Крепким, очень крепким орешком был порт Либава для нашей авиации. При налетах гибли штурмовики, пикирующие бомбардировщики, торпедоносцы. Эскадрилья Вологдина за два вылета потеряла три самолета, две машины вернулись с пробоинами и вмятинами на броне, их пришлось ремонтировать.
В ноябре и декабре сорок четвертого Балтика погнала к берегу густой туман, «илы» застряли на аэродромах.
С наступлением морозов ненастные дни в Прибалтике прекратились. Но либавский орешек по-прежнему оставался неразгрызенным.
«Кто армию имеет, тот одну руку имеет, у кого есть еще и флот, тот имеет две руки». Эта старая петровская истина снова стала актуальной в неумолчной сумятице боев в Курляндии. Чтобы вернее, надежнее действовали обе руки, мозг должен отдавать им четкие и ясные приказы. Потому-то командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал армии Баграмян и командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал Трибуц в январе 1945 года встретились в литовском городе Паланге для координации совместных действий армии и флота.
Командующие наметили планы ударов по врагу, договорились о взаимодействии сухопутной и морской артиллерии и авиации. Трибуц предложил шире использовать в боях морскую авиацию и легкие силы флота. Военачальники побывали на строительстве базы для торпедных катеров в местечке Швентойи, где вместе трудились моряки флота и саперы фронта. Командующие определили, что еще надо сделать, чтобы полностью блокировать и обескровить фашистские войска.
…Важен был, очень важен для врага этот большой конвой. В Прибалтику на кораблях и судах шла хорошо оснащенная техникой боеспособная часть. С разных направлений и высот навалились на конвой «илы», сопровождаемые «яками». Истребители связали боем «мессершмитты», штурмовики через завесу заградительного огня кораблей атаковали транспорты.
— Я Второй! Третий, Четвертый, Пятый — атака! — передал Вологдин самолетам группы.
Четверкой легли на боевой курс, едва не цепляясь за судовые мачты. Так можно было ударить точнее. Сброшенные Михаилом бомбы попали в крупный транспорт. Две сотки на палубу другого судна положили его ведомые.
— Точно! Видел, накрыли! — крикнул Вологдину воздушный стрелок, заметив из задней кабины взрыв. — Молодцы мы!
«Отличный парень мой Долгов», — думал капитан.
…Когда судьба «курляндской крепости» — ее блокировали сухопутные войска и флот — была предрешена, флотские «илы» перебросили туда, где они были нужнее, — в Восточную Пруссию.
— Товарищ майор, я сержант Вологдина, — представилась вошедшая к командиру штурмовой эскадрильи Гусеву молодая стройная женщина в отлично подогнанной морской форме.
Майор встал и, сразу поняв, что перед ним жена его заместителя, все же спросил на всякий случай:
— Вы жена капитана Вологдина?
— Так точно, товарищ майор!
— Может быть, прибыли в его распоряжение? — улыбнулся Гусев и жестом пригласил ее сесть. — Ваш муж должен сейчас подойти, — сказал комэск. — Подождем. Так вот вы какая! Давно о вас знаю со слов Михаила. Трудно было добиться перевода к нам?
— Трудно. И сейчас ничего не получается, не взяли в стрелки, на радиостанции приказали работать. А Михаил ничего и не знает ни о моей новой профессии, ни о новом назначении.
— Значит, сюрприз для него приготовили? — улыбнулся майор.
— Так точно. Сейчас сижу, дрожу, не знаю, как и встретит…
— Славный вы человек, Катюша, и настоящий друг. Михаил будет очень рад. Вот и сам он идет, — кивнул командир эскадрильи на окошко.
Вологдин шагал широко, чуть прихрамывая на левую ногу.
— Миша, Мишенька, родной мой… — шептала Катя, прижавшись лицом к стеклу, совсем не стесняясь Гусева.
Он уже подходил к землянке, а Катя все твердила его имя, не в силах сдвинуться с места, чтобы бежать навстречу. Михаил увидел жену, обрадовавшись, бросился к ней и сказал совсем не то, что, наверно, следует говорить в таких случаях:
— Откуда ты взялась? Почему в форме? Тебя призвали в армию?
— Так точно. Я радистка с сорок второго года. Теперь окончила курсы военных стрелков. С тобой стану летать!
В ответ капитан покачал головой:
— Не выйдет!
— Уже вышло, на полковой радиостанции буду работать, тебя всегда слышать.
Вечером в тесной вологдинской комнатке собрались вчетвером — Катя с Михаилом, комэск, инженер. Вологдины сели на застеленную байковым одеялом кровать, гости разместились на табуретках.
— В тесноте не в обиде, — сказал Иван Залесный, выставляя на тумбочку нехитрую закуску.
— А где ваша жена? — спросила его Катя.
— В Москве у мамы моей сейчас. Потомство растит. Советую вам с Мишей не отставать!
— Давно перегнали, — улыбнулась Катя. — Дочке скоро семь.
Гусев перевел удивленный взгляд с Вологдина на Катю.
— Круто судьба с одной девчушкой ленинградской обошлась, — продолжала Катя. — Решили ее к себе взять, когда война кончится. Переписываюсь с ее воспитательницей, посылаю иногда кое-что. Миша все знает. Разве не говорил?
— Мне-то сказал по старой дружбе, а другим объявлять запретил, — засмеялся Иван Залесный.
