– А ты не поможешь теперь вернуться мне, а то я не знаю как. Тогда будем квиты.
– А зачем знать, надо применить тот же способ! – хмыкнул черт уверенно. – Я буду смотреть на тебя наоборот, а ты выуживай все, что негоже для тебя.
Черт нырнул в Сад-Утопию. Через пару секунд он вынырнул, но как-то неправильно. Спина его была там и там, и смотрел он на нее пристально, и не смотрел в то же время.
Манька на минуту-другую потеряно изучала состояние черта, пытаясь применить к нему физический закон, но, похоже, здесь физические законы не действовали.
– Земля здесь сладкая, как мед, и кругом только богатые угодья. Но не всякий может сюда попасть. Ты, видимо, не существуешь, раз не достала меня.
– Я вижу только камни и грешников в огне. Где твоя сладкая земля? – Манька вспомнила, как над ней издевались черти, и в отместку залепила в него камнем, который все еще держала в руке. – Сам ты не существуешь!
Черт на мгновение стушевался. Манька тоже пожалела – камень угодил одновременно и в черта, и в нее саму. И поняла, что сделала какую-то ошибку: она подросла – теперь она была вдвое выше черта.
– Ты чего наделал? Не знаешь, как вернуть назад, не брался бы! – закричала она на него.
– И что? Тебе плохо что ли? – успокоился черт.
Манька осмотрелась. Не самое приятное место. Она чуть-чуть уменьшилась в размерах. Значит, черт должен был ее убить… В смысле, уничтожить морально?
Видимо, поэтому черти несли всякую муть, от которой голова пухла. Но где взять такую муть, чтобы мутью была – в голову ничего не лезло. Про Рай и Ад они не говорили, следовательно, про Борзеевича и избы лучше не заикаться…
– Я тут жить останусь, тепло, светло, и мухи не кусают…
– Живи, кто тебе мешает…
Жить здесь Маньке не хотелось, и она, наконец, приняла нормальные размеры.
– Я попала сюда заслужено… – повинилась она.
– Волей-неволей мне приходится думать, что у вас были многочисленные мимолетных связи, которые нельзя назвать узами брака, – с любопытством посматривая на нее, черт поднимал ее на смех. – Иначе было бы без таких вот жалоб. Посмотри кругом, разве ты не видишь, сколько праведников вокруг тебя собралось?! Не могу сказать, что среди них ты белая ворона!
– У меня они были! – призналась Манька. – Ой, как много! Не знаю правильно такое признание или нет, но страшным злом я одержима вместе со всеми. И родителей я знаю лишь понаслышке. Разве могу я чтить их, как было бы приятно Дьяволу? И Дьявола не могу любить, он меня высмеивает всем боголюбивым обществом…
Честность в Аду тоже признавалась праведностью – Ад занялся маревом.
– А как можно чтить или не чтить родителя, при этом как-то по-другому относиться к Дьяволу, если он тоже родитель? У тебя было много родителей, но ни один из них не подошел бы под определение родителя! Зачем взываешь ты ко мне насмешливым голосом, исторгая проклятия на мой свет, если тебе не сидится здесь честь по чести? Я признаюсь, ты не причина для того, чтобы не полюбить мой мир! – гордо заявил черт.
Не зря пересмешничали, истинно не таким виделся Маньке его мир. Ад уходил из-под ног, раскинувшись перед нею во всей своей неописуемой красоте. Тьма, а вместе с ней и Манька погружались в какую-то липучую сыпучую массу, и в то же время она видела внизу кровь и реки огня, которые текли, как жилы, огибая горы и высоты с правым и левым несметным количеством огненного отребья, приятному на вкус. Хотя, вряд ли Дьяволу нужна была такая благотворительность. Человеческие сознания лишь давали ему то, что у Дьявола было в достатке.
И уж совсем подумывала она о смертной своей участи, когда огромная воронка втянула ее в свою круговерть и потащила обратно. Туда, где она оставила себя, чтобы присмотреться к тому, что условно можно было назвать душой бессовестного глазастого вампира. Впрочем, она и сама была тем же самым. Не лучше и не хуже. И гореть еще будет. Ад был внутри нее, а худшего Ада не придумаешь.
Только вампиры слегка промахнулись: недостоверны были их обличения, которыми они накормили ее досыта, не так она представляла себе саму себя…
Глава 15. Возвращение в жизнь
Ее несло с огромной скоростью по спирали, и крылья струились за спиной, рассекая пространственные коридоры и потоки материальных слоев, как лезвие бритвы, голова кружилась, а внутренности, обнаружив невесомость, выталкивали наружу содержимое. В какой-то момент ей расхотелось возвращаться, она попробовала свернуть.
Еще раз умирать? Нет уж, увольте!
Помо-оги-и-ите!
Но сильное притяжение не давало сойти с дистанции, изменив траекторию полета. И внезапно ее начало закручивать в спираль, каждый раз все круче и с меньшим радиусом. Как в стиральной машине, только скорость вращения была в сотни раз выше. Наверное, так чувствовал себя любой, кто умудрился перейти границу жизни и смерти, и был поставлен перед фактом существования Небес и отправлен Духом Истины назад, на исправление. Этот, с периодичным постоянством повторяющийся факт клинических смертей, не давал людям окончательно забыть о том, что Небеса существуют. Черный пространственный коридор с множеством белых звезд вдруг стал белым, стремительно сужаясь в щель, и где-то там впереди открылась пасть…
Убьюсь!.. Раздавит!.. НЕ ХОЧУ!!!
