– Кстати, я хочу рассчитаться с тобой, пока не забыл. Сколько будет сто восемьдесят долларов в переводе на иены?
– Зачем же платить? Таканацу-сан привез вам эти книги в подарок.
– Вы совсем потеряли совесть, мадам! – возмутился Таканацу. – Ничего себе подарочек за сто восемьдесят долларов! Я привез эти книги не по собственной воле, а по требованию вашего мужа.
– А как насчет подарка для меня?
– Ой, совсем забыл… Поднимемся ко мне. У вас будет возможность выбрать себе подарок по вкусу.
Мисако с гостем направились на второй этаж, где помещалась отведенная ему комната.
– Ой, ну и смрад тут у вас! – воскликнула Мисако, едва они вошли в комнату, и принялась судорожно обмахиваться ладонью. Затем, прикрыв лицо рукавом кимоно, поспешила распахнуть настежь все окна. – Ну и смрад! Право же, Таканацу-сан! Неужели вы по-прежнему едите эту гадость?
– Конечно. А потом заметаю следы с помощью первоклассных сигар.
– В сочетании с табачным дымом эффект получается убийственный. Да еще при закрытых окнах! Я жалею, что одолжила вам спальное кимоно, прошу больше его не надевать.
– Чепуха! После стирки запах исчезнет. Да и какой смысл конфисковывать его теперь, когда вред уже нанесен!
Пока они были в саду, Мисако ничего не почувствовала, но здесь, в замкнутом помещении, было невозможно дышать из-за скопившегося за ночь табачного дыма, смешанного с запахом чеснока. «Живя в Китае, – объяснял Таканацу, – приходится по примеру местных жителей употреблять чеснок в неимоверных количествах. Это позволяет уберечься от многих тамошних болезней». В Шанхае неизменной частью его ежедневного рациона служили блюда китайской кухни, обильно сдобренные чесноком. «Китайцы ко всему добавляют чеснок, – рассказывал он. – Без него китайская кухня попросту немыслима». Даже приезжая в Японию, он привозил с собой запас сушеного чеснока, мелко крошил его ножичком, заворачивал в облатки и принимал как лекарство. Таканацу не мог и дня прожить без этого снадобья, считая, что оно не только полезно для желудка, но и оказывает бодрящее действие на организм. «Прежняя жена потому от него и сбежала, что не могла выносить этот запах», – в шутку говорил Канамэ.
– Ради всего святого, отодвиньтесь от меня чуточку дальше.
– Если вам невмоготу, зажмите нос.
Держа в одной руке сигару, другой Таканацу взгромоздил на кровать и раскрыл свой видавший виды чемодан, обшарпанный до такой степени, что его было впору без всяких сожалений отдать старьевщику.
– Какое изобилие! Можно подумать, вы коммивояжер.
– В этот раз я буду в Токио, так что запасся подарками… Ну как, вам что-нибудь приглянулось? Впрочем, вы в любом случае станете издеваться над моими вкусами.
– На сколько отрезов я могу претендовать?
– На два, от силы на три… Вот, к примеру, как вам эта материя?
– Расцветка скучновата.
– Скучновата?! Вспомните, сколько вам лет! Приказчик в лучшем магазине шелков «Лаоцзючжан» сказал мне, что эта материя предназначена для девушек или замужних женщин не старше двадцати двух – двадцати трех лет!
– Мало ли что вам наговорит приказчик-китаец.
– Туда постоянно захаживают наши соотечественники, так что он хорошо изучил вкусы японцев. Моя любезная, например, всегда прислушивается к его советам.
– Тем не менее эта ткань не в моем вкусе. Кажется, это камлот?
– Я вижу, у вас загорелись глаза на камку? Имейте в виду, в этом случае вы можете рассчитывать только на два отреза. А камлота могли бы получить целых три.
– Нет уж, пусть будет камка. Это еще куда ни шло… Что если мне выбрать этот узор?
– Гм…
– Как понять ваше «гм…»?
– По правде говоря, этот отрез я приготовил для своей младшей сестры в Адзабу[66].
– Не смешите меня. Бедная Судзуко-сан! Она ни за что не станет это носить.
– Нет уж, это вы меня не смешите. С поясом такой яркой расцветки вас примут за пропащую женщину.
– Так ведь я и есть пропащая женщина, – усмехнулась Мисако.
В первый момент Таканацу пожалел о нечаянно сорвавшемся у него с языка слове, но Мисако своим нарочито залихватским тоном спасла положение.
– Приношу почтенному собранию извинение за неудачную формулировку. Я совершил досадную оплошность и беру свои слова назад. Прошу не заносить их в протокол.
– Поздно! Они уже занесены в протокол.
– Сказанное мною отнюдь не было продиктовано злым умыслом, тем не менее прошу покорнейше меня простить, ибо своей неуместной репликой я не только бросил тень на репутацию достойной дамы, но и нарушил порядок нашего заседания.
– Полноте, какая же я «достойная дама»? – рассмеялась Мисако.
– Значит, я могу не дезавуировать свое заявление?
– Мне все равно. Мою репутацию уже не спасти, на нее в любом случае ляжет тень.
– Почему же? Насколько я понимаю, делается все возможное, чтобы этого не произошло.
– Так считает Канамэ, но мне кажется, любые усилия тут бесполезны… Вы беседовали с ним вчера?
