Везде красная глина любит меня. Корит разве меня вепрь, вынашивает планы, как отобрать у меня землю и то, что я имею? Или волк, или маленький щенок. Даже когда им не дают жить, они не ищут способ отомстить. Это я, я сам. И красная глина, которая у меня, тоже я. А человек — он часть меня, но не я. Он продукт высокоразвитый и убран красиво. И селится в самых лучших местах. Я даю ему любые знания. И стараюсь показать, как оно бывает опасно, чтобы он не убил себя. Человек берет все, что ему хочется взять. У каждого человека есть порог боли, когда я не даю ему чувствовать боль. Птицы и звери не могут об этом мечтать. Они не теряют сознание, когда человек убивает их. Они уходят как люди, думаешь? У животного тоже красная глина, как у человека. Просто боль у них не закладывается в землю, они пьют ее сразу. Люди удивляются: «Почему мы не можем забить зверя до потери сознания?!» А зверь все чувствует, но земля не отвечает человеку. Их матричная память у меня, я читаю ее, не сходя с этого места.
Пусть самый глупый выбор, но если он приносит человеку самодостаточное удовлетворение и чувство свободного господина над самыми простыми ситуациями, я не стал бы мешать, даже если бы моя смерть стала следующим мигом. Да, я испытываю человека, но лишь потому, что хочу понять, кому мог бы доверить самого себя. Человек не я, он мой образ и подобие, с которым я веду беседу, советуюсь, слушаю, получаю отзыв. Конечно, чтобы понять и поднять мои пути, надо много знать и обо мне, о том, что я делаю, но человек мог бы, если бы захотел. Чего ему не хватает?
— А польза от разговоров с тобой какая? — обиженно проговорила Манька. — Не трать время. У людей своя жизнь, у тебя своя, им бы в своей разобраться. Мне вот нисколько не интересно, когда у тебя галактики разлетятся в разные стороны. Пока я тебя слушаю, все остальные дела стоят. Борзеевич, я смотрю, огородные грядки пропалывал без меня, а я Адово место щупала. Щупала, щупала и Голлема на свою голову нащупала… Риторический вопрос: зачем человеку Бог, если он сам Бог? Такой же подлый, жадный, бессовестный. Бессмертия ему не достает, вот и беситься. И богатства… побольше, побольше, чтобы как у тебя. И силы… чтобы звезданутся однажды, и взорвать вселенную. И сразу стать Богом, таким как ты…
Дьявол что-то подправлял в избе, то исчезая в потолке, то проваливаясь сквозь пол, а Манька следила за ним взглядом, закутавшись в одеяло, сложив руки перед собой. Несколько раз скрипнула печь, повернувшись вокруг оси, затем изба поскрипела дверными и оконными петлями.
— Нет, пожалуй, не свою, прямо здесь и взорваться, чтобы все видели, все знали, все говорили: о, какой особенный Бог! — продолжила Манька ворчать, заметив, что Дьявол снова в горнице. — А тот, кому это не надо, сразу становится изгоем. Те, кто в этом не смыслит ни хрена, пристраиваются к кому-нибудь, так оно надежнее. Им тоже надо поговорить, посоветоваться, получить отзыв… Тьфу, противно! Пока мы тут с тобой чирикали, Благодетели раз шесть успели отдохнуть за морями синими, за горами высокими, там, где солнышко красное круглый год — любо дорого посмотреть…
— Вот те на те! — Дьявол остановился, как вкопанный, поворачиваясь в ее сторону, забыв отпустить масленку, из которой на пол проливалось масло. — Ты на себя давно в зеркало смотрела? Ты это, я смотрю, засиделась уже тут, человеком начинаешь становиться. Пора нам, наверное, куда глаза глядят!
— Уйди! — попросила Манька. — Я справлюсь. Но мне нужно время. Пусть уйдет боль, тогда я смогу. Мои предчувствия меня никогда не обманывали, горе идет на меня отовсюду. Я нелепое недоразумение, случайное стечение обстоятельств и встречи яйцеклетки со сперматозоидом, — она тяжело вздохнула. — Если бы кто-то другой осеменил мою мать, все было бы по-другому. Даже если бы и отец, но живчик не этот, другой… Горе у меня, горе! Я Голлема вижу, кругом, а найти не могу. Был бы человек один, каждый отвечал бы за себя, и выбирал бы — а ты у него самый главный выбор зачем-то украл. Тебя никто так не заставлял, наверное, как ты нас, любить чудовище. Когда первому человеку понравилась его жена, он был глуп — он других женщин не видел. Ты и людьми-то нас не считаешь. Ты нас называешь человек, когда мы вместе, а мы не можем быть вместе. Кто не бросит в меня камень, если я признаюсь себе, что хочу быть с ближним? Кто не осудит, будто я качаю права, не имея прав? О, скажут, был бы бомж, алкаш, наркоман, она бы не стала доставать его! И правильно скажут… А я не достаю, я увидеть хочу бесстыдство их.
— Был бы бомж, ты бы болела, но не так. И приказать смогла бы, чтобы не пил, — Дьявол присел на краешек постели, вытирая руки о тряпку. — Это не так сложно, убрать из себя случайного прохожего, которому предложили с дороги отдохнуть. Это не вампир, который каждый день помнит, что надо рубить твою голову, чтобы жизнь казалась медом…
— Ты сам говоришь, это враг, — рассудила Манька, взяв на заметку, что и избу-баньку надо хорошенько промазать маслом. Самой, а то как-то нехорошо получилось, они живут, а Дьявол за ними прибирает, а она вместо спасибо ему выговаривает, но отступать она не собиралась — накипело. — Мы звери, но в твоем понимании. А людям до твоего мнения дела нет, они любят себя такими, какие есть. Ты ведь тоже не опираешься на их мнение. Больше, они не хотят быть такими, какими ты желаешь их видеть. Им нужен другой Бог, и они его придумывают. А я разве другая? Я не знаю, я вижу, им хорошо без меня. И без тебя. Просто мне не поднять этот камень, который меня придавил.
