— Сотрудничества, — рассовал по карманам «признания». — Вы должны знать, что хотя бы одно из них, в случае чего, будет доведено до вашего руководства. Правила игры, голубчик…
Договорились о следующем: Михаил Никифорович «введет» Бабина в дело — под видом канувшего в Лету «Коммеля» — Деева Артамона Леонидовича. Московских сотрудников в операции нет и не предвидится, местные товарищи из территориальных органов ОГПУ ничего заподозрить не смогут: Бабин профессионал от РОВСа, понятийный аппарат у всех служб одинаков или близок, так что воспримут за милую душу. Задача: ничего не отменяя и никак не высвечивая суть — продвинуть операцию как можно дальше, вплоть до Москвы. Отсутствие Малахаева объяснить изменой, попыткой слинять с золотом и ликвидацией поручика на месте. Правда, только до Москвы можно будет дурачить чекистов. Далее Бабину придется исчезнуть, и Дебольцовы с золотом останутся один на один с Михаилом Никифоровичем и товарищами из центра. Здесь вполне может наступить коллапс: Надю запрут во внутреннюю тюрьму ОГПУ на Лубянке…
— Есть и другие неизвестные, так сказать… — Дятлов говорил устало, надтреснуто, похоже было, что со своей судьбой завербованного агента он примирился и всерьез был намерен заслужить сохранение жизни. — Наши… То есть мои бывшие сотоварищи вполне могут не только запереть Надежду Дмитриевну, но и меня отстранить от дальнейшей операции: что я могу сообщить Трилиссеру о Коммеле — Дееве?
— Вопрос… — согласился Бабин. — Скажете, что исчез?
— Это будет означать, что меня посадят в соседнюю с Надеждой Дмитриевной камеру… — горько вздохнул Дятлов. — Могут применить и специальные средства — пытать, например… Вас ведь пытали…
— Ну, меня… — улыбнулся. — Я — враг. Вы — свой.
— Не понимаете, с кем дело имеете. В ИНО — люди предельно жесткие, изощренные. Это вам не какой-нибудь армянин с волооким взглядом…
— Артузов? Мы о нем иного мнения: беспощадный человек.
— С Трилиссером не сравнить. Это второй Урицкий. Тот был зверь. И этот не лучше. Я не знаю, что делать. Если бы удалось все дальнейшее вести под моим контролем — тогда… Да и то: я не знаю, как развернутся события даже и в этом случае.
— А если мы вернем Надежду Дмитриевну в Харбин? Нет… Там ее найдут. В Шанхай? Миллионное население, затеряется…
— А что объясню я? Кузьмин что наплетет? Такую легенду отступную за день-два не сочинить. Так, чтоб поддавалась проверке. А до проверки? Все равно отправят в камеру и мало ли что еще…
Тяжелый был удар. Било по самолюбию — неужели не переиграем госбезопасность? Но это огорчение — так, чепуха. Ведь Алексей, находясь в центре РОВСа и пользуясь доверием новых хозяев, мог оказать неоценимые услуги движению. Мог бы. Но — видимо, не окажет.
— Значит, надобно сделать так, чтобы присутствие в Белграде и Надежды Дмитриевны, и Алексея Александровича было не просто необходимо — но совершенно обязательно, — вдруг сказал Дятлов.
— Как? — Бабину понравилось это, вполне, впрочем, объяснимое, но — усердие тем не менее.
— В разговоре со мной Дебольцов мог сообщить о жене Врангеля, о том, что Надежда Дмитриевна была с нею дружна?
— В Екатеринбурге познакомилась, что ли? И жена барона сразу же узнает Надежду Дмитриевну?..
— Да. Вы правы.
— Но идея светлая. Подумаем…
Поезд приближался к границе, оставалось минут сорок. После станции Маньчжурия — проверка документов, досмотр, — это понимали все. Нужно было что-то решить. Зашел Дебольцов, сели, заперли дверь.
