— Вы знаете, кто мы. Из ваших предсмертных… так сказать… реплик это стало понятным. Как вы думаете, какой у нас выход?
— Детский вопрос, товарищ… Я должен буду подтвердить Центру вашу подлинность в качестве Коммеля, а потом и лично засвидетельствовать это. Поскольку вы отберете у меня подписку и отпечатки пальцев — я буду повязан. Второй путь — всадить мне этот шприц…
— Вы дадите такую подписку?
— А куда деваться? Жизнь дороже смерти.
— Верно. Принесите бумагу и столик, мы все оформим, не отходя от места событий, так сказать…
Один амбал ушел, другой остался у дверей. Резидент прошелся по комнате, отодвинул штору, пол пересек солнечный луч.
— Хорошая штука жизнь… — проговорил задумчиво. — Может быть, вы читали Максима Горького, так вот он — в пьесе «На дне» — устами Сатина говорит: «Человек — это звучит гордо!» Это программа нашей партии, Бабин. Я вам должен сказать, что когда мы вступаем во взаимоотношения с врагом — мы всегда надеемся переубедить, перевоспитать. Не словами, нет… При случае мы отправим вас в СССР на недельку-другую, и вы собственными глазами убедитесь, как все изменилось в прежде дремучей стране. Знаете, смотришь в глаза людям — они другие! Счастливые! Они сами строят свое будущее.
Появился амбал, перед собой он катил столик с письменным прибором и стопкой бумаги. Рядом возвышалась коробочка со штемпельной черной краской — для снятия отпечатков.
— Договорим в следующий раз, — улыбнулся Петр Петрович. — Итак, пишите…
По его знаку амбал освободил Бабину туловище и правую руку. Петр Иванович обмакнул руку в чернильницу, отметив про себя, что перо ученическое, № 86, и выжидающе посмотрел на резидента. Тот кивнул и начал диктовать:
— Подписка… Я — такой-то и такой-то, даю настоящую подписку Объединенному государственному политическому управлению СССР в том, что обязуюсь беспрекословно выполнять данные мне поручения, хранить тайну и максимально содействовать скорейшему установлению диктатуры пролетариата в масштабах земного шара. В удостоверение вышеизложенного ставлю свою подпись и фиксирую дактилоскопическую структуру правой руки. Подписали? Хорошо. Теперь отпечатки.
С интересом следил, как профессионально Бабин катает пальцы по подушечке, а потом и по бумаге, удовлетворенно вытащил лист из-под пальцев, помахал зачем-то в воздухе. Кивнул амбалу, тот расстегнул ремень на левой руке Бабина.
— Спасибо, что не убили… — улыбнулся Бабин. — Деньги, документы, оружие.
— Конечно. Браунинг — символически, уж извините. Отношения у нас только теплятся, что такое социализм и наша партия — вы еще плохо себе представляете, и потому береженого, как говорится…
Амбал протянул деньги, паспорт, пистолет. Бабин аккуратно и не торопясь разложил все по карманам. Шприц лежал в ванночке, боковым зрением видел это. Оставались секунды: если попытаться воспользоваться цианом — это надо делать сразу. Если же шприц — страшилка — увы… Финиш. Финита. Но как вдруг заныл — до спазма в сердце, высверленный зуб… Нет. Они здесь в страшилки не играют.
