На соревнованиях, если вес взят, бросай штангу. Сейчас надо было ждать, пока пройдет взвод. В какие-то мгновения вдруг промелькнули перед глазами Григорьева недавние довоенные соревнования. Тогда не удалось ему взять рекордный вес. «Теперь поднял столб, который тащила вниз проволока. Может, флотский рекорд побил», — усмехнулся главный старшина.
Острые шипы, словно разозлившиеся осы, жалили руки. Жгло грудь. Александру казалось, что дышит он раскаленным, обжигающим воздухом. «Продержаться, еще немного продержаться», — приказывал он себе. Стиснув зубы, главстаршина стоял, подняв тяжелое бревно. Над головой пронеслись огненные трассы. «Может, и убьют, да побольше бы наших прошло», — решил он. Но не слишком метко стреляли ошеломленные гитлеровцы.
Рванули гранаты, замолчали фашистские пулеметы. Григорьев крепче сжал столб, боялся выпустить его, подходившую роту задержать, видел — бегут к проходу моряки других взводов.
— Молодец! — на ходу бросил Силантьев и помчался вперед.
Увидев, что все прошли, Александр перехватил столб, перешел на другую сторону проволочного заграждения и с облегчением отдышался. Он догнал взвод, когда фашисты уже отходили. Не смогли они удержаться у дороги, когда с тыла зашла рота Силантьева.
Угас бой у дороги, еще раньше стих он у моря, где только наклоненный, вывороченный из земли, слегка раскачивающийся на хлестком ветру столб напоминал о ночной атаке. Тихо шептались друг с другом, шевеля вскинутыми к небу ветками, сосны, и говорили они, наверно, о моряках, об их отваге, какой никогда раньше не видел старый лес.
Приятно щурилось утреннее июльское солнышко. Оно, будто целительный бальзам, подсушило кровоточащие раны на руках у Григорьева. Он тоже улыбнулся солнцу. Эту улыбку отдыхавшего в сторонке главного старшины заметил Силантьев. Он подошел к командиру взвода, дотронулся пальцами до белоснежных бинтов на его руках и как-то просяще предложил:
— В санчасть бы вас, чемпион…
Силантьев знал о спортивных успехах подчиненного, помнил, что на последних соревнованиях Александр немного не дотянул до флотского рекорда. Сейчас для главстаршины это слово — чемпион — прозвучало признанием: превзошел он, по мнению командира, победителя первенства. И стало радостно, празднично на душе у моряка.
Главный старшина слегка наклонил голову, поднял к лицу руки и, глядя на них, словно показывая, что пустяковые у него раны, ответил:
— Разрешите остаться в строю, товарищ старший лейтенант, чувствую себя отлично. А ранки… До свадьбы заживут!
Русская смекалка
Владимир Поликарпович Гуманенко не любил длинных совещаний. И на этот раз, собрав командиров торпедных катеров и заслушав доклады о готовности к выходу, перешел к главному:
— Наша задача — нанести удар по фашистским кораблям в районе Гогландского плеса. Пойдут три катера во главе со мной. Выход — по моему сигналу. Вопросы?
— Все ясно, товарищ командир отряда!
— Тогда по местам!
Взревели моторы, и, высоко задрав форштевни, торпедные катера понеслись навстречу бою. Гуманенко думал о нем и вспоминал прошлые встречи с противником. Лучше всего он помнил бой, который его отряд вел два года назад, в сорок первом.
Тогда в районе Моонзундских островов фашистские вспомогательный крейсер и пять миноносцев обрушили залпы орудий на позиции наших сухопутных войск. Ударить по врагу вышли четыре катера. Атаковали, прикрываясь дымовой завесой. Потопили миноносец, через две минуты отправили на дно второй. Себе командир выбрал самое сложное: атаку сильно вооруженного вспомогательного крейсера. Но действует иногда неизученный «закон подлости». Между крейсером и торпедным катером во время атаки оказался вражеский миноносец. Решение пришло мгновенно. Одну торпеду направили в миноносец, на полном ходу обошли его и второй торпедой поразили вспомогательный крейсер.
Побеждали не числом — умением и мужеством. Когда вернулись в Кронштадт, Владимир Поликарпович узнал, что за боевой успех ему досрочно присвоено звание «старший лейтенант». Потом, усмехнулся он, это звание ему присвоили еще раз, так сказать, в очередном порядке…
Но почему все-таки думается о том давнем бое? Видимость сегодня отличная, и тот бой проходил в условиях полной видимости. И тоже в сентябре был… Поэтому, может быть? Что ждет сегодня? Тогда фашистские корабли вели ожесточенный огонь, заградительный и прицельный, стреляли шрапнелью, но мы прорвались и ударили. Два миноносца утопили, повредили вспомогательный крейсер и эсминец. Но хвалили не только за это. Главное — сорвали обстрел врагом наших позиций. Один катер, правда, потеряли, но людей-то с него спасли. Некоторые из них сегодня опять в походе.
Думы Гуманенко прервал голос боцмана:
— Вижу цель! Пеленг… Дистанция…
Командир отряда, не отрываясь, смотрел в бинокль и вслух считал: «Один, два, три, четыре, пять… Сильный враг, а у нас всего три катера». Но последних слов он не сказал, а только подумал и приказал:
— Перестроиться в строй фронта!
