартиру — всегда событие. А здесь не новая квартира — необжитый полевой аэродром, где все понадобится: каждая стремянка, воронка, гайка и шплинт. Грузят имущество в автомашины и вагоны. В кузова автомашин — самое нужное, они скорее приедут, а когда прибудут вагоны, неведомо…
На новый аэродром можно перегонять лишь исправную технику, а тут, как назло, неувязка: молодой летчик доложил, что при посадке на его машине не выпускались шасси, пришлось выпустить их аварийно. На земле поставили «ил» на козлы, освободили «ноги» — поднимаются и выпускаются на пятерку. Вроде все хорошо, а причина возникшей в воздухе неисправности неясна. Наставление по производству полетов запрещает выпускать машину в воздух до выяснения причины отказа.
Прибежал к Михаилу инженер Залесный: что делать с «илом» молодого летчика?
— Снимайте машину с козлов, — распорядился замкомэска, — мы с тобой, Иван, на ней полетим, а лейтенант на моей — исправной.
Перелетала эскадрилья, перебазировался весь полк, другие части. И вскоре сто восемьдесят самолетов авиации флота вместе с летчиками фронта бомбами, реактивными снарядами, огнем пушек и пулеметов поддерживали наше наступление в районе сильно укрепленной врагом военно-морской крепости Либава, совершали дерзкие налеты на порт. Под их ударами тонули у причалов и на подходе к базе фашистские корабли и суда, доставлявшие оборонявшимся гитлеровцам оружие, боеприпасы и пополнение.
Удачными оказались налеты авиации на город и порт. На земле наши дела шли хуже, чем в небе. Усилия обеих сторон были напряжены до предела. В районе Клайпеды к позициям морской железнодорожной артиллерии прорвались вражеские танки. Крупнокалиберные орудия, предназначенные для поражения морских целей, разбивали своими снарядами стальные коробки, словно тяжелый молот хрупкие орехи. Но остервенело лезли вперед гитлеровцы. Несколько машин выскочили в мертвую, недоступную для орудийного огня зону. Моряки сменили свою мощную артиллерию на карманную — гранаты. Трудно сказать, чем бы закончился бой, если бы не подоспели флотские «илы» и не обрушили на фашистов бомбы и огонь двадцатитрехмиллиметровых пушек.