— Полковник… Мы должны принять решение. — Бабин был суров и мрачен.
— Я понимаю.
— Алексей Александрович, если мы хотим продвигаться в глубь советской территории, а на станции Зима идти в тайгу и изъять золото, и вы повезете это золото вместе со мной или один — это уж как…
— Один? — перебил Дебольцов нервно. — Я что-то… Не понимаю.
— Очевидно, что вас с Надеждой Дмитриевной чекисты за границу не выпустят, — объяснил Бабин.
— Но ведь планировалось… — Дебольцов замолчал, он все понял.
— Планировалось… — убито протянул Дятлов. — А где Коммель? Вы ведь не ребенок. Ваша жена останется заложником. И я не хочу вас обманывать. Мы были… Хорошо — пусть мы остаемся врагами, у нас разные интересы, но ведь мы люди, черт возьми…
— Вспомнили… — кивнул Бабин, без малейшей иронии, впрочем.
— Так вот: ваша супруга останется заложницей. Ее посадят. Во внутреннюю тюрьму на Лубянке. И еще: это было бы выходом. Не смейтесь, я правду говорю. Но я знаю и Трилиссера, и Менжинского. Вас будут кормить письмами от Надежды Дмитриевны. А она… Она сгниет в лагере. Вас обманут, вот и все.
— Невозможно… — Дебольцов встал.
— Если так, — подытожил Бабин, — выход только один: реституция. Возвращаемся в первоначальное состояние. Вы на станции Маньчжурия заявляете о болезни — ну, там, сердечный приступ, длительные обмороки — и возвращаетесь в Харбин. А мы с Мишей… Мы едем дальше. Миша — в Москву, я — в Белград.
— В Москву… — Дятлов засмеялся, как клоун на арене цирка. — Вы шутить изволите! Артамон — Деев — исчез. Завербованные Дебольцовы — тю-тю! Да меня в порошок разотрут. Нет уж… Я тогда, как вы и советовали, исчезну где-нибудь в Шанхае…
— Решение принято. Дятлов — вы свободны. Алексей Александрович, я должен сделать распоряжения.
— Я иду к Наде, — сказал Дебольцов. — Не знаю… Я все ей расскажу. Решение должна принять она.
— Вы… Вы… что же… Готовы пожертвовать… Нет. — Дятлов встал, начал тереть виски. — Я не барышня, товарищи. Господа то есть. Я людей убивал на раз. Но этого нельзя сделать, нельзя, вы понимаете? Это не мое дело, но так получилось… Ч-черт… Господи ты боже мой…
На станции Маньчжурия собрались еще раз в купе Бабина. Здесь поезд стоял минут двадцать, было время принять решение: в конце концов — еще несколько минут, и все отрежется острейшим ножом, навсегда, может быть… Надя долго молчала, видимо ожидала, что заговорят мужчины, но никто из них не решался заговорить.
— Я согласна ехать в Москву — и будь что будет.
— Перспективы нашего теперешнего проникновения — то бишь совершенно нормального прибытия Алексея Александровича в Белград, к Врангелю, — нулевые, — холодно произнес Дятлов. — Одно дело, когда полковник работает как бы от госбезопасности, а на самом деле разрушает замыслы ЧК, другое — просто личное присутствие. Барон — он, конечно, рад будет боевому офицеру, с опытом, но это не оправдывает возможной гибели Надежды Дмитриевны.
— Что касается меня — то я выполню приказ, — сказал Дебольцов.
— Я же… — начал Бабин раздумчиво, — не могу отвергнуть доводы Миши. Решение будет таким: мы возвращаемся. Как вы? — посмотрел на Дятлова.
