Манька вдруг вспомнила, как однажды впала в такое состояние, когда ее вытолкнуло прочь, и она полетела… в Обитель Дьявола. Свет не принял ее, он обращался в землю, а она была маленькой и беззащитной. Вокруг ползали невидимые Боги, совсем как Твари, но тогда она не смотрела на них, и они были как бы сами по себе, посмеиваясь над нею и похваляясь собою. Тогда она была в своей земле – одна, без ближнего, и в тот момент все ее существо, кроме сознания, больше себя самой любило Бога, радуясь, что вернулась домой…
Почему домой?
Земля, наверное, просилась обратно. Возможно, жизнь в физическом теле, под началом другого сознания, была не таким уж естественным ее состоянием. Или гордилась собой… Но то была не совсем она. Сознанием она лишь наблюдала за своим состоянием – и удивлялась.
Если бы тогда Дьявол сказал ей, что отказывается от нее, наверное, она бы не пережила. Или земля… Но почему тогда земля, умнее которой не было и не будет материи, так легко соглашается принять обман?
Теперь Манька могла наблюдать и размышлять одновременно.
Тот, кто взял на себя право рубить неугодные для себя деревья и держал секиру, забыл, что корни пускают поросль, что каждая ветвь, воткнутая в землю, может пустить корень. И камни будут добрым удобрением, если сам Дьявол готовит почву – для нее камни стали хлебами. Самое меньшее, что могли ожидать от нее вампиры – она не собиралась сдаваться.
Манька покачала головой, как-то неожиданно успокоившись.
Толпа глумилась над нею, и, как всегда в таких случаях, когда над ней издевались, наступил момент, когда она стала невосприимчивой к боли, переступив боровой порог. Ад был домом Дьявола, и сам он врастал в землю вселенной именно здесь. Здесь он был настоящий, и мог ходить по своей земле только голосом. Ползал туда-сюда, и приходил к ней, и, может быть, наблюдал за нею, но обрисовать себя как внизу, не мог. Твердь была его плотью, а то, что она видела там – прикладной рисунок, который мог сбить с толку только ее. Зато Дьявол мог вылепить для нее все что угодно, как она, когда нарисовала могилки. Нерукотворное…
Круиз обещал стать интереснейшим познавательным мероприятием. Тоска, страх, печаль, тревога – каждое чувство выскакивало из земли неприятелем, внезапно облекаясь в слова. «Ад – верное средство от всех хворей!» – согласилась Манька, окончательно утвердившись в мысли, что Ад и без кипучей серы местечко веселенькое. Получалось: она угодила в санаторий, и лечится.
– Я жить без тебя не могу…
«Без кого?» – шею стянуло, в ухе стало горячо.
– Ты же понимаешь, что ты не можешь без меня жить. Я всегда буду тебе нужен…
«Понятно!.. Нет, не нужен. Без тебя я почувствую себя трижды счастливой…»
– Убью!
«Как? В Ад за мной полезешь? Милости просим!» – скривилась Манька, закрываясь от ударов и подставляя чертей, на которых нельзя было смотреть без слез.
Господи, сколько мерзости!
Дьявольское стратегическое изобретение имело представление о червяках и умело выслеживало их, выставляя на обозрение. Голова черта принадлежала Дьяволу. Кто бы смог еще так раздеть человека? Она была благодарна чертям, за то, что приняли на себя часть ее мучений. Вряд ли они страдали, как она в тот день, когда пала жертвой вампиров – и каждый день после распятия. Распятие оказалось умное, со смыслом и значением, не как попало. Застрявшие образы (тоже, в общем-то, вполне могли оказаться чертями!), которым она не могла найти правильное место в своей жизни и жизни вампира, начинали ее злить. Они кучковались возле чертей, изображая ее, перебегали с места на место, как будто не знали, куда себя пристроить, и речи их порой не соответствовали шевелению губ – в избе черти вели себя точно так же.
Манька вспомнила избы, Борзеевича, горячую и здоровую пищу.
Знали бы они, как она скучает, и только надежда вновь увидеть их давала ей силы!
Святой Отец придавил голову крестом, высказывая пожелание быстрейшего избавления мира от скверны. Казалось, что Отец с удовольствием выдавил бы ей мозги, если бы так было безопасно для вампира.
– Прикрываются Йесей, чтобы посылать на подвиг кого угодно! Красиво бьют, с толком… Нет, чтобы повторить подвиг своего героя самим! – возмутилась она, обращаясь к Дьяволу, раскрывая весь свой умственный потенциал. Образ нужно было рассмотреть, разобрать, успокоить. Но, похоже, умом такие задачки не решались. Святой Отец, избавляя ее от Дьявола, а мир от скверны, которой была она, ни за что не желал избавить ее от себя самого. Иногда он проговаривал слова, а звуки не выходили из его поганого рта, или она не слышала их.
– И бросить в геенну огненную… – возвещал он громовым голосом. – Изыйди! Изыйди! Я есмь Истина!..
Черт, пребывая в сумрачном состоянии, с расширенными зрачками и заторможенными движениями, начал биться в сети, которую на него накинули.
«Е-мое! Да меня же в веру обращают!» – догадалась она, закрываясь от креста, которым мужчина в сутане норовил ткнуть ей в глаз.
