лекшее, но нетронутое, это вызывало почтительное удивление: в конце концов, могилы эти были вражескими, и каким же величием духа обладали те, кто хранил их и ухаживал за ними. Много ли в России надгробий бесславно ушедшей армии Наполеона? Вспомнил о том, что сказал Дудоров: идет разработка Брестского мира. Идет распродажа страны с единственной целью: удержаться у власти. Чего же стоит власть, суть и значение которой только в том, чтобы удержаться? Странное здесь было место: птицы распевали райскими голосами, шелестела листва, и вдруг показалось, что звучит тихий, неприметный голос ниоткуда: «Вернуться…» Голос настойчив, старается убедить: «Вернуться… Россия в крови… Твое место — там, среди тех, кто отдает жизнь…»
Но целый год еще должен был пройти, чтобы возвращение состоялось реально…
А пока вспоминал; тогда, в 1904-м, бесконечная, выматывающая болезнь не давала ни воевать толком, ни жить даже. С миноносца пришлось уйти, командовал в Порт-Артуре сухопутной батареей. Потом плен и этот удивительный город — Нагасаки. Вот привелось встретиться еще раз…
Известие о прибытии адмирала Колчака из Харбина получилось в конце августа, его назначение на пост военного министра было практически предрешено. 12 сентября Дебольцов прибыл на омский вокзал и сразу же увидел приближающийся салон-вагон, на перроне стояли встречающие и рота почетного караула. Однако удалось договориться: первым войдет он, Дебольцов, тридцать минут в распоряжении — присутствующим все это было объяснено просто: у Военного контроля есть свои предположения, связанные с охраной адмирала и режимом его пребывания в Омске.
Когда миновал вокзальные ворота, увидел казачьего офицера, тот вышагивал, уставившись в землю и придерживая шашку левой рукой. Тем не менее встретились взглядами. В первое мгновение словно электрический ток пронизал — это сестра Нади. Фотография, на которой обе были запечатлены вместе с отцом, висела в спальне. Но тут же подумал: бред… Этого не может быть! Но когда, отойдя шагов на двадцать, офицер почему-то оглянулся — понял: ошибки нет… Но почему переодета? Как оказалась здесь? Ведь на барже все погибли, это он знал…
Офицер проводил в купе, Колчак сидел у письменного стола и писал что-то, на секретере стояла фотография молодой женщины в тюрбане, женщина смотрела в объектив и едва заметно улыбалась. Обратил внимание: адмирал в непривычном френче хаки и таких же брюках в сапоги, на груди Георгиевский крест. Пристальный взгляд светло-серых глаз сразу же потеплел, понял: Колчак вспомнил, узнал.
Господи, как мало времени… Но договориться надобно именно сейчас, кто знает — позже заботы, веяния, влияния, все может измениться.
— Ваше превосходительство, полковник Дебольцов по поручению группы офицеров.
Улыбнулся:
— Рад видеть вас в добром здравии, Алексей Александрович. Меня предупредили. Итак?
— Прежде, нежели я выполню данное мне поручение, — начал Дебольцов, — я полагаю себя обязанным известить вас об обстоятельствах трагических. Зачинатели Добровольческого движения Алексеев и Корнилов — мертвы. Над трупом Лавра Георгиевича большевики поиздевались всласть. Могила утрачена. Оба генерала — честные люди, но — заблудившиеся, как мне представляется…
— В чем же?
— В бессмыслице, ваше превосходительство. Нынче считается неприличным почитать Государя и трехсотлетнюю историю правящей династии. Но дело не в этом. В ночь на 17 июля сего года Семья и слуги перебиты самым безжалостным образом в подвале дома инженера Ипатьева в Екатеринбурге.
Колчак встал, над секретером висела икона Знамения Пресвятой Богородицы, произнес, перекрестившись: «Со святыми упокой, Господи, души убиенных рабов Твоих…»
— Где… тела? Должны быть достойные похороны.
— Невозможно. Большевики скрыли следы преступления.
— Что ж… наступает новое, невиданное время. Когда обыкновенные человеческие чувства утрачены и вера поколеблена, и властвует бессмысленная жестокость… Полковник, я не знаю, как сложится моя судьба здесь и смогу ли оказать вам поддержку, но… Это страшное дело должно быть расследовано. Тела — найдены и преданы земле. Теперь извольте о деле, которое привело вас сюда. И благоволите сесть.
— Слушаюсь. — Сел, закурил — предложение сесть традиционно означало разрешение называть старшего по имени-отчеству и курить без дополнительной просьбы.
— Позвольте, Александр Васильевич, обрисовать картину. Власть в стране принадлежит клике Ульянова. Разрозненные социалистическо-эсеровско-меньшевистские правительства — где бы они ни находились, признать реальной властью никак нельзя.
— Хорошо, я согласен. И что же?
— Предположим, победит Ленин. Что тогда — подпольная борьба? Это удел крыс. Порядочные люди не станут сражаться в подвалах, и кровь, пролитая нами, чтобы исподтишка сбросить, — бессмысленна. Только честный бой Христа и Антихриста, Александр Васильевич, у нас должен быть Армагеддон.
