асивый, чуть загнутый, в золотой оправе. Одежда его и перепончатые крылья, похожие на белые спущенные паруса, блистали снежной белизной. Манька раскрыла рот, да так и осталась стоять.
Рогатый окинул ее цепким взглядом, что-то по-своему сказал черту, и тот в мгновение ока исчез из вида, часть пути проскочив по камням и лаве в Аду. После этого он одним пальцем, осторожно приподнял Маньке челюсть, вставляя ее на место.
– Я рад (Мне противно!) нашей встрече (видеть тебя!), – чешуйчатый улыбнулся… или взглянул сурово и злобно.
Манька зажмурилась, потрясла головой, открыла глаза.
Чешуйчатый стоял на том же самом месте. Манька пожалела себя. Динозавр мог прихлопнуть ее одной лапой. Его челюстям с мощными огромными клыками позавидовал бы любой хищник. Слова прозвучали, раздвоившись, как змеиное жало. Манька оглянулась, в поисках убежища:
Ад продолжал накаливаться. Потоки лавы местами уже бурлили, поднимаясь из земли, как мыльное пенистое облако.
Наверное, все-таки рад…
– Я это… я тоже… – Манька растерялась, сообразив, что и рогатый мог услышать не то, что она собиралась сказать. – Мне это… мне в Ад надо…
Чешуйчатый широко улыбнулся (оскалился злобной ухмылкой), развел руками.
У Маньки затряслись колени.
– Вы в Раю (в Аду), – ответил незнакомец. – Добро пожаловать (Пошла ты …)! – речь его удивительным образом переиначивалась.
Манька заметила, что губы незнакомца не произнесли ни слова. Она облизала сухие губы. Он разговаривал с ней, или молчал все это время? Недоумение сменилось изумлением: он телепатировал ей, как Дьявол. Но кто бы мог подумать! Конечно, Дьявол же говорил, что язык у всех один…
Был, пока люди его не смешали…
– Пожалуйста, мне надо… – Манька подняла с земли горсть камней и протянула чешуйчатому рогоносцу с мечом.
Чешуйчатый озадачено почесал затылок, пощупал ее крылья. Заметив медальон на шее, он удивленно вскинул бровь.
– Это твой (У кого стащила, чей)?!
Если я начну доказывать, что я его не воровала, радио обязательно ответит наоборот! – с отчаянием догадалась Манька. Оно и здесь работала. Скорее всего, только у нее. Лучше было промолчать.
Незнакомец провел лапой над крестом крестов – и золото, и сам крест засияли, полыхнув лучом света, который ударился в каменный небесный свод.
И началось невообразимое: Ад зашатался, в мгновение ока взревели трубы, и потекли потоки лавы. Манька с ужасом наблюдала, как раскалываются горы и скалы, и рушится свод неба. Черные камни падали, дрожали и сотрясались, пробивая землю, оставляя воронки, ломая скалы, которые подхватывали огненные потоки. Пропасти и каньоны разрезали долину. Она осталась стоять, но боль ворвалась в тело, в каждый нерв.
Манька согнулась, глухо застонав.
Но чешуйчатый будто не замечал ни камней, ни потоков лавы, ни гор и скал из черного камня. Он подхватил ее и через секунду опустил на каменную плиту посредине огненного озера.
Вокруг бушевал огонь.
– Господи! Убивают! – закричала она, ползая по плите.
Голос ее дрожал, руки и ноги свело судорогами. Она с ужасом смотрела, как наступает конец света. Огонь был повсюду. Потоки расплавленных черных камней сливались и бурлили, и набрасывались на раскаленные докрасна камни у подножия, куда положил ее чешуйчатый. Дым, вонь и гарь выжигали легкие. Она сомневалась, что они у нее еще есть. Брызги из кипящего озера попадали на кожу и мгновенно разъедали ее.
Манька приподнялась, подтягивая под себя ноги, заметив, что, кроме чешуйчатого, еще несколько думающих и сознающих из Дьявольского народонаселения присутствуют при ее смерти. Слегка озабоченные (озлобленные) лица. Стояли твердо, при мечах, разглядывая ее с любопытством (с ненавистью). Они о чем-то переговаривались между собой, кивая головой в ее сторону. Они не боялись огня, казалось, огонь им был нипочем, и голоса их не достигали ее ушей. Они ходили прямо по огню, по лаве, и вряд ли чувствовали ее, но над огненным озером пролетали, опускаясь на плиту рядом. Щупали крылья и поглаживали, пытаясь почистить и уложить, черпали лаву из огненного озера и поливали их. С ее стороны они выглядели, как призраки, и как черти то проваливались сквозь землю, то исчезая дымкой.
Народ поглазел и начал расходиться.
Вскоре возле нее остались три возбужденных статных не то старца, не то молодых человека. Они появились последними. Трое о чем-то спрашивали: нашла – не нашла, пригодилось – не пригодилось, но она не понимала, а только кивала головой, крепко сжимая зубы и кулаки, чтобы не разреветься. Потом трое заспорили между собой, и смотрели на нее с удивлением, как на чудо, тыча в нее посохами…
Один из них возложил руки на голову, и голова раскололась надвое.
Боль разлетелась тоже. В каждом месте стала другая – сразу стало легче. Какая-то часть боли вышла наружу, и висела в воздухе, став частью Ада. О том, что Бог создал человека из левой и правой части, Дьявол не однажды пытался ей втолковать, но его слова были не больше, чем образное наставление. Она и раньше чувствовала нечто подобное, когда начинала понимать, что радио не сидит на одном месте, но сейчас она точно знала, где проходит граница между ее землей и землей вампира.
