— Брат брата кормит. Голос земли слышит ближний. Кому еще ей нести свою боль и проклятие от вампира? Его земля вопиет о несправедливости — руки их в крови, а ты поднимаешь врагов до Богов — свидетельства твоей земли такие же ложные. Болит душа твоя, а как ей не болеть, если Боги устраивают такое? Ты приютила их, твоя земля купалась в лучах славы, прибрана, выметена и убрана, как имидж вампира. Ей мыли ноги и одаривали, как царей, она украшена, как престол Бога. Царь земли устроен, а нечистый изгнан. Я могу вырвать тебя прямо сейчас и показать, что Спасители твои искали не его, а твоей смерти, потому что все, о чем рассказывает твоя земля, было сказано, когда ты не могла видеть. И твоя ложь станет тебе могилой. Можно начинать?
— Господи! Спаси меня! — искренне помолилась Манька. — Меня же убьют! Как я могу свидетельствовать, если не видела?
— Вот так, Манька, скажет Спаситель: не видели меня, не знали, но приютили, подали, и устроили. Или — замолись, недостойна, не знаю тебя, хоть ты и отдавала, и молилась, и принимала, — Дьявол с наслаждением внимал Манькиным мукам. — И тут я их остановлю, — усмехнулся он, — и законно разую глаза… Конечно, не ты и не земля славите Богов. У земли вообще нет голоса, она Безмолвный Писец, но умеет поднять любую запись и показать сознанию. Вампиры свидетельствуют о себе сами. Но ты не бунтуешь, ты принимаешь их.
— Я не принимаю! — одурела Манька.
— Ключ к Богам, которые гуляют в твоей земле, как ветер, рассказывая о себе ложь, лежит здесь. Возьми его и приложи к замку.
— А как я возьму?
— Это просто! Берешь человека в одной земле, ставишь на другую сторону, и смотришь, обо что он споткнется. Вампир мертв, но горсть его земли не меньше твоей. Она хранит его боль и твою дрему, а твоя земля твою боль и его дрему. Поэтому человек может легко разобраться с врагами земли или создать демона. Когда нет души, бейся за всю землю. Будет время, она принесет плоды. Ты у земли одна — вампир мертв. Покайся и покажи земле, что сделали с ней Боги, которые похваляются собой
Манька отбивалась, но ни один ее ответный удар не достиг цели. Она билась с пустотой, которая метелила ее почем зря. Некоторые удары были настолько сильными, что голова ее сотрясалась. Бежать было бессмысленно и некуда, черные скалы и камни не имели укрытий, и твари, вызванные к жизни, перемещались вместе с ней, как будто она несла их на себе. В прочем, так оно и было. Она уже не сопротивлялась, взирая обреченно на них и на саму себя. Так, по крайней мере, она оставалась на месте, а твари земли двигались, но необычно, оказываясь порой наполовину в земле, или в воздухе, но ступая уверенно.
— Как? Каюсь, Господи, каюсь! А нельзя убрать вампира? — жалобно попросила Манька. — У него все равно дерева нет… Помоги! Он у меня всю башку изгадил…
Дьявол засобирался. Манька это почувствовала по интонации его голоса и по торопливости.
— Я могу помочь вампиру, — с отчуждением проговорил он, будто она взаймы у него попросила, а он любезно отказывал. — Вампир — моя надежда на новые просторы, у нас с ним договорные отношения, скрепленные кровью. Когда он чиркнет по Бездне, прах и некоторые проценты мне достанутся, — напомнил он. — В сущности, я завершу начатое — мои струпья сгорят, теперь уже навсегда, но, по-моему, справедливо возблагодарить идущего на смерть?! Это, Манька, дань мне, умирающему! Если ты жить собралась, мне молиться — пустое занятие. Я могу поднять человека, но не в ущерб себе. Молись земле, которая гонит тебя и принимает, прими на себя грех. Пей мерзость и кажи ей руки. И пусть она решит, сколько крови на них. После скажешь спасибо…
Последние слова Дьявола пришли издалека.
Манька злилась, что не может видеть его как обычно. Она достаточно хорошо изучила его повадки и могла бы по виду его определить, что сделать, чтобы мерзость ушла. Когда у Дьявола глаза добрые были, как же, жди, облюбился — готовит пакость! Виноватые — можно расслабится, время еще есть. Холодные — копай себе могилу… Озаботился — могла бы лучше, но все позади… На мир Дьявол смотрел по-другому. Добрыми глазами — любил. Озаботился — поможет кому-нибудь, бескорыстием заболел. Холодными глазами — быть беде. Виновато… ни разу не замечала, чтобы Дьявол смотрел на мир виновато. Даже не сказать к чему. А так она могла по уши стоять в дерьме и думать все что угодно — но сто ответов будет ямой.
— Замечательно! Без вины виноватая! — она бы развела руками, но руки не поднимались. Не иначе обе были сломаны, или обездвижены медикаментозно. Или связаны. — Я мерзость, мерзость! — повторила она, прислушиваясь к своему чреву. — Все беды от меня одной!
И вдруг в том месте, где она валялась, она снова увидела черта, а сама оказалась чуть в стороне и стоя.
И не одного — двух.
Теперь перед глазами у нее были две Маньки.
