Она только сейчас вспомнила, что нужно найти душу вампира.
Спасибо черту – напомнил!
Ей страшно не хотелось возвращаться в свою каменную и расплавленную реальность. Утопия Дьявола… – лучшая ее часть, была так близко, за спиной, и до боли хотелось остаться там кем-нибудь зверюшкой, травинкой, той же мухой, достигшей преклонного возраста, чтобы почувствовать себя существом в полном смысле этого слова. Но она не могла проникнуть за пределы своего Бытия, только заглянуть.
Манька выплыла из-под реальности, и ужас поверг ее в отчаяние.
Здесь мало что изменилось: с неба падали огромные скалы, лава плавила камень, огромные глыбы скал течениями волокло мимо, а легкие, забитые пеплом, как будто зацементировались… Она дышала, но не чувствовала воздуха, чудом оставаясь живой. Или их уже не было. Она вспомнила наставление: войти в огонь и понять. Инструкция инструкции рознь. Манька застонала, встала на корточки, проползла площадку плиты из конца в конец.
Плита оказалась не такой большой.
Что значит, войти в огонь?
Да разве ж можно что-то понять, если уже понимать станет некому? И как, простите за вопрос, бродить по этой лаве? Плыть что ли? Реки лавы и никаких привилегий!
– Дьявол, ы-ы-ы-ы, сам бы побегал тут, по реченьке твоей горючей! – ругаясь, но не громко, простонала Манька. – Не человеческое же у тебя условие! Как копать – так я, как куда сходить – я, как хоронить – я, нечисть рубить – и тут я, чертям вольную добыть… Ну чем я тебе не угодила, благородный труженик адовых порядков? Модно себя хвалить…
Видимо там, в Утопии, все спали, поговорить было не с кем – Дьявол откликнулся сразу.
– Манька, иду я по своему саду, слышу, вопиет ко мне комар, который прежде срока в землю мою пришел. Неумно ходить туда, не зная куда, за тем, не зная зачем, – услышала она насмешливый, до боли знакомый голос. – Перспектив у тебя никаких, ну хоть сейчас сдаешься?
– Ты мне сам саван сошьешь, али по старой дружбе Борзеевича просим? – пристыдила она его. – Вижу же, что земля под ногами, а как ступить не знаю. Ведь как-то же они живут… Значит, есть земля. Черти… там, в избе… тоже не в воздухе летали. К земле привязаны, разве не так?
– Мертвец одно, а живой человек другое. Прежде срока в Аду не покалечит себя человек. Ад – это круто! А если линию судьбы перечеркнет мертвечина, тогда смерть. Но здесь одна она: вызов брошу, и пойдешь на смерть. А пока ходи буквой Закона. Восьмью глазами разве не найдешь куда ступить? И перестань смешить! Ты – красная глина, которая была когда-то мной. Что с ней станет? Оживешь – будешь жить, нет, закончу начатое. А как назад соберешься, кликни черта. Ты его вернула, и он тебя вернет. А я пока Борзеевичу привет кину… от вашего дому в звонную думу!
– А где мне искать нетопырей, людей и окаянных? – крикнула Манька смелее.
– Везде где ты! Растопырь уши, раскрой глаза пошире. Чем бы брачная контора была, если бы не соединяла женихов и невест? Я на работе, Манька, мне тут половником стучать не пристало! Там, внизу, земля тебе показывает меня, а тут мы над землей.
И голос исчез – просто, исчез! Господь прошел мимо по своему Саду. Ну, хоть голосок его чем-то ее порадовал! Значит, не умрет.
Манька с ужасом воззрилась на лаву, которая плыла мимо и плескалась у ног. Не было Сада-Утопии, была одна лава и камень.
Необыкновенное чувство – страх!
Где испытала бы она боль, если не в этом райском Судилище?
«Так, меня никто не судит … пока… это репетиция, – прошептала она, зажмуриваясь и крепко стискивая зубы. – Поверь в себя! Поверь в себя! Видел бы меня Борзеевич! – дышать стало еще тяжелее. – Крест на мне?! Оберег! Зуб мудрости! Я – красная глина! Что мне сера, что мне зной, что мне … камень не пробивной, когда пришла костлявая за мной!!!»
Она, наконец, решилась и вдохнула сернистый воздух полной грудью.
Вздохнула так, как на земле. И на выдохе вылетел такой столб пламени, что не удержалась и упала мягким местом по пояс в самую лаву.
Раскрыла глаза, рассматривая себя.
Вообще было не так болезненно, как ожидала. Никаким рассудком понять это было невозможно, но факт оставался фактом. Ее попа и прочие места, погруженные в жидкий каменный поток, раскаленный до миллионных градусов, оставались невредимые. Жгло, жжение проникало вовнутрь, сразу же запахло шашлыком, но в избе, когда она выносила покойников из огня, когда у нее обугливались конечности и слазила кожа, было много больнее.
Хотя, наверное, глупо сравнивать боль. В каждое время она кажется самой непереносимой.
Она встала из лужи и потопталась на месте.
Ноги вязли в лаве, как в том болоте, которое она не забыла бы, даже если бы у нее вырезали мозги. Адреналина она хапнула по седые волосы. Это она потом в архивах Бабы-яги узнала, что адреналин разгоняют в крови после выброса физическими нагрузками, а в прочих случаях он избирательно откладывается во всяких нужных местах, чтобы разрушать неокрепшие тела. Тогда она плюхнулась рядом с пнем и до следующего утра валялась мертвецки уснувшая – а попрыгала бы вокруг пенька, и седой волос не состарил бы ее так неожиданно.
Она тихонько побрела вдоль течения.