Дьявол загадочно улыбнулся. Ехидно улыбнулся, положив масленку на табурет у изголовья.
— Вампирам, Маня, хорошо без тебя. Но ночь не строит иллюзий. Она темна, и звери охотятся за вами. Мои сенсоры обращены во все стороны, и повсюду я вижу только твою глупость и твою смерть! Горе не пришло бы, если бы ты хоть как-то встречала его.
— Что мне делать? Я слабая, как никто другой. Будто я уже умерла! Всем что-то надо. И мне. Ты свободен, а мне нужна крыша и стены. Я так не могу, когда ветер, когда снег, когда звезды под ногами и над головой.
— И во мне! — подсказал Дьявол.
— И в тебе! Ты часть этого мира, — согласилась Манька.
— Не часть, я этот мир! — поправил Дьявол.
— Ну, а я ищу укрыться. Я не могу стать тем, что есть ты. Вампиры ничем не отличаются от меня, от другого человека. Им не докажешь, что они вампиры. Или оборотни. У них тот же генетический код, те же гениталии.
— У каждого вампира на лбу стоит печать, — усмехнулся Дьявол. — Как у Каина, который убил брата.
— Тем хуже для меня. Каждому, кто убьет вампира, отомстится в семьдесят семь раз. У меня тоже на лбу стоит печать, и каждый, кто убьет меня, семьдесят семь раз будет благословен. Может быть, поэтому меня убивает любой, кто встретит.
— Не рви мне душу! — опечалился Дьявол, и тут же пожал плечами. — Это же закономерно. Любой, кто придет к тебе, как друг, натолкнется на цинизм в твоем имидже, и примет на себя проклятие от земли вампира. А кто придет с любовью к вампиру, примет благословение от его души. Ну так, не благословляй поднимающих вампира! Не будь как Авель, который исключил меня из своей жизни. Кровь поднялась от земли, а сознания я не нашел. Закон один для всех. Разобрались, называется! Ты единственная, кто знает меня так, как не знает никто! Вот скажи, каков бы был твой выбор, если бы я и люди встали по правую и левую стороны?
— Ты конечно. Я не знаю ни одного человека, кто умел бы быть таким. Не потому что ты Бог. Даже если бы ты был Дьявол, которого придумали себе люди, и которому вдруг приспичило покрасоваться передо мной. Я бы соблазнилась и отрастила себе рога и хвост. Или залезла бы в котел, чтобы черти, повизгивая, подкладывали под котел поленья. Просто ты такой — демонстративно-интеллектуально-всесторонне развитый. С тобой не соскучишься. Хоть в костре, хоть у костра.
Манька покраснела.
— Ну, не совсем то, что мне бы хотелось услышать, — признался Дьявол. — А каким был бы твой выбор, два года назад?
— Люди, конечно. Ради места среди людей я решилась на это отчаянное и безуспешное предприятие, — подумав немного, ответила Манька.
— Вот! А ты говоришь, благословения нет в твоей печати! Она благословляет людей на смерть, когда они проклинают тебя, как твои враги, а тебя, возможно, на бессмертие.
— А у вампира наоборот? — она вопросительно взглянула на него.
— Ну, посуди сама: пришел человек к вампиру, отдал, потом понял, вампир, поживившись, оставил его ни с чем. И разумно полагать, что он не раз вспомнит, как больно засматриваться на лобное место вампира. Живота не жалея, он закроет себя в следующий раз. Через силу, но переступит. А вампира печать благословляет на смерть. Он несется по жизни, собирая сокровища, которым нет цены: стада, жен, поет и пляшет, не рыскает в поисках пищи, как оборотень, она сама его находит. И никогда не задумается, отчего ему так везло всю жизнь, сколько раз ему приходилось убивать, что такое боль, и кто такие — люди.
— С места, где прозвучало «бессмертие», поподробнее, пожалуйста, — нахально попросила Манька, поправив подушки за спиной. Она отжала носовой платок, мокрый от слез, завернув его в конец простыни.
— Ну, Маня, в огне ты почти не горишь. В воду пробовали, тонешь, но, если поддержку дать… Еще остались медь и железо. Я смотрю на тебя, и не понимаю, в чем проблема? Ты была менее пессимистична, когда спала в шалаше из еловых веток. Разве мы остались в дураках? Так что же ты кричишь всему миру о своем поражении? Вот она — твоя благодарность! — осуждающе омрачился Дьявол.
— Да не знаю я, кому размозжить мозги сначала: Благодетельнице, вампиру, или не искать их уже? — с отчаянием в голосе оправдалась Манька. — Разве в Аду я буду более несчастной, чем я есть?
— О! О! — Дьявол изумленно округлил глаза. — Плохо ты измерила Ад! Может, только ходила вдоль? Надо было поперек попробовать. Ладно, исправлю, когда попадешь туда снова.
— Да разве я об этом?! — рассердилась Манька. — Понимаешь, у меня ведь не только надежды нет, души у меня нет! Это наказание, или что? Что мне Ад приготовил: буду я как тот паренек, влюбленный в вампира? Естественно, что я боюсь! Только не змеи, которым голова его забита, Фу-у-у! — она брезгливо передернулась. — А у меня-то их сколько?! Я ведь видела, ты мне их обратно засунул! Я готова претерпеть, чтобы их убрать, но не выдержу еще одной светлой мысли о вампирах!