– Мало людей, зрящих истину, кошмар в тебе смердит, как моча в ведре, которую мне приходится пить! Изыйди, изыйди, Святоша! – ответила она Святому Отцу. – Я смотрю на тебя и вижу Истину! Ты – мерзость в земле моей!
В общем-то это были люди – обычные люди. Их не пугал убитый ими человек. Они знали, что, когда все закончится, он встанет и будет жить. Не важно как, но будет, добра они ему не желали, он не существовал для них ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Он им был не нужен, не интересен, помеха. И совсем по-другому относились к вампиру. Его хотели, от него ждали, с ним собирались провести остаток дней. И каждый торопился устроить себя. Оказывается, и она была одной из них. Не потому, что в этом нуждалась, просто их слова часто облачались в чувства и становились ее чувствами. Здесь она могла смотреть на эти чувства со стороны, понять их, увидеть в словесном отражении. Многие из этих людей даже не верили, что произведенное ими действо решительно изменит их собственные судьбы.
Изменило. Вампир высоко взлетел, и Боги земли кормились с его ладони.
Но что такое полвека для Дьявола, который придумал время?!
Манька смотрела на них и понимала, что слово Ад им как пряник. Самые светлые чувства, именно, только самые светлые чувства должен был увидеть Дьявол… или Спаситель, перед которым они собирались предстать для Суда. Йеся не вскрывал себе вены, но чашу, выпитую за одним столом с такими же вампирами, назвал кровью, само действо поеданием плоти, а празднование – тайной вечерей.
А дальше наступала ночь, у которой не было конца.
Взять ту же Иоанну, жену Хузы, домоправителя Иродова, которая служила Спасителю имуществом мужа, добытого Хузой на службе у царя. Мудрость ее оставила ее в тот же миг, как голова слетела с плеч. Он оказался достойным наследником Давида, который добывал себе царство таким же способом. Едущие плоть и пьющие кровь не гнушались ничем и ничьим имуществом, и немногие люди поняли бы смысл высказываний вампира. Даже сейчас, спустя столько столетий, их окрыляла надежда, когда они глумились над чужой землей. Довольные и счастливые лица, ужимки, моменты флирта… Они и ведали, и не ведали что творили, не понимая, что палка о двух концах. Немногим она отличалась от них, пока Дьявол не показал ей оборотную сторону медали.
Странно, столько людей одновременно верят, что умершие живут на кладбищах, и в то же время уверенны, что Бог взял их себе. Голова их, как сломанный механизм, обращается только в ту сторону, где написано: человек – существо бессмертное. Видимо, даже адом Дьявол не всех удостаивал, ад – больничка со множеством неизвестных болезней, где человек мог вылечиться только сам или с помощью чертей, но кто из людей, увидев черта в аду, примерил бы его на себя? Так зачем лечить мертвых?
Как не противен был Дьявол сам по себе, когда издевался над нею, как бы ненавидела она его уроки – когда из всех щелей начинала вылазить нечисть, она его любила. И она не радовалась так, как радовался он, когда ей удавалось успокоить навеки смердящую тварь. Он учил ее: тьма не зарыла яму – она ее скрыла.
Сколько проклятых ждут смерти вампира, закрывая от осквернения свои два аршина, которым Дьявол сказал: «достань землю – и будешь жить!»
«Суки! – с неприязнью подумала она, вглядываясь в свое лицо и высматривая на нем печати мертвецов. К тем, кого показывали ей две земли, у нее больше не было ненависти, она ненавидела тех, кто остался там, в прошлом ее и вампира. Мысль легко ушла в землю, но легла на поверхности и застряла. Она еще раз убедилась, как глубоко в земле (в ее земле!) размножились змееподобные черви, накладывая на ее собственный голос печать молчания. – Трусы! Подонки!»
Манька и черт будто вернулись во времени: черт снова ползал у ее ног, собирая карты. Второй исчез, будто провалился сквозь землю. Не в первый раз. Не прыгнул за спину, а растаял.
– Давай помогу, – предложила Манька и, не дожидаясь ответа, быстро собрала карты, вручив их черту.
Черт отшатнулся и, недовольный, положил их в карман, оттянув от себя кожу. В глубине зрачков зажглись хищные угольки. Он быстро переменился: перед Манькой предстал молодой человек с нагловатой развязной улыбкой, чуть выше ее, одетый в дорогой элегантный костюм-тройку с жемчужными запонками, с такой же, украшенной жемчугом золотой прищепкой для галстука. Светлый галстук из атласной ткани с вышитым по краю узором, ботинки из редкой кожи блестели от полировки. Лицо его она не успела рассмотреть, или, может быть, лица он не имел вовсе: черт-мужчина изготовился и перепрыгнул через голову.
И не успела она моргнуть глазом, как ухнула куда-то во тьму.
Не первый раз черт не ответил взаимностью: могла бы сообразить, черт – всего лишь инструмент. Манька искала черта, но он исчез. В третьем глазу рябило хуже, чем в двух передних. Лишь неясная тень на мгновение мелькнула на спине, там, где были крылья, которую она заметила не то глазами, не то затылочным зрением.
«Нам страшно жить!.. – мысль была не к месту, но прошла по земле, как ее собственная, с той разницей, что не стала ею, чуть сместившись влево, и там, откуда она снизошла, осталась печаль.