Пожалуй, единственное, что напоминало здесь об Утопии, размеры того самого озера и плита, но были они уже другими и тоже плавились… Что тут можно было понять? Огонь – он и есть огонь. Совсем не кстати наткнулась на что-то твердое, споткнулась и полетела наземь, ударившись головой о камень, а когда пришла в себя, то поняла: шишка вскочила самая настоящая, и она уже не луч света в темном царстве, а беглая каторжница, ибо телесные места были ущемлены самым бессовестным образом. Боль, которая утихла, пока она разглядывала Утопию, вернулась.
Она оглянулась вокруг и заметила: или приблизился день, когда царство Дьявола стало чуть ближе, или наоборот, отстояло теперь еще дальше. Место ее Бытия оставалось все еще каменным и с лавой, но теперь она была не одна: в каменных глыбах она с невероятным трудом начала узнавать очертания небольшого помещения, зараженного злобными эманациями противостоящей ей силы. На этот раз образы не вышли из нее, они были здесь с самого начала, а она среди них.
– Сними меня, сними! – просил кто-то истошным голосом с мольбой и отчаянием. – Проклят я, но почему?! Сними-и! – и разрывающие ум вопли.
Манька насторожилась, проверяя себя на периодичность слуховых галлюцинаций.
Голос был где-то совсем рядом.
Она оглянулась и ничего не увидела, только неясная тень, почти незаметная на фоне огня и камня.
Сразу же проверила место затылочным зрением, и вдруг обнаружила, что не может нащупать Утопии. Так было, когда всевидящие черти перебарывали человека, убеждая Дьявола оставить мысль невоплощенной. Под Твердью. Чтобы Манька сказала: «прощай Небо», а они бы хором ответили: «Здравствуй, Землица!»
Которую она после себя оставит…
Наверное, Дьявол просто показал ей Утопию, чтобы потом, когда вернется, зная, от чего избавил ее вампир, мучилась бы еще сильнее… Уже не физически, а морально.
Манька загнула кукиш, и, не зная, куда им ткнуть, ткнула себе за спину.
«Вот уж!»…
И вдруг отрубленная воловья голова с выкатившимися глазами, ударив острым рогом в висок, прилетела в лоб, сбив с ног и забрызгав кровью.
Глава 9. Боги из прошлого…
Холод пробирал до костей. Не хватало сил, чтобы подняться. Камень все еще упирался в голову, вырезая в мозгу пульсирующую боль. И те, кто находился в помещении, отступили, скалясь над нею.
Отрубленная воловья голова лежала рядом, истекая кровью…
Манька сразу узнала ее. Та самая, которая чуть не забодала, когда мать, снимая с вола упряжь, зачем-то ткнулась животом в его рог. Этот рог и сейчас упирался в живот матери, в Манькин висок, но голова была неживой…
Она видела себя как бы со стороны, чьими-то глазами, изредка возвращаясь в свое тело, когда в ее бессознательности появлялась брешь. Выпитая боль и восстановленные по времени события как будто стирали временной провал в памяти, оставляя вместо него ясные осознанные воспоминания.
– Надо помочь ей. Это не у нее, это у него будет. На кой хрен вы башку сюда притащили? Несите к нему, воловья башка должна людей на ее стороне радовать…
Голову подняли и унесли.
Боль в виске сразу уменьшилась вдвое, но заболел затылок и лобные доли. Конечностей Манька почти не чувствовала, попытки пошевелиться не увенчалась успехом. Да и она ли это была? Первые минуты прошли в темном измерении, как будто она смотрела на людей из провала. Изображение представлялось смазанным, неполным, раздробленным, залитое кровью. Люди в искаженном пространстве сливались в труднодоступные человеческому пониманию объекты, закрытые то одной, то другой сущностью измерения, проникая один в другой и наслаиваясь электромагнитными потоками речевого звучания и зрительных образов, нарушая порой все мыслимые и немыслимые законы, которые она не могла себе объяснить, и тогда бессознательное прошлое становилось эмоциями, которые почему-то все воспринимают, как сердечные наставления. Она поняла это, как только пробила бреши в свое прошлое, собирая и восстанавливая его из осколков.
Она то слышала сразу несколько человек в одной временной точке, то не слышала вовсе, а только видела, как беззвучно шевелятся губы у ее врагов, то возвращалась назад по времени, оказываясь в гуще событий какого-то другого времени, то проскакивала вперед, в жизнь, которую уже помнила, то проваливалась во тьму, вообще отключаясь, словно уже умерла. И иногда, когда она пыталась сообразить, что происходит, выпитая до дна боль приносила целые куски жизни.
С чертями она здорово поднаторела, научившись примерять на себя свое состояние, как одежду: догадки приходили сами собой, как только сознание становилось чуть живее мертвого. И тогда, вспоминая наставления Борзеевича и используя накопленный опыт, который преподали ей черти, она уже могла восстановить события в хронологическом порядке, уплывая вместе с людьми, которым приспичило почесать язык, когда ее сознание отсутствовало, а сама она, бесчувственная, находилась где-то рядом. Так она могла вспомнить все, что с ней происходило, даже если не могла помнить – земля записала каждый ее вздох, выйдя из берегов и расширив свои пределы, неприкаянно проходя по чужим головам и состояниям. Иногда Манька ошибалась и неправильно толковала события или расценивала присутствующих людей – тогда объекты снова становились каменными глыбами, погружаясь в черную ночь, освещенную лишь отсветами раскаленных потоков раскаленной лавы. И тогда черный камень, словно кирпич, привязанный к шее утопленника, выжигая сознание, помогал нырнуть глубоко в прошлое, возвращая ее в начало жизни.