Манька почувствовала толчок от падения, и ее вырвало…
Прямо на Борзеевича. Он склонился к груди, прослушивая сердечные удары, мягко держал за руку, считая пульс. Примечательно, но на этот раз он не съязвил, не выругался, лишь облегченно вскрикнул, когда она открыла глаза, не заметив нечистоту на его волосах и бороде.
– Пущай, я уберу, уберу! – едва выдохнул усталый, измученный переживаниями старик, заметив устремленный на него взгляд. – Слава Дьяволу, вернул Ирод!
Лицо его просветлело, разглаживая глубокие морщины.
– У-м-м-а-у-у-у-мммм… – промычала Манька в ответ, пожалев, что губы не двигаются. Где-то там, в сознании, она все еще летела с немыслимой скоростью, и теперь ей казалось, что неустойчивый мир вокруг плывет вместе с нею, наваливаясь в бок и раскачиваясь.
Но она обрадовалась – все позади.
Ирод?.. Ирод?..
Манька наморщила лоб, проверяя свое состояние памяти, вменяемость и рассудительность.
Был такой царь – там, среди неведомых народов, среди невиданных времен. Не тот, который приютил Спасителя… – его дед. Борзеевич часто его поминал и жутко уважал за мудрое правление. Поговаривали, он убил всех младенцев до году, но Борзеевич объяснял убийство по-своему. Взять, к примеру, геноцид народа. Если выжил народ, хорошо, есть и пострадавшие и виновные. Не выжил – нет ни того, ни другого. Победителей не судят. Было убийство, не было, кому это теперь интересно? Главное, есть тот, кто потребовал сатисфакцию. А сатисфакция осталась без удовлетворения, нет ни Ирода, ни народа. Ирод умер… от старости, а народу к тому времени раскроили череп, но он живучим оказался, и всех, кто с целым черепом остался, разогнали по концам света, чтобы сказать в оправдание Ирода уже никто ничего не смог – значит, было.
Лишь массовое убийство невинных младенцев могло запредельно переплюнуть кошмары, которые на глазах у человека каждый день. Образ мученичества и ужасов, от которых Сын Человеческий спасал людей, должны были быть глобальными. Умерщвление от руки всякой гнили каждому знакомо. Тот педофил, этот ремня из рук не выпускает, этот доказывает, что не зачинал потомка семенем – ветром его надуло! Вроде бы и грех, но не грех лижет человека – просторно мученический образ погладил всяк и каждого. Главное, выбор есть: можешь педофилом на ребеночка посмотреть, а можешь ребеночком на педофила – никто не заглянет в твои мысли…
Йеся болезнь свою не скрывал, лобызая малых детушек, с любимым учеником-недорослем так и вовсе вершил всякие таинства, и ученик тот в любое время преклонялся к груди Спасителя, ввел и узаконил однополые лобызания. Но ругать себя как-то не сподручно. Куда как безобидней назваться младенцем, пристроившись к ребеночку. И кто вспомнит Дьявола, который смертельно ненавидел родителей, проводивших сыновей и дочерей своих через огонь Ваала, чтобы Молох был с ними во все дни жизни их, если Спасителя самого чуть не убили? Ваал не на глазах – поди-ка, найди родителя, кинувшего ребеночка в костер! Значит кидали, если спаслись. И кому интересно, что тот же Йеся тоже огнем крестил, бросая человека в костер. А убиение невинного – вот оно, да такое, что трупами поля удобрять можно. А еще лучше, если все апостолы детьми назовутся. Как говорится, в устах младенца глаголет Истина – память еще при земле и дождь проливается на землю…
Морду ему били, за такое в любое время бьют, но оправдали, ибо Сын Божий, а Божьему Сыну все дозволено.
Соблазнятся разве матери после такого рассказа Иродом, если девять месяцев вынашиваемые младенчики лежат в кроватке и невинно пускают слюни?!
Ну и пусть, что, когда войдет к ним Сын Человеческий: «восстанут дети на родителей и умертвят их». А пока-то – безобидные слюнявчики! До того времени, когда войдет, еще дожить надо. Но после, хоть замолись на свое чадо, если Я, Сын Человеческий, пришел, чтобы пить вашу кровь.
Ха-ха-ха, мамаша, о болезни ли вам сейчас думать, когда ребеночек ваш вам в лицо тычет, именно вас обличая болезнью?! А как вы хотели, верноподданный Мой, не на словах, а на деле, ядущий Плоть Мою и пиющий Кровь Мою. Я вместо него, Сын Божий перед тобой. Парю в облаках, выхожу из уст, спускаюсь в чрево – и держу голову его. Вы ему в глаза, а Мои слова с кровли. Вы сказали – и забыл, а Я буду молотить день и ночь.
«Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, [так] и ядущий Меня жить будет Мною.»
Я же не сказал, когда сказал, придет Сын Человеческий, что именно Я приду – вон, сосед пришел…
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».