— Разрешите обратиться, товарищ подполковник! — громко сказала Катя, останавливаясь на пороге.
— Заходите, товарищ курсант! С чем пришли?
Начальник школы указал на стоявший против стола стул.
— Не могу больше такое видеть! Воевать хочу, мстить!
— В городе были? — спросил подполковник.
— Лучше бы не ходила, — вздохнула Катя.
— Чем расстроены? Расскажите.
— Ходили мы с Деговой к ее родным, — заговорила она сбивчиво, торопливо. — В прошлый раз не удалось…
— Присядьте, Вологдина, — мягко остановил ее начальник школы, — в ногах правды нет.
Катя присела на краешек стула и стала рассказывать о подъезде-склепе, о сорванных перилах, о дистрофике-брате Нади Деговой.
Подполковник слушал и молчал, внимательно глядя на взволнованную женщину. Когда она немного успокоилась, зачем-то переложил бумаги с одного конца стола на другой и заговорил медленно, с усилием произнося каждое слово:
— Скажу обычное, известное вам. Всем сейчас тяжело. Не только здесь у нас, в Ленинграде. И все равно желание ваше все бросить и уйти на фронт мне непонятно.
— А что тут непонятного? — вырвалось у Вологдиной.
— Вряд ли кому на фронте плохие специалисты нужны! Недаром говорят: физически крепкий может одного врага одолеть, образованный и подготовленный — десяток. Вот и подумайте: что лучше — если сейчас в бой неумехой пойдете или когда хорошим специалистом станете?
Подполковник сокрушенно подумал о том, как плохо знает своих подчиненных. Взять хотя бы Вологдину. Учится прилично. Работает спокойно, без суеты. Держится в тени, к начальству ходить не любит. Отзывчивая, добрая. Незаметная и надежная, если совсем коротко. И вдруг такая эмоциональная вспышка. О своих мыслях подполковник не сказал. Нахмурившись, встал из-за стола и подошел к Кате:
— Ваше желание, товарищ будущий радист, хотя и не своевременно, но похвально. Пока же вашим ратным трудом останется хорошая учеба.
В канун ноябрьских праздников товарищи провожали Михаила Вологдина в трехдневный отпуск в Ленинград. На его кровати росла горка свертков. Подходили летчики и просили: «Голодно в городе, немного хлеба для матери захвати», «Моим тоже посылочку занеси», «Мыло жене отдашь, отцу пачку папирос». Вологдин записывал адреса на свертках, складывал все в вещевой мешок.
С тяжелой поклажей за плечами Михаил направился к шоссе, ведущему в Ленинград. Машины шли довольно редко. Дважды старший лейтенант голосовал, но обе полуторки пронеслись мимо, обдав его мелкой снежной пылью. Он вспомнил о подарке своего авиамеханика Гоги Иванидзе — пачке «Беломора» (где только раздобыл?) — и его словах: «Хоть вы и не курящий, а стойте у дороги и делайте вид, что курите. Любой шофер на папиросу клюнет».
— Куда путь держите, старлей? — спросил шофер, открывая дверцу.
— В Питер, земляк, во как надо, — провел ладонью по горлу. — На праздники.
— М-да, шестое ноября сегодня, — вспомнил шофер. — Все в дороге. Закрутишься. Закурить найдется?
— Берите, берите!
Михаил протянул открытую пачку. Шофер взял три папиросы, потом, видимо, застеснявшись, одну положил назад.
— Возьмите больше, — предложил Вологдин. Разорвал пачку, половину отдал водителю. — Остальные мне на обратный путь, — усмехнулся он.
— И то дело, — сказал шофер, помогая втащить вещевой мешок в кабину.
Навстречу грузовику понеслись заснеженные деревья. Изредка по обочинам дороги глазели выбитыми окнами пустые, покинутые жителями дома.
— Не то что до войны, — заметил шофер. — Тогда машин и пешеходов было пруд пруди. В этих местах давненько езжу…
Замелькали домики ленинградских пригородов. Дома то приближались к дороге, то отходили вглубь. Из нацеленных в небо невысоких труб кое-где курился дымок.
— Сказал бы, харч готовят, если б не знал, что варить не из чего. Греются просто. Здесь с топливом полегче, чем в городе, — повернулся к соседу шофер.
— А может, к празднику готовятся? В невеселую он нынче пору, да все-таки главный праздник, — сказал Вологдин и умолк, пристально глядя на заколоченные окна домов, из которых торчали железные трубы буржуек.
Кое-где висели красные флаги, лозунги, призывающие к беспощадной борьбе с врагом.
«Застану ли Катю дома? — беспокойно думал Вологдин. — Должны же на праздник отпустить. Если нет, буду искать ее школу радистов, упрошу начальника…»
— Мне в Петропавловскую крепость, — сказал водитель, снова закуривая. — Хороши папиросы, но завезти вас домой не смогу. Бензин нынче дороже золота.
— Понятно. По Кировскому как раз мимо меня поедете. Скажу, где остановиться.
Издали почти с самого начала проспекта Михаил увидел свой дом и не узнал его. Он был похож на огромный ящик. Такой вид придавали зданию куски фанеры и доски, которыми были забиты большие окна. Сугробы загромождали пространство от проезжей части дороги до стен. Лишь узкая тропинка вела к подъезду.
Вологдин спрыгнул с подножки. Шофер бросил ему вслед вещевой мешок и крикнул:
— С праздником, старлей!