Он видел себя словно со стороны, в чистой прозрачной воде: вот рука медленно-медленно потянулась к ванночке. Пальцы обхватили стеклянный стержень. Большой палец уперся в площадку поршня. Поворот. Струйка в лицо резиденту — он рядом. Еще одна плавно достает первого амбала. Второй елозит ногами, как застоявшийся конь, бежит. Но дверь закрыта. Чтобы ее открыть — нужно время, пусть мгновения, но этого достаточно, струйка стекает от уголка глаза по щеке: повернулся лицом, дурак. Как некстати. Бедненький…
А ведь небольшая, в сущности, комната… Или эти три так правильно распростершихся тела ее загромоздили? Сначала осмотрел карманы амбалов. Документов никаких, только оружие и ключи от автомобиля. Так… Теперь резидент. Документов нет, одна записная книжка с календарем на 1926 год. Чепуха. Однако что-то зацепило наметанный глаз: цифры. К календарному устройству они не имеют отношения. Шифровальный, судя по всему, календарик. Для мелких, коротких, но важных сообщений. И прозрачная вклейка с дырками. Так, и это понятно: если наложить на ряд цифр, букв или слов — выделится нечто нужное. Ладно, разберемся. Теперь помещение…
В комнате не обнаружил ничего. Но зато на кухне ждал сюрприз: высыпав в унитаз содержимое всех банок, обнаружил в одной конверт с письмом, написанным корявым деревенским почерком с орфографическими ошибками: «Добрый день вам дорогии. Давеча писали вам о Боре и об Дениски. Приехали б даить неближней свет. Может летом выйдет. Не думайти что мы зазналися атак стой идрутой стороны одни утлы. Так вот и лето пройдет ачто исделать коли Власьев да Миронова с Сургучовым пют бес просыпа. Обидна. Остаемси с любовью к вам Степанида и Пахом». Судя по конверту, письмо было отправлено две недели назад из СССР, со станции Зима на Великом сибирском пути. Власьев, Миронова и Сургучов — это были псевдонимы завербованных агентов РОВСа: первые двое — станционные служащие, Сургучов — таежный охотник. Их открытые псевдонимы в резидентуре разведки большевиков могли означать только одно: операция проводится автономно. Территориальные органы госбезопасности в известность не поставлены, ими агенты, стало быть, не вскрыты и не разрабатываются. Иначе переписка шла бы по каналам легальной резидентуры и шифром. Так… Они не хотят посвящать в свои замыслы товарищей по работе в СССР. Из контрразведки. Почему? Видимо, их собственная реализация предполагает лакомый кусочек необъятного размера. Что это может быть? Почему письмо со станции Зима? Кто из политической разведки Советов был там и каким образом выявил агентуру? Как это произошло, как? И почему людей не арестовали, выдерживают? Хотят выйти на остальных? Да ведь нету никаких «остальных», судя по всему — они знают об этом. Значит — нужны зачем-то? Значит, с их помощью хотят добиться чего-то невероятного. Но как? Черт возьми… Бабин почувствовал, как по спине ползет ледяная струйка. «Ведь мой собственный приезд сюда… — Он забормотал, словно был под воздействием наркотика. — Мой собственный приезд предполагает проверку Коммеля и — в случае благополучного исхода — организацию изъятия колчаковского золота. Близ станции Зима… Ясно, что госбезопасность втемную перевербовала этих троих, они, бедные, продолжают служить РОВСу, а на самом деле… Дохлая ситуация — отдадим должное товарищам по работе. Дзержинцам. Разыгрались ребята. Какая прыть. Ладно. Остудим».
