– Что ж, не стану этого отрицать… А насчет моей поездки в Сума не беспокойтесь. Я сказала Асо, что у нас гость… С моей стороны было бы верхом неучтивости покинуть вас после таких щедрых подарков!
– Звучит убедительно, в особенности если учесть, что вчера вы отсутствовали весь день.
– Я подумала, что Канамэ захочет с вами поговорить…
– Стало быть, сегодня у нас дамский день?
– Вот что, давайте-ка спустимся вниз. Я ужасно голодна. Если вы не хотите есть, можете просто посидеть рядом.
– Да, так что вы решили по поводу тканей?
– Пока ничего. Мне хотелось бы еще разок взглянуть на них попозже, поэтому не закрывайте свою лавочку, ладно? Вам-то хорошо, вы позавтракали, а у меня живот подводит от голода…
Спустившись по лестнице, они заглянули в гостиную. Канамэ уже успел переместиться туда с веранды и, лежа на диване, с прежним увлечением листал книгу. Услышав их шаги, он машинально поинтересовался у жены:
– Ну как, ты нашла для себя что-нибудь стоящее?
– Увы, Таканацу-сан неисправим. Прожужжал мне все уши про подарок, а чуть дошло до дела, повел себя как истинный скупердяй.
– Вот те раз! Я же еще и скупердяй. Это у вас, мадам, глаза завидущие.
– Но вы поставили меня перед выбором: либо я соглашаюсь на три отреза подешевле, либо получаю два подороже.
– Не нравится, воля ваша. Я ничего вам не навязываю. Если вы совсем откажетесь от подарка, я только выгадаю.
Канамэ усмехнулся для вежливости и тут же шелестнул переворачиваемой страницей.
– Похоже, сейчас ему не до нас, – шепнул Таканацу, когда они с Мисако, свернув в коридор, направились на японскую половину.
– Да, он падок до всего нового, но его увлечения не бывают долговечными. Он напоминает ребенка, которому дали новую игрушку.
Войдя в столовую – это была комната японского стиля в восемь дзё[68], – Мисако указала гостю на подушку, которую обычно занимал Канамэ, а сама села сбоку перед низким столиком сандалового дерева.
– О-Саё, принеси, пожалуйста, тосты, – крикнула она в кухню служанке, затем, повернувшись к посудному шкафчику из тута у себя за спиной, спросила Таканацу: – Какой чай вы предпочитаете – черный или зеленый?
– Все равно. А что-нибудь к чаю у вас найдется?
– Здесь есть печенье от Юххайма[69].
– Вот и хорошо. А то скучно сидеть и смотреть, как чревоугодничают другие.
– О боги! Я надеялась, что хоть здесь смогу отдышаться, но не тут-то было: меня снова настиг этот запах.
– Должно быть, вы его впитали. Интересно, как отреагирует на это завтра ваш поклонник.
– Наверняка скажет: «Пока вы общаетесь с этим господином, не смейте нос сюда казать!»
– Если люди по-настоящему любят друг друга, они не обращают внимания на такие пустяки, как запах чеснока. В противном случае это не любовь, а какая-то фикция.
– Я понимаю, вы намекаете на свои любовные победы. Что ж, спасибо за науку. Чем еще вы меня попотчуете?
– Не будем забегать вперед. Для начала отведайте тостов.
– И все же, неужели и впрямь существуют женщины, находящие привлекательным запах чеснока?
– Разумеется. Ёсико, например.
– Что вы говорите? Значит, это неправда, что она сбежала от вас из-за чесночного запаха?
– Типичное измышление вашего супруга. Говорят, она даже призналась, что до сих пор всякий раз, почуяв запах чеснока, вспоминает обо мне.
– А вы о ней вспоминаете?
– Иногда. К сожалению, она из тех женщин, с которыми приятно проводить время, но невозможно строить семью.
– Иными словами, пропащая женщина?
– Именно.
– Такая же, как и я, не так ли?
– Канамэ считает, что на самом деле вы не такая, что ваше легкомыслие показное, а в душе вы – верная жена и добродетельная мать.
– Вот как? – с наигранным удивлением произнесла Мисако и принялась готовить для себя сэндвич с колбасой и тонко нарезанным маринованным огурчиком.
– На вид вкусно, – заметил Таканацу, следя за тем, как она ловким, изящным движением поднесла сэндвич ко рту.
– И, поверьте, не только на вид.
– А это что за ломтики?
– Это? Ливерная колбаса. Из немецкого магазина в Кобэ.
– Вашему гостю ничего не перепало от этих деликатесов.
– Естественно. Они припасены для хозяйки. Я всегда так завтракаю.
– Дайте мне хоть кусочек. Ваш сэндвич прельщает меня куда больше, чем печенье.
– Какая поразительная прожорливость! Ладно, откройте рот и скажите «а-а».
– А-а…
– Опять этот запах! Смотрите не прикасайтесь к вилке и осторожно снимите хлеб губами… Вот-вот, правильно… Ну как?
– Объедение!
– Больше не получите, а то мне ничего не останется.
– Могли бы попросить О-Саё принести для меня отдельную вилку. Что за манера кормить мужчину со своего прибора!.. В этом и впрямь есть что-то от повадок пропащей женщины.
