— Спасибо, — прищурился Татлин. — Ты мне понадобишься.
Новожилов стоял у лошадей вместе с Верой.
— Давай, — подошел Татлин. — Партия надеется на тебя. И верит тебе. Пока…
— Ты ведь не станешь расследовать, устанавливать их вину… Расстреляешь — и все. Так?
— Ты имеешь время? Я его не имею. И не зли революцию, — не то похлопал по погону, не то ударил. — Она тебе не простит.
— Не надеюсь, — усмехнулся Новожилов. — А ты помни: един Бог над нами…
— Тогда — вперед, за счастье трудового народа! — Татлин поднес ладонь к козырьку.
Мырин распахнул дверь черного хода:
— Пожалуйте, значит.
И Новожилов стал подниматься по лестнице — там, впереди, стоял в свету человек в темной одежде и, судя по всему, видел и ждал. Но как трудно было подниматься… Сколько скверных мыслей — уже не предчувствие, но — убеждение: сейчас совершится подлость. И он, дворянин и офицер, поверивший по недоумству своему сладким речам негодяев, — он, именно он сейчас, через мгновение всего, эту подлость и совершит. Было невыносимо горько…
— Как тебя? — подошел к лакею (а что, собственно, дурного в этом французском слове? Разве не выскочки сделали его бранным? Ведь это просто работа, самонужнейшая — поди обойдись), у того было радостное лицо и в глазах стояли слезы.
— Наши, господа, наши! — прошептал он, глядя в лицо Новожилову с такой любовью и преданностью, что тому стало совсем худо. Надо было что-то сделать, только вот — что?
— А меня Фирсом зовут, — продолжал. — Поди, Чехова Антона Павловича изволили читать? Я горжусь своим именем и тем, что господа всегда при мне! А вы проходите, ваше высокоблагородие…
В гостиной сидели трое — так увидел поначалу: хозяин — в длинном халате, в бакенбардах а-ля Александр Второй; в сюртуке и очках — бывший земский, наверное; и подтянутый, с усами, явно военного обличья. А на торце стола сидела девушка — юная, прекрасная, с взволнованным лицом. Их надо было предупредить. Наивная мысль, конечно. Во дворе — вооруженные Чека, их в пять раз больше, и все же, и все же… Ведь не без милости Господь. Представился: «Ваше превосходительство, Семиреченского казачьего войска есаул Новожилов». — «Ну вот, господа, я же говорил! — обрадованно произнес Аристарх. — Господи, сколько же я не видел родных погон…» — «Что, есаул, какие новости?» — спросил военный. «Я — по поручению Ижевского комитета восстания… — начал Новожилов, лихорадочно соображая, как сказать или намекнуть хотя бы. — В Ижевском заводе все готово. Восстание рабочих начнется в десять утра, по гудку».
— А ведь вы сомневались… — укоризненно посмотрел на военного Аристарх.
— Я, ваше превосходительство, человек не слова, но дела, если позволите. Вижу: дело начинается, я рад. Настроение в городе не изменилось? «Ну слава Богу, что сказал, спросил именно об этом». Теперь Новожилов знал, как дать им понять.
— Настроение в городе изумительное, господа, — начал он откровенно ернически. — Многие поют, некоторые, правда, плачут… Но это происходит оттого, ваше превосходительство… — замолчал, спиной чувствовал там, в прихожей, Татлина и остальных, — что людишки осознают: восстание не есть игра. Оно есть — как учит вождь красных, Ленин, — серьезнейшее и ответственнейшее дело! — «Ну, соображайте же вы, и — в окна, с разбега! Прямо за огородами начинается лес, уйдете, пусть не все, хоть кто-нибудь…» — Мы все должны осознать. Пролетарское единение — это вам, господа, не в борделе развлекаться! Барышня или мадемуазель? Какое у вас прекрасное лицо!
— Вам это все равно. — Надя отошла к окну. И она ничего не поняла…
— Нет, не все равно. Когда я вижу лица, подобные вашему, я воспаряю в эмпиреи!
— Наденька, успокойтесь, — удивленно посмотрел Аристарх. — Все слава Богу!
— Конечно, конечно! — нес Новожилов. — А помните, ваше превосходительство, выпуск? Танцы, дамы, кружение и шампанское, и стонет рояль… Это, кажется, «Беккер»? Вы позволите?
— Богу ради, прошу, — все так же удивленно произнес Аристарх; офицер был явно не в себе — ну да что ж? Бывает…
— О, у меня нет слов! — Новожилов заиграл «Шарф голубой» и даже запел. Что ж, призвать их открыто к бегству? Когда за спиной маузеры? Как бесполезно это… И значит — покоримся судьбе…
Между тем Аристарх уже держал торжественную речь:
— Этот марш навевает, господа. Государь, величие России — как мы могли забыть? Нет, вив лямпрёр[6], господа! Только так. В конце концов — мы ведь дворяне русские, служба до последнего вздоха — наш долг!
— Ваш! — зло выкрикнул земский. — Мы же боремся за демократическую республику!
И здесь вошел Татлин. Он улыбался: час торжества наступил…
— Что же вы, товарищ есаул, перестали музицировать? — спросил с неподражаемой иронией. — Или дали петуха?
— Мерзавец! — Военный ударил Новожилова по лицу.
— Слова, слова… — грустно произнес Татлин. — Была такая формула когда-то: слово и дело. Так вот: вы — слово. Мы — дело.
Вошла Вера, бросилась к Наде:
— Комиссар, это моя сестра!
