Он не очнулся.
Мы освободили Кунявского от «цепей» и перетащили обратно на диван.
– Поищи нашатырный спирт, – сказал я Инге. – Вон, на стене, аптечка.
Вскоре наш доктор дернулся и открыл глаза. Инга убрала от его лица ватку.
– Что со мной?
– Лишился чувств от страха. – Инга саркастически фыркнула и вернула флакон со спиртом в аптечку. – Или от радости, что убивать не станут.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я и вспомнил, что такой вопрос чуть ранее он задавал мне. – Идти можете?
Он поворочался пару минут, покривлялся, но потом встал на ноги, сделал шаг, другой.
– Идемте! А то скоро охранник забеспокоится, почему мы так долго.
Инга поправила парик, я прилепил бороду, Кунявский проделал обратные манипуляции с видаком. Потом наше трио покинуло лабораторию и отправилось в обратный путь.
– Все в порядке, Борис Соломонович? – поприветствовал Кунявского на выходе охранник.
– В полном, Володя. Дождись меня завтра. Обязательно! Пять кусков твои.
Нас выпустили на волю и заперли дверь. На прощанье охранник помахал рукой.
Обратно мы ехали в другой диспозиции – за руль пожелала сесть Инга, и я не стал сопротивляться. Когда подкатили к дому Кунявского, я глянул на часы. Оставалось пять минут…
– Ну? – спросил доктор. – Я пошел?.. Было очень приятно провести с вами время.
Он опять отчаянно трусил: что мешало мне сейчас вогнать ему пулю в затылок? А потом выкинуть труп из салона и удрать?.. Очень подходящая ситуация! Вон и фонарь, возле которого мы остановились, почти не горит! Да, конечно, мимо время от времени проносятся машины, но их мало. Пропустить очередную и выкинуть тело – никаких трудов!.. Впрочем, нет. Тогда бы в салоне остались следы крови. Можно поступить гораздо умнее. Дать пленнику возможность выйти на тротуар, а потом вогнать пулю в затылок. От Кунявского прямо-таки веяло уверенностью, что именно это его и ждет, несмотря на все мои заверения…
– Подождите! – Я коснулся рукой докторова плеча. – Скажите, Борис Соломонович… Как вы живете? Неужели вас никогда не мучает совесть?
Он принужденно хохотнул, обернулся. Глаз его в темноте не было видно, но я и так знал, что они переполнены цинизмом.
– Совесть? – Плечо доктора дернулось. – Дорогой мой Арчи… Извините, я уж так и буду называть вас… Совесть, Арчи, понятие ирреальное и в наше время не модное. Совестью сыт не будешь, а кушать хочется каждый день…
Его понесло. Слова полились рекой. Наверное, неопределенность последних минут так истерзала душу, что ему не просто вещать – вопить хотелось.
Я послушал немного. А потом сказал:
– Ладно, ступайте. Господь с вами!
Он замолк на полуслове, вздохнул.
– Идите, идите.
И он пошел. Выбрался из машины, глянул на меня. Разумеется, увидел лишь отражение далеких окон собственного дома. Сделал по направлению к подъезду шаг, другой, третий… Плечи его опускались все ниже и ниже – думаю, ему очень хотелось кинуться на тротуар, прижаться, раствориться в асфальте…
– Поехали, малышка, – сказал я.
– Может быть, для гарантии все-таки…
И тут едва тлевший фонарь вспыхнул.
Кунявский оглянулся. Лицо его было мертвенно-белым, как у покойника, но плечи распрямились.
– Попомни мое слово – он нас продаст, когда вспомнит! Увидит сейчас в прихожей своего Будду и все вспомнит…
– Поехали! – повысил я голос. – Через сто метров остановишься.
Едва мы тронулись, освещенная фонарем фигура скрылась за кустами. Представляю, какое облегчение он сейчас испытал. Словно заново родился…
Миновав следующий фонарь, Инга остановила «забаву». Я продолжал смотреть в заднее стекло.
– Чего ты ждешь?
– Выключи габариты!
Она послушно утопила кнопку.
– Чего ты ждешь, конь в малине?
Огни приближающейся машины выхватили из темноты Ингино лицо: она смотрела на меня с естественным недоумением. Я отвернулся, вновь взглянул на темные окна квартиры Кунявского. Свет в них не загорался.
Неужели я ошибся?..
А потом раздался визг тормозов.
Я опустил глаза и успел увидеть распластавшуюся человеческую фигуру, летящую прямо под колеса отчаянно тормозящей машины. Глухой удар. Мелькнула в свете фар слетевшая с ноги туфля. Шлепок – это грянулось об асфальт переломанное тело.
Совершившая наезд машина остановилась. И тут же, визжа покрышками, сорвалась с места, стрелой пролетела мимо и скрылась за углом.