— Спасибо! Вас тоже! — махнул рукой Михаил на прощание и, не замечая тяжести ноши, побежал по тропинке к подъезду.
Но тут ему пришлось остановиться. Навстречу шла странная женщина. Поверх зимнего пальто на ней было накручено несколько теплых платков. Белый спускался с головы до пояса, серый охватывал грудь и спину, из-под него проглядывал коричневый. Она напомнила Михаилу мешочницу из кинофильма о гражданской войне. Только вместо мешка в руке держала большую зеленую кастрюлю, к ручке которой было привязано полотенце. Видимо, шла на Неву за водой.
В подъезде на Вологдина дохнуло холодком и сыростью. Под ногами почувствовал снег и лед. «Снег нанесло, а лед откуда? — И понял: — Да ведь это застывшие капли воды, расплескались из ведер и кастрюль».
Волнуясь, вставил в замок ключ и услышал торопливые шаги. «Катя», — подумал и рванул дверь на себя.
— Миша, я так ждала, знала, что ты придешь!
Вологдин шагнул в темноту на голос. Катя обвила руками его шею, прижалась мокрой щекой к его лицу. Потом стала лихорадочно целовать мужа, и он почувствовал на губах солоноватый привкус слез.
— Идем же скорее в комнату, — спохватилась Катя.
Она захлопнула дверь, помогла Михаилу снять с плеч вещевой мешок.
В комнате тоже пахло промозглой сыростью. Только теперь Михаил заметил, что Катя в пальто.
— Холодно тут, Миша. Ты тоже не раздевайся. Соседи буржуйку установили, но у нас здесь никто не живет. Ты надолго, милый?
— На целых три дня. Представляешь, три дня мы вместе! Только… — смущенно спохватился он. — Надо вот посылки по адресам разнести. Сослуживцы родным просили передать.
— Это мы вместе сделаем, хорошо, Миша? Я тебя ни на минутку от себя не отпущу!
— Согласен. Но сначала давай подкрепимся.
Он торопливо развязал вещевой мешок, достал хлеб, консервы, вяленую тарань, кусок колотого сахара.
— А это мы с тобой выпьем завтра, за праздник, за нашу победу, — выставил на стол небольшой пузырек со спиртом.
— Ой, да ты настоящий пир хочешь устроить! — ласково прижавшись к его плечу, воскликнула Катя.
Они вскрыли консервы, отрезали несколько тоненьких ломтиков хлеба. Михаил с трудом очистил горбатую почерневшую воблу.
Катя брала на кончик ложки маленькие кусочки, долго держала во рту, делая вид, что жует: хотела, чтобы мужу досталось побольше.
— Э, нет, так дело не пойдет! — заметив ее хитрость, сказал Михаил. — Давай-ка ешь как следует.
— Нас в школе хорошо кормят, — оправдывалась Катя.
— Думаешь, в авиации хуже? Кстати, я до сих пор толком не знаю, где и на кого ты учишься?
— На радистку.
— Это я знаю. Но в какой род войск тебя направят? Во флот, в артиллерию или к нам, в авиацию? Да, а где же твоя амуниция?
— Нам ее не дали. Ходим в своем.
— Так, все становится ясным… — помрачнел Вологдин. — Значит, готовят в тыл фашистам?
— Не знаю, ничего не знаю! — умоляюще поглядела на него Катя. — Давай не будем сегодня говорить о войне. Пусть будет только праздник. Твой и мой… Хорошо, милый?
Но война сама напомнила о себе, едва вышли за порог дома. Серыми тенями, шаркающей походкой шли по улицам закутанные во что попало люди. Проторенные тропки вели к дверям каменных подвалов с надписями: «Бомбоубежище». И могильными холмами громоздились повсюду груды грязно-серого снега.
Первый адресат, кому надо было передать посылку, — мать летчика из звена Михаила — жил неподалеку на набережной, на первом этаже небольшого дома. Звонок не работал, и Вологдин несмело постучал. На стук вышла низенькая сгорбленная старушка.
— От вашего сына я, — сказал Михаил, передавая ей сверток. — Здесь продукты.
— Благодарствую! Как он, Ванюшенька?
— Хорошо. Здоров, воюет. С праздником велел поздравить.
— Спасибо, дай бог здоровья вам и женушке вашей. Может, зайдете?
— В другой раз. Мы еще в несколько мест поспеть должны. Сыну что передать?
— Все хорошо. Пусть не беспокоится обо мне.
— Сына вы прекрасного вырастили. Все его у нас любят. Да он сам написал о себе, в свертке письмецо…
По узким тропинкам и покрытой льдом лестнице пробрались Вологдины в квартиру на 2-й линии Васильевского острова. Дверь открыл хмурый, обросший щетиной мужчина в измятом коверкотовом пальто.
— Соседи на работе, — буркнул мужчина, когда Вологдин сообщил о цели прихода.
— Вот это, пожалуйста, передайте, — попросил Михаил, протягивая мыло и папиросы. — На словах скажите, что капитан Пегов жив и здоров. Кланяется им.
— Ясно, — выдохнул мужчина, плотно закрывая дверь перед носом у пришедших.
— Тепло бережет. Даже зайти не пригласил, — сказал Михаил жене. — А ведь я его где-то видел! Да, видел! Это же знаменитый конферансье! Ты его тоже должна помнить, Катя. Мы с тобой бывали на его концертах. Каким он тогда выглядел разбитным и веселым! И вроде не старым совсем.
— Холод и голод, Мишенька… — вздохнула Катя.