Манька пощупала себя, вроде все осталось на месте, попыталась подняться, но ноги не слушались, и она плюхнулась обратно, прислушиваясь к своему новому состоянию три в одном: она, ее левая часть, и правая. А еще было вокруг.
Ужас сыграл с ней злую шутку: испугавшись за себя еще больше, Манька внезапно успокоилась. Ей стало наплевать и на Ад, на свою расстроившуюся сущность, на боль, и на вампиров. Люди улыбались, теперь она видела это так же ясно, как то, что трое приняли ее за знакомую, и улыбнулась им в ответ. Через свою голову, которая в это время пыталась облить ее грязью.
– Не бойся! – попросил один, удержав в своей призрачной и несуществующей руке ее руку.
Манька услышала слова его ясно, почти как голос Дьявола, но другой, радостный и доброжелательный. Голос не летел отовсюду, он исходил из определенного места.
– Она не боится, я не встречал человека более смелого, чем она, – сказал второй, и тоже положил руку поверх ладони первого.
– Так надо, – успокоил ее третий, очевидно понимая, что Маньке приходится несладко.
– А как там старик? – спросил один из них, озорно сверкнув глазами.
– Нормально, – наверное, они спрашивали ее о Борзеевиче.
– Надо понять, – сказал один из них. – Войти в огонь и понять! Мы не должны мешать… Главное, будь тем, кто ты есть.
Все трое шумно заговорили между собой на своем языке.
И ушли.
Манька расстроилась, подключая затылочное зрение, чтобы понять, что происходит на другой стороне…
И обомлела, позабыв, что она в Аду.
Земля у Дьявола была настолько неописуемо красивая, что увидеть и умереть – было невеликой платой за ее кадастровые достоинства. Пусть не тем зрением, каким положено…
Похоже, чешуйчатый отнес ее в какой-то парк, или зоопарк, уложив на широкую резную плиту, вокруг которой разливалось небольшое озерцо или запруда… С высокой скалы в озеро красивейшим водопадом, над которым сверкала яркая радуга, падали тонны воды, само озерцо было чуть выше реки, и как-то странно устроено, стекая в реку бурным потоком, а источник, очевидно, был где-то на дне озера… Местность просматривалась далеко, будто она лежала на склоне высокой горы. Впрочем, так оно и было. С плиты, на которую ее усадил чешуйчатый, склон просматривался, как на ладони.
Здесь были тысячи и тысячи видов растений, птиц и разнообразных существ. Целые полчища насекомых, бабочек, гусениц всех сортов и мастей, и с синими прожилками, и в красную крапинку, и бледно-зелененькие, и голубенькие, и разномастные, дружно объедались мягкими побегами, которые перли из земли, будто в ускоренном режиме прокручивался фильм. Цветы, невообразимых форм и расцветок, росли букетами, как в цветочном магазине, обрамляя садовые дорожки, и распускались на кустах и деревьях между сочными плодами. Райские птицы щебетали в тысячи глоток. Строгие птицы, веселые птички, диковинные… все они сидели в куче насекомых, придирчиво выбирая вредителя, чтобы не нажить себе обжорства.
Манька заметила, что мухи вьются возле невысоких корявых деревьев с толстыми мясистыми сучьями, на которых висели плоды, странно похожие на мясные вырезки в тонкой кожистой оболочке. Мясные деревца мало походили на деревья. Тем более, что они умели ползать. За каждым из них оставалась дорожка, из объеденной до корней травы. Настоящий комбайн, который переваривал траву и выращивал мясные вырезки на косточке. У них почти не было листьев. А те, которые были, вряд ли можно назвать этим словом: две пары связанных в пучок рук, которыми деревца срывали листья с деревьев. Просто приближались к дереву, обползали кругом, приближаясь своими листьями к листьям дерева, и дерево оставалось полуголым, а ползучие ползли дальше. Вырезки были на три-пять килограмм, мелкие закрывались зеленой чешуей, крупные плоды попадали реже: они падали на землю под собственным весом, и гнили, чему особенно радовались медведи и другие хищники, устроившие на поляне игрища, валяясь на мясных вырезках. Один такой плод оттащило в сторону саблезубое уродливое существо, похожее на тигра, но далеко не такое, как его рисовали на Манькиной памяти. Урчащая как котенок зверюга принялось катать вырезку по земле, но только ползком, на брюхе.
Клыкастые, беззубые, хищные и травоядные животные мирно сосуществовали, играя и ластясь, греясь в жиденьком бледно-голубовато-желтовато-зеленоватом тумане, поднимавшемся от земли. В принципе, его можно было назвать белым, но с оттенками. Сверху лился такой яркий свет, что все в нем тонуло. Обезьяны, похоже, занимали одно из ведущих положений – даже самые зубастые твари с удовольствием разрешали им почесать себе спину и половить блох. Особо блохастые залазили в самую гущу стаи и начинали отчаянно чесаться. И весь обезьянник принимался выискивать донимавшую животное прыгающую паскуду, перебирая и разглядывая каждую волосинку. Три стаи обезьян – и к каждой выстроилась очередь, строго блюдущая порядок, выставляя рога, если наглый удалец пытался пролезть между копытами.