— Ну вот! — обрадовался Мырин. — А она сразу попала ко мне на подозрение, ишшо в тот раз! Однако теперь все здесь, захлопнулась крысоловка!
— Папу убили белые… — Вера обняла сестру, та зарыдала.
— А то я предупреждал! — потирал руки Мырин. — Вам бы сразу сдаться…
— Ты, собственно… Надежда? Хорошо, Надежда — ты почему здесь? Кто тебя послал? В чем был смысл поручения?
— Да она девчонка совсем… — безнадежно произнес Новожилов. — Какое поручение, господи…
— Я знаю — какое? Заткнись.
— Надя, скажи правду. Товарищ комиссар поймет. — Вера вряд ли верила в то, о чем говорила. Татлин есть Татлин. Может быть, Новожилов тогда, в день знакомства, верно сказал…
— Меня приютили. — Надя смотрела с тревогой. — Это на самом деле совершенно замечательные люди! Я не ожидала! Я ведь тоже дочь большевика, и я должна сказать вам…
— Не нужно, девочка… — Аристарх укоризненно улыбнулся.
— Слова все это… Ты разделяешь их взгляды?
— Она не разделяет! — Вера подскочила к Татлину, схватила его за рукав.
— Тебя не спрашивают. — Татлин вырвал рукав. — Так разделяешь или нет?
— Я… Я не знаю… — Надя не сводила глаз с лица Аристарха.
— Не знаешь? — Татлин наслаждался своей властью, он был счастлив.
Аристарх выступил вперед:
— Что вам угодно, как вас там?
— Как нас там… — укоризненно повторил Татлин. — Ах, генерал, генерал…
Мырин наклонился к уху Татлина:
— Будь осторожен, комиссар, главная гидра ускользнет!
— Не беспокойся. Генерал, вы признаете свое участие в целях… Для… Короче: вы против нас? Или, может быть, — за?
— А я не отвечаю на подобные вопросы случайным людям, — убежденно сказал Аристарх. — Вы ведь власть, кажется? У всякой, даже самой непотребной власти есть суд, следствие, дознание. Отведите нас туда, и мы посмотрим. Право во главе угла, право!
— Я — когда мясцо и винцо вам поставил, — зачастил Мырин, — я вас всех зазвал за революцию. А вы? Отказались поголовно!
— Товарищи контра… — Татлин прошелся взад-вперед. — Вы плохо представляете себе…
— Да! — Мырину тоже было сейчас сладко. Даже приторно.
— …смысл рабоче-крестьянской революцьии…
— Вот именно что! — не унимался Мырин.
— А ведь он в том, представьте, что мы уже начали создавать нового светлого, счастливого человека! А вы? Зачем вы нам?
— Незачем! — поддержал Мырин.
— Прав! Ни за чем! В свое красное будущее мы вас, прошлых, не возьмем!
Мырин схватил со стола яблоко, начал есть и выплюнул:
— Кислятина! — и сразу же взял другое, подбросил, Татлин перехватил, да так ловко, что Мырин поперхнулся.
А Татлин хрипел:
— Создание, значит, нового и опять же рэволюцьонного — это вам… не покакать, господа!
— А тех, кто сопротивляется… — Татлин подошел к роялю, потыкал пальцем, вышло нечто вроде «Во саду ли, в огороде» — под эту мелодию пропел высоким козлиным голосом: — Отведите в огород! Прикажите расстрелять!
— Само собой. — Мырин схватил Аристарха за рукав, поволок, но Аристарх вырвался, оттолкнул.
— Пошел вон, мерзавец, — сказал, вытирая локоть носовым платком.
— Подожди… — Татлин улыбнулся. — Я не в первый раз замечаю, что эти бывшие живут в мире вымышленном, невсамделишном. Да поймите, генерал, с кем вы пытаетесь сражаться? С народом? Вы знаете, что такое народ? Который поднялся на битву за новую жизнь? Я — песчинка, один из многих, я расскажу вам сейчас свою историю. Я родился в нищей местечковой еврейской семье, в Западном крае, в черте оседлости. Мои родители имели шинок — ну, мелкий трактир, чепуха, я знаю… — Татлин волновался, и поэтому появился акцент. — Мы всегда перебивались — от дня до другого. А погромы? Это ужас вспомнить! И я сказал себе: ты, сказал я себе, ты, Давид, выйдешь оттеда! Из нищеты. Ты, сказал я себе, станешь учиться. Чему может научиться местечковый еврей десять лет назад, когда каждый тебя имеет куда захочет? Я пробрался в Киев, я шел вечерами, по стенкам, чтобы не увидала полиция. И Бог… то есть случай, я в Бога никогда не верил, — помог. Я увидел объявление: профессор Шлеймович Борух Мовшев делает обследование на ранних стадиях, вычищает и так далее — зачем вам подробности… Я пришел, и я сказал: вы еврей, сказал я ему, и я, представьте себе, — еврей. Разве царь нам поможет? Или, может быть, какой-нибудь сахарозаводчик Ханенко нам поможет? Я буду у вас мыть полы и выносить в ведрах отрезанное, я на все готов! И он как еврей и сын раввина понял меня. Он был крупный гинеколог. А стал крупным фельдшером. Теперь вы понимаете? С дороги нашей партии меня не свернет никто!
Все молчали, даже неугомонный Мырин притих.
— Товарищ Новожилов, — позвал Татлин. — Товарищ есаул! Выводите и займитесь. Требуется полная антисанитария. Я знаю, что такое антисанитария, а вы — догадаетесь. Но антисанитарию должно соблюдать, помните!
Мырин воспрял. Теперь он толкнул Аристарха в спину что было сил.