Он перестал разговаривать, успокоился, все было ясно: большевики начали свою контроперацию. Именно для этой цели ликвидирован Коммель, его представительским документом воспользовались — в частности, для вербовки Дебольцовых. Возможно, Алексей Александрович нужен на той стороне, чтобы некто, помнящий его еще по колчаковскому эшелону, указал тайник с целью изъятия. И более того: с этим золотом Дебольцов может быть позже внедрен в структуры РОВСа, да еще при подтверждении агентов РОВСа — за милую душу. Зачем? Детский вопрос: полковник и его жена будут разлагать организацию изнутри, целенаправленно, но пока — втемную, не подозревая ни о конечных целях, ни о своей роли. Когда же войдут в доверие Врангеля, руководства и замажутся окончательно — их «подработают», постараются сделать сначала сочувствующими — здесь роль Надежды Дмитриевны, старой подпольщицы, неоценима, — а потом и союзниками. Тогда и толкнут. На подвиг…
Сунул голову под кран, отдышался. Фантазия увела чересчур далеко, так и подумал, и в то же время… За счет кого действует организация? РОВС? Кто ее мозг, генератор идей, страстотерпец, ведущий в будущее? Петр Николаевич Врангель. Кто за ним? Кутепов Александр Павлович, прошедший Крым, эвакуацию, Галлиполи, верный до последнего дыхания, авторитетен в армии. Допущенный к мозгу РОВСа Дебольцов — если он, не дай бог, изменит — обезглавит военный центр противостояния одним ударом. Романтик, человек чести, понимаемой ригористически, абстрактно, ему укажут на кровавые дела эмиграции, ее опохабленное борьбой лицо — и кто знает…
В течение получаса тщательно убрал квартиру, ликвидировал все следы. Когда же за окнами совсем стемнело, вытащил трупы во двор — благо имелся черный ход — и погрузил в машину. Внешне потрепанный и замызганный «шевроле» завелся мгновенно и, мощно урча мотором, помчал Бабина к окраине города. Здесь было кладбище. Чувствовал: везет. Появился неистребимый кураж, желание сделать все надежно, точно, страха совсем не было. Въехал по аллее вглубь, вытащил по очереди всех троих и аккуратно положил на землю лицом вниз. Потом вернулся к автомобилю и взял заводную рукоятку. Подумал: «Противно?» Нет, этого чувства в нем не было, только острое, победителя — оно жгло. Мощными ударами разбил лица вдребезги — никакая экспертиза не собрала бы осколки костей в единое целое. Бил и вспоминал бредовые рассказы Дебольцова — так ведь тогда казалось — о безумной расправе с Царской Семьей. «Вы их кислотой тогда? Вы их на куски рубили? Ну, не взыщите, товарищи, — я вас тоже не пощажу…»
Разбитые головы отрезал и зашвырнул далеко в разные стороны. Об этом чисто китайском методе расправы знал хорошо, подумал, что полиции ничего другого не останется, как соотнести случившееся с «работой» хунхузов, бандитов. Одежду на трупах облил автомобильным маслом — нашлось в багажнике — и поджег. Теперь все…
Через пять минут автомобиль привез его к пристани, здесь — как и всегда в это время — было пусто и тихо. Разогнавшись (постарался не задеть ограждение), выпрыгнул в последний момент. В том, что авто не найдут месяц-два, — не сомневался. А может быть, и никогда не найдут. Отдышавшись, посмотрел на часы: было около десяти часов вечера, на экспресс (отходил через полчаса) вполне можно было успеть…
Глава 14
Как и в первый приезд — пять лет назад — вокзал Харбина произвел тягостное впечатление: серый, длинный, низенький, в стиле провинциального модерна (волюты на фасаде были просто смехотворны) — теперь он и вовсе давил, как катафалк без колес. Экспресс стоял на первом пути, Бабин вошел в здание, в камере хранения открыл свою секцию и достал баул; все было на месте — паспорт с советскими и китайскими визами, еще один браунинг и две пачки патронов к нему, рубашка, галстук, смена белья, деньги. В кассе затруднений не возникло, взял спальное место до Иркутска, кассирша только любезно осведомилась — есть ли паспорт и в порядке ли виза. Разместился в большом двухместном купе, вагон оказался родной, российской постройки, первого класса, оставалось только дождаться попутчика и лечь спать. Встречу с Дебольцовыми наметил после границы с Советами — пусть пообвыкнут, насмотрятся на родную бывшую природу — оно и легче разговор пойдет. Задумался, стал вспоминать случившееся — теперь все казалось кошмаром, дурным предутренним сном после перепоя. Незаметно поезд тронулся — неслышно, мягко, застучали колеса, под их убаюкивающий стук Бабин задремал. Проснулся от прерывисто бубнящего звука, похоже было, что где-то разговаривают. И вправду — слов разобрать нельзя, но ведь разговор, ошибиться не мог. Некоторое время лежал с открытыми глазами, ведя взглядом по потолку, стенам, дивану на противоположной стороне — попутчик так и не появился. В какой-то момент показалось, что звук — сколь ни странно — идет с потолка. Встал на столик, прислушался — и точно: от панел