— Скоро сойдут туры! — прошептал Хансав. — Мы должны ждать, пока приблизится вожак туров и приготовится к прыжку. Хорошо смотрите и запомните это место.
— Ладно.
Мы ничего не видели и не слышали, а Хансав насторожился:
— Идут!
У меня сердце начало биться быстро-быстро, и я напряжённо смотрел вперёд, на скалы, которые с восточной стороны осветились зарёю — но ничего там не увидел.
— Не вижу, — сглатывая слюну, прошептал я.
— Выше смотри! Ещё выше! Между выступами вершин…
Я ещё пристальней всмотрелся в выступы и различил что-то согнутое, наподобие ветки. Эти ветви чуть покачивались.
— Идут! — уронил Бачо.
— Вижу! — чуть не крикнул Гиги.
— Ч-ш-ш-ш!..
Сердце у меня так стучало, что я боялся, как бы осторожные туры не услышали этот стук, и задерживал дыхание. Вот показалась и голова тура-вожака. Он стоял на освещённой зарёю вершине неподвижно. Он слушал, и раздвоенные рога его касались алой зари.
И тут я понял, почему запрещают охотиться на туров. Это же красота гор! Красота ледника! Алой зари и восходящего солнца! А красоту убивать нельзя!
Тур стоял величаво, с раздвоенными рогами — гордый сын гордых гор! И казалось, гора тоже была величавая и гордая. И ледник был гордый. И всё было ещё красивей и осанистей, и никто, наверное, не видел такого восходящего солнца и зарева, горящего на рогах у тура!
«Нет! — сказал я себе. — Я не выстрелю в тура, если даже Хансав прикажет, всё равно не выстрелю. И Бачо не должен стрелять в тура, и Гиги, и Табэк тоже. Если убить тура — скалы потеряют красоту, ледник потеряет красоту. Солнце потеряет красоту!»
Тур спрыгнул со скалы и остался на выступе. Следом за ним из-за скалы, сейчас же, высеклось несколько турьих рогатых голов. Ещё ниже спустился вожак-тур и остановился. Слушает! За ним спускался табун. Но замирал вожак — замирал табун.
Когда туры устремились к кисло-солёной воде, уже заметно потеснилась темнота из ущелий и источник стал виден.
Туры долго, с наслаждением пили. Маленькие дети туров, дети гор, напились первыми и стали бодаться, играть, прыгать. Не пил только вожак. Он стоял подняв голову, чутко вслушивался. Но вот напилось всё стадо. Вожак наклонился, сделал несколько глотков и быстро пошёл вверх, в горы.
— Тура, который идёт следом за вожаком, видишь? — осторожно прикоснувшись к моему плечу, тихо спросил Хансав.
— Вижу!
— Возле его головы маленький выступ с трещиной видишь?
— Вижу.
— Хорошо запомни это место.
— Запомню, — ответил я, но про себя подумал: «Всё равно не буду стрелять!»
Туры поднимались всё выше и выше. И вот они уже на самой вершине. Там, на высоте, радуясь утру и солнцу, которое они увидели первыми, туры стали играть, ударяясь рогами в рога. Джах! — разнёсся звук по ущелью. — Джах! Джах! Джах! — щёлкали рога. Туры резвились. Они были хорошо видны.
«Хансав, не стреляй! Пожалуйста, не стреляй! — кричало моё сердце. — Утро ослепнет, источник высохнет, горы замолчат в печали… Не стреляй!..»
Взошло солнце. Вожак туров мотнул головой, и табун словно бы растворился в камнях, исчез.
— Хансав! — вскочил я.
— Хансав! — крикнул Абесалом.
— Ч-ш-ш! — остановил нас Хансав. — Помните, что я сказал?
— Помню, — сказал я и отыскал взглядом маленький выступ с трещиной, то место, где стоял тур.
— А ну, хорошо прицельтесь!.. И-и! Огонь!
Ружья разом и весело грохнули.
— Бу-бу-бух! — рявкнули горы.
— У-у-у-ух! — понеслось по дальним скалам.
— У-у-у-у! — откликнулся ледник.
Но они тут же успокоились. Видно, поняли, что дети их, туры, успели скрыться.
— Хорошо попали! — сказал Хансав, показывая на выступ, от которого отвалился камень и улетел в пропасть. — Не думал я, что люди из долины могут так хорошо стрелять. Считайте, что трёх туров вы уложили! — с хитроватой улыбкой закончил он.
Мы засмеялись.
— Почему смеётесь? — обиделся хозяин. — Правду говорю. Если б туры стояли там — убили бы? Убили! Так чего ж смеяться?
— Правильно, правильно, — поддержал я Хансава. — Мы добыли трёх туров. Но у гор не убавилось ни одного, и завтра они снова придут к водопою, украсят эти горы, будут радоваться новому утру. И мы тоже будем радоваться утру и этим горам, у которых есть красивые дети — туры!
— Так! — сказал Бачо.
— Правильно! — сказал Хансав и Абесалом, а Табэк ничего не сказал. Он-то лучше нас знал, что туров запрещено убивать законом, но если голод застигнет путника в горах, тогда он может добыть тура для того, чтобы не умереть. Но ни один сван не убьёт тура от безделья и озорства.
БИМУРЗУ ПОХИТИЛ КОНЬ
се мы научились хорошо ездить на конях и косить сено, охотиться на туров. И узнали, и увидели много, и нам пора было возвращаться домой. Но в понедельник зарядил дождь, и хозяин посоветовал нам остаться.
Ледник не видно — заволокло тучами. Тучи такие низкие, что если забраться на башню — головой коснёшься их.