Один черт продолжал шевелить губами, сидя на невидимом стуле, ушедший в себя, глаза его оставались неподвижными. Второй катался по земле с затравленным видом, весь перепуганный, с уздой на голове, с удилами между зубов, облитый помоями и обмазанный какой-то гадостью, его била дрожь, он таращился по сторонам, и тоже не в себе, словно опоенный зельем. Черти были скорее мертвы, чем живы. И как бы ни старалась, рассмотреть их лица не получалось, чтобы удостовериться, что это она сама. Объемные, но какие-то несуществующие. Ни лиц путем, ни прочих частей тела. В том месте, где должно было быть тело, была тьма, наполненная содержанием. Она не понимала, не помнила, не узнавала.
Это ж сколько надо мучить человека, чтобы кровь из него добыть!
Манька сразу догадывалась, где была ее дрема, а где земля хранила боль, но боль ее и вампира смешались в одно кровавое месиво, она была почти одинаковой.
— Смотри, кому помогаешь! — одного черта пинали.
— Как от стыда отмоешься, если эту суку пожалеешь?! — второму выговаривали.
— Да-а, убытки от тебя, Маня, ничем не покроешь! — удивлялись испытующие нутро.
Теперь Манька была то одним чертом, то другим. Оба они пили ее и поили, извлекая на свет ужасы, скрытые в земле вампира, изредка из ее земли. Иногда они становились одним чертом, внезапно уплотняясь, иногда один из них таял вместе с прочими тварями. Иногда, как приведение — самый убогий, самый ненужный и сопливый — между ними ходил еще один черт. Видела она его то сбоку, то спереди, то со спины.
«Это я глазами вампира, в его эмоциональном восприятии…» — поняла Манька, когда заметила, что черт не сомневается и не противится, не сливается с остальными и не становится ею — и черт сразу перестал мозолить глаза. Вампир был о ней не лучшего мнения. Худшее из всех, какие могли существовать на земле. Наверное, он перенес на нее все свои комплексы и ужасы, которых боялся.
Она принимала боль безропотно. Привыкла терпеть. Дьявол и не мог встретить ее по-другому, так уж он был устроен. Муки, принятые в Аду, уложились бы в один день пути, когда она шла обутая в железо, с железным посохом в руке и грызла железный каравай. Теперь, когда она знала, что бьют не ее, боль уходила быстрее. Жертвой была не только она, но и другие люди, и сами вампиры. Обращения бессмертных тварей к светлому началу, пригретых в ее собственной земле, вызывали удивление: вампиры молились, осыпали дарами, и… немногие из них думали о ней в этот момент. О ней самой не было сказано ни слова, разве что вскользь, как о лице, отсутствующем на церемонии. Больше о себе любимых и о вампире, за которого просили слезно и проникновенно, расхваливая его достоинства.
Усмехнулась, представив, как радовался бы вампир, попав в Ад. Получалось, что Дьявол и в Аду был меньше его! Забыв о болезненных ощущениях, едва сдержала усмешку.
Может быть, поэтому Дьявол пристраивался одесную нечестивых богов, как только в голове вампира утверждалась мысль стать Господом воплоти? Попробуй-ка раскрыть вампира, когда всякая тварь испытывает к нему нежное чувство! Дьявол не раз шутил, что сам снимает парнушку их жизни, собирая гвоздики на гроб, чтобы вбить их в крышку, когда тот полезет к нему со словами: «Я благовествовать пришел, подвинься, окончились твои дни… Где тут… мой Спаситель Йеся?!»
Живого вампира Ад принял бы с распростертыми объятиями, дарами и славословием. Похоже, Спаситель Йеся рассчитывал именно на это. Возможно, он читал записи тех, кто тут побывал, которые хранились в назидание в храмах. Все-таки был сыном священника, хоть тот и отказывался и открещивался от него всеми святыми, скрывая греховную связь со своей племянницей, матерью Йеси. При его-то знаниях открыть бедному жениху во сне, что Богочеловек спустился в чрево невесты с небес, не составило бы труда. С другой стороны, а если бы тот же вампир принял муки земли без имиджа?! Без Манькиной земли, в которой молятся на вампира? Он не мог врасти в ее землю, и она, получая образы из его земли, не могла надеяться, что его земля будет управлять ее телом, лечить, заботится, как заботилась своя, даже распятая и униженная.
Мысли приходили по-разному. Образы земли вампира проплывали и роились, как овцы, тогда как своя земля открывалась ей, как она сама, и с каждым разом Манька острее чувствовала это различие. Сбрасывать со счетов, что она живая — было рановато. Она живая, и земля злобствует и дает показания, но время ее еще не пришло.
Что она может знать о том, что такое Ад?
Она стояла в сердце Закона. Каждый человек приходит к Дьяволу и, разрывая связь с ближним, становится душой самого Дьявола. Не женихом, не невестой, а самым настоящим ближним Дьявола, образуя уже с ним новое пространство. Родиться должен был человек заново, обрести новую кость. Понятно, почему он так категоричен и злобствует, испытывая внутренность человека. Лучше бы без ближнего, но как, если собираешься стать ближним Богу? Получалось, что ни у одного человека нет ни единого шанса войти в его общество. Ее ближний вампир, и больше не надо никаких доказательств. Она проклятая, и тоже больше не надо никаких доказательств. Обойти Дьявола многие пытались, но разум Спасителей далеко отстоял от Бога, если пытались спастись хоть как-то. Вот откуда первая заповедь: возлюби Дьявола всем сердцем, всеми помыслами, как себя, как ближнего, как землю, на которой растешь, и не дай Бог тебе обмануться тельцом, идолом, иконой, тварью, которая метит пожинать плоды на твоей земле, или прикоснуться к праху и заплакать над ним. Только он сам мог бы подсказать человеку, как отойти от греха, и когда придет время, помочь проткнуть Твердь, которая была больше, че