– Да.
– И что он говорит?
– Его, как всегда, не поймешь, – ответил Таканацу. Они сели на кровать по разные стороны от набитого цветастыми тканями чемодана. – А что думаете вы?
– Гм… Одним словом не скажешь.
– Скажите двумя или тремя.
– У вас сегодня есть какие-нибудь дела?
– Я весь день свободен, потому что со всеми своими делами в Осаке предусмотрительно управился еще вчера.
– А какие планы у Канамэ?
– Кажется, после обеда он собирался повезти Хироси в Такарадзуку[67].
– Лучше бы Хироси занялся домашним заданием. Вы действительно готовы взять его с собой в Токио?
– Я-то готов, но сам он, по-моему, не в восторге от этой затеи. В какой-то момент он даже заплакал, или я ошибаюсь?
– Нет, вы правы. С ним такое случается… Честно говоря, я хотела бы, чтобы вы увезли его на несколько дней. У меня была бы возможность проверить, как я буду без него.
– Что ж, это разумно. К тому же вы могли бы спокойно обсудить все проблемы с Канамэ.
– Боюсь, что нет. Для того чтобы узнать, как он смотрит на ту или иную проблему, проще спросить у вас. Когда мы с Канамэ остаемся наедине, лицом к лицу, я почему-то не могу высказать ему все, что думаю. До определенного момента разговор идет спокойно, но стоит зайти чуточку дальше, и я начинаю плакать.
– Скажите, вопрос о том, что вы уходите к Асо, решен окончательно?
– Да. Остается только набраться мужества и сделать последний шаг.
– А его мать и братья знают о ваших отношениях?
– Думаю, догадываются.
– В какой мере?
– Ну, по-видимому, им известно, что мы встречаемся с согласия Канамэ.
– При этом они делают вид, будто ничего не замечают?
– Судя по всему, да. Что еще им остается?
– Но рано или поздно они поймут, что дело обстоит куда серьезнее, чем им до сих пор казалось. Что тогда?
– Полагаю, они не станут чинить нам препоны, если к тому времени я буду совсем свободна. Асо говорит, что мать с пониманием относится к его чувствам…
Из сада послышалось сердитое тявканье собак – видно, они снова не поделили чего-то между собой.
– Ну вот, опять! – воскликнула Мисако, цокнув языком от досады. Ее пальцы перестали теребить лежавшую у нее на коленях материю. Отбросив рулон в сторону, она поднялась и направилась к окну. – Хироси! Отведи, наконец, собак на место. Их лай не дает нам спокойно поговорить.
– Я как раз это и делаю.
– А где папа?
– На веранде. Читает свою книгу.
– По-моему, тебе уже довольно резвиться. Садись-ка за уроки.
– А дядя Хидэо скоро придет?
– С какой стати ты должен его дожидаться? И вообще, перестань без конца его тормошить: «Дядя Хидэо! Дядя Хидэо!» Можно подумать, он твой приятель.
– Но дядя Хидэо обещал помочь мне с уроками…
– Не говори глупости! Домашние задания для того и служат, чтобы выполнять их самостоятельно, иначе какой от них прок?
– Ясно… – протянул мальчик и, стуча сандалиями, побежал вслед за своими собаками.
– Похоже, вас он боится больше, чем отца, – заметил Таканацу.
– Да, Канамэ никогда его не бранит… И тем не менее мне кажется, расстаться со мной ему будет труднее, чем с отцом.
– Пожалуй, вы правы. Уже одно положение беззащитной женщины, вынужденной покинуть свой дом, способно вызвать сочувствие.
– Вы в самом деле так считаете, Таканацу-сан? А я думаю, ему будет жаль отца. Ведь формально я бросаю Канамэ, а не наоборот. Люди, конечно же, станут меня осуждать, пойдут всякие разговоры, и это в конце концов восстановит Хироси против меня.
– Ничего. Со временем он вырастет и все поймет правильно. У детей цепкая память. Повзрослев, они заново осмысливают события прошлого и расставляют все по своим местам. Вот почему с детьми надо быть начеку: когда-нибудь они станут взрослыми.
Мисако ничего не сказала в ответ. Она по-прежнему стояла у окна и задумчиво смотрела в сад. Какая-то маленькая птичка порхала по веткам сливы. «Должно быть, соловей, – подумала Мисако. – Или трясогузка?» Некоторое время она наблюдала за птахой. Чуть дальше, за сливовыми деревьями, виднелся огород. Там работал «дедуся»: откинув верхнюю раму парника, он высаживал на грядку рассаду. Со второго этажа моря не было видно, но при взгляде на простершееся над заливом синее безоблачное небо Мисако почувствовала, как из груди ее вырвался невольный вздох.
– Сегодня вам не нужно ехать в Сума?
Не оборачиваясь, Мисако лишь горько усмехнулась в ответ.
– Я слышал, последнее время вы бываете там едва ли не каждый день.
– Да, это так.
– Если вам хочется его увидеть, поезжайте.
– Неужто я до такой степени похожа на развратную женщину?
– Не знаю, что вам больше понравится: если я скажу «да» или если брошусь вас разуверять?
– Скажите правду.
– Вчера мы с Канамэ говорили об этом и пришли к выводу, что в вас действительно появилось что-то от… куртизанки.