Расстояние до противника сокращалось. Все отчетливее виднелись фашистские корабли. Враг открыл огонь. Навстречу катерам понеслись стрелы огненных трасс, а перед ними встали столбы взрывов, но катера Гуманенко продолжали стремительный бег. (Самый главный и самый опасный момент атаки, когда торпедные катера лежат на боевом курсе: сворачивать, маневрировать, каким бы сильным ни был вражеский огонь, нельзя, иначе торпеды пройдут мимо цели.) Залп — и торпеды с катеров стали прокладывать пенистый след. Фашистский тральщик озарился вспышкой взрыва и за считанные секунды исчез в пучине.
Но жили другие корабли. Не умолкали их скорострельные пушки, изрыгали разноцветные трассы крупнокалиберные пулеметы. Чтобы прикрыть товарищей, один из наших катеров поставил дымовую завесу. Он уже был довольно далеко от вражеских кораблей, когда в него попал снаряд. Смолкли, заглохли моторы. Разбило рубку и прервало связь. К счастью, ветер относил дымзавесу на поврежденный катер и густая шапка прикрыла его от врагов. Моряки бросились устранять повреждения. Они слышали выстрелы фашистских пушек, ответные пулеметные очереди и по отдаляющимся звукам стрельбы поняли, что бой уходит в сторону берега. Прийти на помощь товарищам не могли. А когда им удалось ввести в строй двигатель и катер получил ход, ни своих, ни противника видно не было.
Командир подозвал старшин.
— Что будем делать? Наших искать? Как техника?
— Двигатель работает плохо, перебиты магистрали, едва подлатали, — доложил старшина мотористов.
— Связи нет! В бортах пробоины! — добавил боцман.
— Да, тут не разгонишься. Идем в базу. Попросим послать на помощь самолеты. Скорее и вернее будет!
Вернувшись в базу, командир катера доложил о случившемся.
— Где же другие корабли? Что предполагаете?
— Не исключено, что погибли в тяжелом неравном бою, но искать надо.
Самолеты, посланные на розыск катеров, не нашли их. Неужели бой завершился трагически? Не хотелось верить в худшее, но война есть война…
Что же произошло в тот сентябрьский день?
Жарким был бой, далеко не равными силы, и к концу дня два наших торпедных катера оказались между берегом и большой группой фашистских катеров-охотников. У врага — пушки, на наших катерах — только пулеметы. Не прорвешься.
— Окружили, товарищ капитан-лейтенант, — кивая на вражеские охотники, сказал Владимиру Поликарповичу боцман.
— Идем к берегу, боцман.
— Так там тоже фашисты!
— Будем живы — не помрем. Сейчас с берега не сунутся. Пулеметов побоятся.
А на вражеских кораблях уже праздновали победу. Наши катера между берегом и артиллерией охотников — в ловушке. Темнело, и фашисты решили подождать утра.
Моряки с надеждой смотрели на командира отряда. Что он решит? Как поступит? Что прикажет? Но капитан-лейтенант сказал только: «Катера не сдадим. Живыми тоже не дадимся. Но это успеется».
Гуманенко пошел на корму катера и стал смотреть на волны, будто они, быстро бегущие мимо корабля, могли принести ответ на вопрос, что встал перед экипажами: «Сойти на берег, уничтожив корабль, или принять последний, смертельный бой на море?» «Думай, лучше думай, командир, — сказал он себе, — на то голова у человека и ты голова на корабле».
Владимир Поликарпович оценивал положение: «Сил у нас мало, торпед нет, боеприпасы к пулеметам на исходе. На помощь тоже надеяться не приходится. Какой же еще есть шанс? На войне всякое бывает. Два раза семья «похоронки» получала. А я воюю. Да что я? Жаль корабли, людей».
Он стал анализировать ход дневного боя: «Мы действовали в Нарвском заливе и теперь находимся у Курильского рифа. Риф преграждает путь в Лужскую губу. Если бы туда выйти! Там спасение кораблей, там жизнь, Но катера сидят на грунте, впереди, должно быть, глубины еще меньше. А может быть, это северная оконечность полуострова, там же глубже!»
Спрыгнув с катера в воду, командир отряда пошел до отмели. Неторопливый ветер гнал небольшую волну из Нарвского залива в Лужскую губу. Офицер шел вперед, все больше удаляясь от катеров, а глубины будто не росли. «Пройду еще с полсотни шагов и буду возвращаться», — решил он. Но что это? Не сделав и десятка метров, он заметил, что сантиметр за сантиметром стало опускаться дно. Появился шанс на спасение, наверно, единственный.
Обойдя отмель, командир вернулся к кораблю.
— Попробуем, товарищи. Фашисты на таком расстоянии, что шума моторов не услышат, а услышат — не рискнут ночью на мель лезть. Осадка у их катеров большая. Действовать будем так: моторист дает ход, остальные в это время толкают корабль. Делать это надо, когда накатывает волна и катер приподнимается. Будем, как Петр Первый при Гангуте, корабль на себе двигать, только с помощью моторов и волны. Усекли?
— Поняли, товарищ капитан-лейтенант.
— Экипажи в воду, остаются на катерах командир и моторист!
Спрыгнув в холодную воду, моряки встали вдоль бортов катеров. Заработали двигатели.