— Я с вами…
…Через два дня они были в Харбине. Увольнение Дебольцовых с КВЖД прошло гладко, никаких возражений со стороны администрации дороги не последовало, только инспектор кадров взглянул с хитрецой: «Что же так, Леонид Петрович?» — «Марфе Сергеевне в Хайларе стало плохо, ее рвало, мы решили вернуться». — «Были у врача?» — «Нет, а зачем? Мы же увольняемся с прекрасного места, желающих — пруд пруди». — «Это верно, я так спросил… А почему вы всего за месяц — мы ведь с вами месяц не виделись? Научились так хорошо говорить по-русски? Вы были так косноязычны…» И Дебольцов понял, что никакой, даже самый большой опыт специальной работы не гарантирует от прокола. Сказал, смачно плюнув на пол: «А это вам все равно. Кому надо — тому я все объясню», — и ушел, впрочем, в очень дурном расположении духа. Бабин и Дятлов ждали дома, Надя что-то готовила на кухне, рассказал о случившемся.
— Я его не знаю. — Дятлов подошел к окну, отодвинул занавеску. — Вероятно, из нелегальной резидентуры или разведупра. Ему надо рот заткнуть.
— Разумеется, — кивнул Бабин. — Вы покажите полковнику соседнюю квартиру — для образования, — и ушел, проверив обойму браунинга.
Вышли в коридор, Дятлов открыл двери — там был очень сложный замок, и ключ напоминал хребет доисторического чудовища с картинки. Вошли, в комнате, стена которой примыкала к квартире Дебольцовых, стояли на подставке радиоприборы с наушниками, тянулись, исчезая в стене, провода.
— Во всех помещениях, включая сортир и ванную комнату, стоят микрофоны. Деев или его люди вели специальный дневник по поводу каждого вашего слова. Возьмите наушники.
Дебольцов послушно исполнил, послышался щелчок тумблера, и в наушниках отчетливо обозначился Надин голос: она напевала «На заре ты ее не буди».
— Дневник у вас есть? — Дебольцов вернул наушники на место.
— Вот он… — выдвинул ящик, протянул толстую тетрадь. Дебольцов пролистал.
— Чепуха…
— Верно. Потому вам и доверяли. А если что… Вы бы однажды утром не проснулись.
— Что с этим делать?
— Уничтожим. Вернется ваш товарищ — и мы покинем это место. У меня в городе есть квартира, о которой не знает никто. Кроме того… Запас денег в резидентуре примерно десять тысяч иен. Этого достаточно, чтобы нам исчезнуть навсегда.
— Вам исчезнуть. Мы должны работать.
— Что ж… Вы правы.
Инспектора кадров Бабин обнаружил сразу, в первый же проход по кабинетам, — слишком уж хороший портрет нарисовали Дебольцов и Надежда Дмитриевна. Дождался конца рабочего дня, когда веселая ватага служащих покинула свои конуры и разбрелась по улице — двинулся следом за «фигурантом», так обозначил по старой, жандармской привычке, объект предстоящего воздействия. Догнал в тот момент, когда на опустевшей улице инспектор решил остановить извозчика.
— Прошу прощения, — приподнял шляпу. — У меня есть к вам разговор. Месяца полтора назад вы оформили на службу двоих проводников…
— И что же? — Он был не из пугливых, Бабин сразу это понял.
— Мы сняли их с поезда в Иркутске.
— Кто это «мы» и кто вы такой?
— «Мы», товарищ, это ОГПУ. Что вы таращите глаза? Вы забыли, что КВЖД — это дорога СССР и распоряжается здесь СССР? Вы знаете, что ваши Кузьмины — на самом деле Дебольцовы и что полковник Дебольцов — сподвижник кровавого адмирала? Дебольцовы расстреляны, а с вами мы сейчас разберемся. Ты не ищи глазами, не хлопай, полиция предупреждена, тебе никто не поможет! — Схватил под руку, поволок, инспектор настолько обалдел, что даже не сопротивлялся. Зашли в подворотню, Бабин швырнул трясущегося, обмякшего к стене. — Говори, если можешь и есть — что…