— Но если победят «правительства», как вы изволили выразиться…
— Вы видите разницу? Большевики, меньшевики… Одного поля ягода. Все равно всем все поровну, словоблудие и мрак, и, в конце концов, не все ли равно — с какой помойки получать отбросы?
— Как это изменить?
— Восстановить легитимную власть. Государя.
— Но идея бесконечно скомпрометирована. Нас не поймут, не поддержат.
— Научимся делом доказывать свою состоятельность. Научимся убеждать и переубеждать. Если мы сумеем миновать барьер всеобщего неприятия, — я ведь знаю, что Шульгин убежден: монархия изжила себя, она не может возвратиться, — мы вернем Россию в естественное состояние. Это надобно сделать, Александр Васильевич, вопреки всему и несмотря ни на что!
— За всем, что вы говорите, вырисовывается очень определенная вещь, полковник… Диктатура.
— Диктатура диктатуре рознь, согласитесь. Одно дело — резать и обжираться, другое — стремиться к истине. В городе — офицерский отряд войскового старшины Красильникова. Части коменданта города полковника Волкова. Есть и другие. Пока нам нужно ваше принципиальное согласие.
— Хорошо. Но я должен осмотреться, побывать на фронте, встретиться с чехами. Там решим, Алексей Александрович… — Взял фотографию. — Это Анна Васильевна Тимирева. Я очень прошу вас: не раскрывая, не посвящая и не объясняя — прикажите искать. Мне кажется, Анна должна быть где-то здесь, совсем близко…
Дебольцов вгляделся: платье с бусами, высокий боярский воротник, тюрбан, а под ним, в свету, лицо — странное, с нервными ноздрями, страдальческим изломом губ, но все равно — доброе и красивое.
Когда уезжали с Корочкиным в завод — отправление задерживалось, потом пришел поезд, из него вышли какие-то люди и, кажется, эта самая женщина. За ней шла горничная с баулом и мешком; только вот головной убор был другим: шляпа с огромными полями, затенявшими лоб и глаза…
— Мне кажется, я смогу вам помочь…
Но осень миновала, и лег снег, а сведений о Тимиревой у него не было. Если тогда, на перроне, действительно промелькнула она — тогда куда же делась, ведь город был не столь велик, чтобы раствориться в нем без остатка.
Однажды утром младший офицер, доложив об обычных происках местной большевистской пропаганды: листовках, слухах, ограблении ссудной кассы, — положил на стол копию фотографии и сказал, что женщина эта работает в мастерской по пошиву белья для армии.
— Как вам удалось? — обрадовался Дебольцов.
— О, господин полковник, просто все… Девица из этой мастерской услаждает мои холостяцкие вечера, фото лежало на буфете, увидела и кричит: «Да ведь это мадам Анна!» «Мадам» — заметьте, и я понял, что попал в точку.
«Неисповедимы пути и методы контрразведки», — подумал Дебольцов.
Между тем все было готово в главном: верные войсковые части и офицеры ожидали сигнала, батальон государственной охраны нейтрализовали обещаниями и угрозами. Да и сами офицеры батальона понимали отчетливо: власть, представляемая и направляемая бессмысленной интеллигенцией, скомпрометировала себя и кончилась. Решили не препятствовать. Вечером Дебольцов поехал к Колчаку и объявил готовность. Колчак долго смотрел в одну точку, потом сказал: «С Богом, полковник. Другого пути и вправду нет». Момент был захватывающий — шутка ли, изменится судьба Сибири и Дальнего Востока, и значит — всей России. В сочувствии и споспешествовании сильной сибирской власти со стороны Деникина, Юденича и прочих командующих антибольшевистскими фронтами Дебольцов ни минуты не сомневался: когда во главе движения появляется личность, не менее, а может быть, и более значимая, нежели у противника, — тогда Белое дело (а оно теперь было воистину белым, монархическим — не сомневался) неизбежно должно одержать победу, оно просто-напросто обречено на нее.
— Поздравляю, ваше превосходительство, — голос Дебольцова дрогнул, — святая дорога перед нами, и дай нам Бог пройти ее с честью!
Перекрестился на Богоматерь, ждать оставалось совсем недолго.
— Да, Александр Васильевич… — начал Дебольцов загадочно. — У меня, кажется, сюрприз.
— Кажется? — побелел Колчак.
— Крепитесь — и едем.
Дебольцов позже часто вспоминал этот странный миг: Колчак мчался по лестнице, словно юнкер, на него оглядывались в недоумении, из дверей Директории выскочил пулей.
— Авто, где авто? — кричал, оглядываясь нетерпеливо, наконец подрулил «роллс-ройс», сели и помчались, как некогда на рысаках.
Мастерская помещалась недалеко, там, где до войны занимались мелким ремонтом одежды. Колчак влетел первым, и стрекот машинок оборвался, словно по мановению волшебной палочки: адмирала узнали. Одна за другой молча выходили девицы, бросая заинтересованные взгляды на красивого полковника, на адмирала не смотрел никто — знали, кому он принадлежит, или чувствовали, может быть…
Ушел и Дебольцов, стояли молча напротив друг друга и смотрели, смотрели…
Она отметила про себя, мысленно, что у него прибавилось седины и взгляд любящих его глаз (о, несомненно!) стал грустным, с каким-то трагическим даже оттенком.