– Коли уж позарились на мое лакомство, нечего меня оговаривать.
– Помнится, прежде вам не была свойственна такая простота нрава… Вы были куда более чинной, благовоспитанной.
– Очень может быть.
– Вы действительно изменились, или это просто какая-то бравада?
– Бравада?
– Ну да.
– Гм, сама не знаю.
– Канамэ говорит, что сам приложил руку к тому, чтобы вы стали такой, и винит себя за это. Но мне кажется, это верно лишь отчасти.
– Я не склонна его винить. Очевидно, что-то такое было изначально заложено в моей натуре.
– В любой, даже самой добродетельной женщине скрывается какая-то толика порока. Если же говорить о вас, то, сдается мне, причина произошедшей с вами перемены коренится в несчастливом браке. Вы не хотите, чтобы люди вас жалели, и потому изображаете из себя этакую разбитную дамочку.
– Именно это вы и называете бравадой?
– В каком-то смысле да. Вы не хотите, чтобы вас воспринимали как женщину, не любимую мужем… Простите, если я вас задел…
– Нет, нет, ничуть. Пожалуйста, продолжайте.
– Уязвленное самолюбие побуждает вас надевать на себя маску легкомыслия, но временами из-под нее проглядывает ваше подлинное лицо – лицо одинокой несчастной женщины. Человеку постороннему это незаметно, но Канамэ-то наверняка видит.
– Не знаю почему, но в присутствии Канамэ я не могу быть самой собой. Вы не замечали, что, когда его нет рядом, я веду себя несколько иначе, чем при нем?
– Когда его нет рядом, вы словно отпускаете тормоза.
– Вот-вот. Раз даже вы обратили на это внимание, представьте, как неприятно было бы ему видеть меня такой. Перед ним я изо всех сил строю из себя степенную даму. Это происходит помимо моей воли.
– А с Асо та, другая часть вашей натуры выходит наружу?
– Думаю, да. Наверняка.
– Когда вы из любовницы превратитесь в жену, положение может измениться. Вам не приходило это в голову?
– Если я выйду замуж за Асо, вряд ли.
– Вы даже не представляете себе, как часто женщины меняются после замужества. Просто пока еще ваши отношения находятся в стадии флирта, игры.
– Разве в супружеских отношениях не может быть места игре?
– Ну, если вам удастся совместить одно с другим, будет прекрасно.
– Я попытаюсь. Мне кажется, вся беда в том, что люди чересчур серьезно относятся к браку.
– Предположим, со временем Асо вам наскучит. Что тогда? Очередной развод?
– Вероятно. По логике вещей получается так.
– Меня не интересует, как получается по логике вещей. Я хочу понять, как вы представляете себе свое будущее. – Вилка в руке Мисако с наколотым на нее ломтиком огурца внезапно замерла. – Вы допускаете, что может наступить время, когда Асо вам наскучит?
– Я сделаю все, чтобы этого не случилось.
– А он?
– Надеюсь, и он тоже. Правда, он дал мне понять, что не считает возможным связывать себя какими бы то ни было клятвами.
– И вас это не смущает?
– Я его понимаю. Конечно, он мог бы поклясться, что никогда меня не разлюбит, но для него это первый опыт подобных отношений. Сейчас ему кажется, что он полюбил меня на всю жизнь, но кто знает, как будет потом? А если в чем-то не уверен, считает он, давать какие-либо зароки бессмысленно, выставлять же себя обманщиком он не хочет.
– Но ведь так быть не должно! Когда человек любит по-настоящему, он готов давать любые зароки, не задумываясь о том, как все может обернуться впоследствии…
– Здесь многое зависит от характера. Человеку, привыкшему анализировать себя, трудно обещать что-либо заранее, сколь бы серьезными ни были его намерения.
– Не знаю. На его месте я вел бы себя по-другому, даже рискуя в конечном счете оказаться обманщиком.
– Очевидно, вы с ним устроены по-разному. Дав клятву вечной любви, он стал бы без конца прислушиваться к себе, пытаясь понять, не изменилось ли его чувство ко мне, нет ли признаков охлаждения. Зная за собой эту черту, он предполагает, что именно так и будет, – и боится этого. Поэтому самое лучшее, если мы поженимся, не давая друг другу никаких зароков. Он считает, что наш брак будет тем прочнее, чем меньше я буду связывать его обещаниями…
– Возможно, он прав, но все это выглядит как-то…
– Как?
– Слишком уж несерьезно.
– Я знаю его характер, и мне так спокойнее. По крайней мере он не лукавит со мной.
– Вы рассказали обо всем этом Канамэ?
– Нет. Не было случая. Да и к чему?
– Но ведь это безрассудно – разводиться, не имея никаких гарантий относительно своего будущего!.. – воскликнул Таканацу, делая над собой усилие, чтобы не сорваться на более резкий тон, но сразу же осекся, посмотрев на Мисако: она сидела, уронив руки на колени, и беспомощно моргала. – Я-то думал, между вами все обговорено честь по чести… Простите меня, но это тот самый случай, когда вам следовало проявить куда большую осмотрительность.
– Я действую вполне осмотрительно… В любом случае иного выбора у меня нет…
– И все же прежде чем доводить дело до развода, вы должны были хорошенько все взвесить.