— Чего особенно говорить-то? Вырастим ребенка, — сказал Михаил.
— В Новый год я еще задумала, — сказала Катя, раскладывая ложкой тушенку на куски хлеба, — что сорок шестой будем встречать в семейном кругу в Ленинграде. Мы с Мишей, мама моя, Галинка и вы, наши боевые друзья. Обязательно приходите. Хорошо?
— Придем, — сразу согласился Гусев.
— А мы куда Андрюху-малого денем? — засмеялся инженер.
— С ним и приезжайте, — ответила Катя.
— Хорошо, тогда принимаю приглашение. А сейчас вместе с комэском откланяемся. Кате с дороги отдохнуть надо.
Проводив гостей, Вологдины снова сели на узкую солдатскую кровать и прижались друг к другу.
— Сколько же мы не виделись? — проговорила Катя.
— Со второго января тысяча девятьсот сорок третьего года. Больше двух лет…
Командующий 3-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Василевский в который уже раз, словно не доверяя метеосводке, озабоченно посматривал в окно. Брюхатые облака жались к самой земле. Густая завеса дождя и тумана закрывала от глаз осажденный советскими войсками Кёнигсберг. Генералы и офицеры штаба понимали тревогу командующего. Приближалось назначенное время штурма города, объявленного Геббельсом «лучшей немецкой крепостью за всю великую историю Германии», а погода не улучшалась. Из-за дождей и туманов не могли подняться в небо самолеты, снижалась точность орудийного огня, раскисли дороги. Дождь словно размывал саму возможность использования нашего превосходства в артиллерии и авиации.
…На невысоких холмах, занявших вместе с лежащими между ними ложбинами и озерами почти двести квадратных километров, раскинулся Кёнигсберг, с каменными домами, фортами, старинными замками и многочисленными кирхами. В городе-крепости — гарнизон из ста тридцати тысяч солдат и офицеров, около четырех тысяч орудий и минометов, более ста танков и штурмовых орудий, на площадях-аэродромах — самолеты-истребители.
Маршал Василевский вспомнил недавний осмотр макета города-крепости, громадного, на сорока квадратных метрах точно воспроизводившего город: форты, дома, каналы, мосты, даже вкопанные в землю танки… Командующий слышал тогда оброненные кем-то из генералов слова: «Будто по настоящему Кёнигсбергу прошлись».
Завтра, 6 апреля 1945 года, войскам предстояло начать штурм города.
Неотложные дела оторвали командующего фронтом от размышлений. За их круговертью он не заметил, как перестал дождь. Маршалу доложили об этом, и он подумал, что почему-то был уверен, что так будет, хотя не смог бы объяснить, почему. Он очень надеялся на лучшее, и наступившее улучшение погоды оправдало его надежды.
И все же утром плотные низкие облака долго еще удерживали самолеты на земле. Командир эскадрильи штурмовиков майор Гусев, его заместитель капитан Вологдин, инженер-капитан Залесный стояли возле подготовленных к вылету «илов» и, всячески ругая погоду, прислушивались к отдаленному гулу тяжелых орудий.
— Без нас, видать, началось, — с обидой сказал майор, указывая в сторону Кёнигсберга.
— Похоже, пошли, — согласился Вологдин, посмотрев сначала в сторону города, затем на нависшее над самой землей серое небо.
— Хуже всего ждать, даже догонять во много раз лучше, все-таки куда-то движешься, — сказал Залесный. — Впрочем, на вашу долю работы еще достанется!
И работа досталась… В девять часов гвардейские минометы «катюши» начали грозную песню победы. Их мелодию басом подхватили тяжелые орудия. Через некоторое время громовые раскаты затихли, зато выстрелов стало больше: в бой вступили тысячи орудий непосредственной поддержки пехоты. Преодолевая рвы и завалы, обходя форты, танки и пехота сжимали кольцо окружения. Каждый советский воин в масштабе сражения сделал немного, но каждый сделал все, что мог. Навсегда умолкали доты, рушились стены фортов, поднимали вверх руки ошеломленные гитлеровцы. Красный флаг взвился над городом на пятидесятиметровой вышке радиостанции.
Ранним утром 7 апреля умытое дождем солнце озарило лучами пылающий Кёнигсберг. С десятков аэродромов поднялись наши самолеты. Сорок пять минут было им дано для ударов, и времени даром они не потеряли. Балтийские «илы» атаковали вражескую оборону западной части крепости.
Поднявшись с аэродрома, капитан Вологдин и его товарищи увидели внизу горящий, дымящийся город. Со всех сторон продвигались к его окраинам наши автомашины и танки, кучками перебегали пехотинцы.
Вот под крылом поплыли остроконечные шпили башен и кирх, красные черепичные крыши домов. Михаил сбросил бомбы на серое здание с изрыгающими огонь бойницами. Вологдин не рассмотрел летящих бомб, лишь уловил след их полета, но ближе к земле потерялся и он — кучно рвались бомбы других штурмовиков. В воздух взлетали куски железа, обломки битого кирпича. Капитан впервые видел, что большие железные листы подолгу кружили над домами. Они поднимались взрывами и не успевали упасть, как новые взрывы опять поднимали их высоко. Из-за туч дыма и огня уже нельзя было различить улицы. Лишь кое-где выделялись шпили, трубы заводов и фабрик.