Археологи тоже смотрели на небо, словно они были астрономами, а не археологами.
— Чего вы найдёте? — посочувствовали мы археологам. — Между прочим, вчера вы вели раскопки там, где, по рассказам ребят, Бимурза нашёл осколок креста. А вы ничего не нашли? Покопайте ещё. Вы народ терпеливый, сами говорили. А нам пора ехать. Письмо от Пипкии нас, пожалуй, здесь уже не застанет. Письмо от Мано мы уже получили. Она сообщила, что родился телёнок и она не знает, как его назвать. И ещё написала, что цыплёнок где-то поломал лапку. Мано его лечит. Словом, придётся нам расставаться.
— Ну что ж, — сказал профессор, — расставаться так расставаться. А мы остаёмся и непременно чего-нибудь найдём. Здесь когда-то была богатая крепость царицы Тамары, и в ней непременно что- нибудь сыщется. А как с Бимурзой? Он согласен ехать с вами или с нами?
— Согласия не давал, но не отказывался, — сказал я.
— Ещё поговорите, — посоветовал профессор. — Хорошо поговорите.
После обеда дождь перестал. Мы начали собираться. Хансав помялся и проговорил:
— Родственникам Бимурзы и всей деревне жалко отпускать мальчика, но если так лучше…
— Да, так лучше.
— Однако, если он не захочет ехать, мы насильно отправить его не можем.
— Вечером пойдём к нему и ещё поговорим.
И вечером мы снова пошли к Бимурзе и сказали ему, что завтра утром уезжаем.
— Завтра? — переспросил Бимурза.
— Да, завтра утром, — сказал я. — Собирайся, Бимурза. Вместе поедем. Тебе так лучше будет. Ты полетишь в Тбилиси… В самолёте летал?
— Нет.
— Нет ничего лучше самолёта. Кроме того, в Тбилиси ты можешь покружиться на карусели, ходить каждый день в кино и учиться на инженера или археолога.
— Может, тебя даже в кино снимут? Вон дочка молодого археолога всего с пальчик, а её в кино сняли. А живи бы она не в Тбилиси, никто бы и не снял.
— Как это снимут? — испугался Бимурза.
— Ну как, как? Пойдёшь по улице Тбилиси, увидит тебя дяденька из кино и подумает: «Вот славный мальчик, подходящая натура». И поведёт на студию, а там лампочкой засветит. Скажет: «Беги!» И ты побежишь. Потом скажет: «Ещё беги!» Потом ещё. Потом крикнет: «Падай!» Ты начнёшь ложиться. «Нет, — скажет дяденька. — Ты взаправду падай». И ты будешь так долго падать, что устанешь и взаправду упадёшь — и тут тебя снимут. И ещё могут тебя посадить на коня и заставят скакать…
— Не хочу я ихнего коня, — буркнул Бимурза.
— Почему? — развёл руками Абесалом. — Конь есть конь. Там кони, может, ещё лучше твоего.
Бимурза насупил брови при упоминании о коне.
— Нет лучше моего коня! — отрезал он. — Я уеду — кто будет кормить его и любить? И попробуйте поймайте его!
— Всей деревней вместе с археологами поймаем, и будет твой конь жить с другими конями. И когда ты вернёшься в селение — езди на нём сколько душе твоей угодно…
Бимурза замкнулся, глядел на нас исподлобья и ничего не говорил. Провожал он нас молча и отчуждённо. И я подумал: «Скроется Бимурза ночью. Обязательно скроется в горах». Я высказал эти соображения Абесалому. Тот подумал и предложил:
— Давай эту ночь проведём в мачуби мальчика.
— Давай! — охотно согласился я. — Поспим на сене. Хорошо спать на сене.
— Тогда вернёмся, а то он возьмёт да сейчас убежит.
— Бачо, Гиги, вы пойдёте?
— Пойдём, пойдём.
— Пусть и Табэк пойдёт, — попросили мы Хансава.
— Ладно, пусть идёт. Но Бимурзу не обижайте. Детская душа не терпит обид, может на всю жизнь раненой остаться.
Дверь в мачуби Бимурзы была не заперта. Он снова молча сидел у огня, потом резко повернулся, огрел нас сердитым взглядом и уставился на огонь.
— Вот, — заговорил Абесалом. — Пришли к тебе переночевать… Пустишь?
Бимурза ничего не ответил.
Мы сделали вид, что не заметили его недовольства.
— Очень обеспокоили Хансава, — поддержал я Абесалома, — уже сколько времени мы у него, подумали-подумали и решили остаться у тебя.
— Мы ужинали, и угощать нас не нужно, — продолжал Абесалом. — Было бы сено. А сена у тебя много, вот мы и приляжем.
— Ничего нет лучше, как спать на сене, — зевнул я и пошёл в угол мачуби, где лежал ворох сена. — Когда пойдёшь ловить коня, — добавил я, обращаясь к Бимурзе, — не забудь нас разбудить.
Мы легли. Но запах свежего сена и душный воздух мачуби не давали уснуть. В окна мачуби, похожие на амбразуры, некоторое время ещё видны были клочки облаков, потом показался полумесяц, но не видно было ледника, гор, башен — слишком узки окна мачуби Бимурзы.
Хозяин поднялся от огня, запер дверь и всё так же молча прилёг на сено.
Всё-таки я уснул. Разбудил меня какой-то шум. Я поднял голову, прислушался — вдали раздавалось ржание коня.
Абесалом уже был на ногах.
В проёме двери, чутко напружинившись, стоял Бимурза.
— Куда собрался? — спрашивал его Абесалом.
Бимурза всё так же напряжённо стоял в дверях и даже не повернул головы на голос Абесалома.