– Конь в малине! – потрясенно воскликнула Инга. – Он что, с ума сошел!
– Вряд ли, – сказал я. – Наверное, все-таки проснулась совесть.
Моя совесть молчала. Поскольку в компьютере присутствовал режим «Синдром суицида», значит Борис Соломонович Кунявский хотя бы раз использовал его в практике. Из ничего не будет ничего… Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерится… Око за око, зуб за зуб…
Я, правда, ждал, что он выбросится из окна собственной квартиры, и вовлечение в это дело постороннего человека стало для меня неприятной неожиданностью. Но тот удрал с места происшествия. И этим изрядно облегчил груз, который я возложил себе на душу…
51
Когда Инга, простонав: «Хватит, миленький!», распласталась в изнеможении рядом, я спросил:
– Ты знала, что со мной сделали?
– Нет, – пробормотала она. – Мне показали твой портрет и приказали забрать у Кунявского и отвезти в «Прибалтийскую». Там на имя Максима Метальникова уже был заказан номер. Ты был не то чтобы без сознания, но абсолютно послушный. Держался за меня, как ребенок за мамину юбку. Когда мы вошли в номер, там уже были два каких-то типа. Я их больше никогда не видела. Меня даже на порог не пустили. Велели прийти утром, к девяти. Ты должен будешь спуститься в холл. Сказали, утром будешь как огурчик, но я должна поинтересоваться твоей биографией. Биографию я нашла потом в своем домашнем компьютере.
– У Кунявского ты меня по приказу Раскатова забирала?
– Да.
– И ты не встречала меня в Пулкове, одетая в апельсиновое платье?
Вопрос был теперь абсолютно глуп, но я не смог не задать его. Будто апельсиновое платье связывало меня с чем-то давно забытым, но безопасным…
– Нет. Я должна была накормить тебя завтраком и привезти в офис, на встречу с Раскатовым. Я ничего о тебе не знала.
Я вздохнул. Подумаешь, Пулково!.. Уж коли человека можно заставить шагнуть под колеса автомобиля, так много ли трудов надо, чтобы вложить в его память то, чего не было?..
– Ты мне веришь, Максима?
– Верю ли я тебе? – Я взял с тумбочки сигареты и закурил. Похоже, время для главных вопросов все еще не наступило. Иначе опять не миновать металлической решетки. – Верю, малышка.
– Прикури мне тоже.
Я отдал ей сигарету и взял из пачки новую.
Мы находились в номере одного из заведений, предоставляющих совместную постель парам, которым некуда деться. Здесь не требовали документов, и я зарегистрировался как Иван Петров, а Инга – как Марья Петрова.
Тип, содравший с нас двадцатку и выдавший ключ, даже не хмыкнул: в предыдущей строке журнала красовались фамилии Сидорова и Сидоровой. А перед ними записалась чета Ивановых. Фантазия сгорающих от нетерпения любовников была еще та!..
Инга глубоко затянулась и повернулась ко мне спиной.
Белые полоски незагоревшей кожи, перечеркивающие ее ягодицы, казались крыльями неведомой птицы, улетающей в заокеанские дали, где я никогда не был и, видимо, не буду.
– Наверное, америкен бой, это произошло между нами в последний раз.
– Почему? – спросил я.
– Потому что, став самим собой, ты меня разлюбишь. У тебя наверняка есть другая…
Я покривился: ну почему женские мысли так однообразны? Почему одни и те же вопросы возникают снова и снова?..
– Ошибаешься, малышка! Никогда я тебя не разлюблю!
Я не врал: тот, кто вернется в мое тело, будет уже не «я». Однако говорить об этом не стал. Я просто повернул ее лицом к себе. Отобрал сигарету. Закинул Инге руки за голову. И доказал, что она ошиблась. По крайне мере, в отношении словосочетания «в последний раз»!..
52
Утром я решил, что время для тех вопросов, которые я не мог задать тридцать с лишним часов назад и минувшей ночью, все-таки пришло. Инга начала одеваться, когда я задал первый из них:
– Ты так и не знаешь, кто за тобой следит?
– Теперь уже знаю. – Она застегнула застежку бюстгальтера, быстрым движением развернула его чашками вперед и спрятала груди. – Агенты Раскатова.
– А ты, значит, не его агент?
Она промолчала, а я почувствовал, как судьба вновь начала возводить между нами металлическую решетку. Однако сломать эту преграду теперь могла только правда.
– В прошлый раз ты говорила о каком-то эксперименте, который проводится совместно с американскими коллегами… Ты ведь врала, Инга!
Она оставила в покое бюстгальтер и закрыла лицо руками. Я ждал.
– Да, врала, – ответила она после долгого молчания. И махнула рукой: – Я и ночью не все сказала. Эксперимент и в самом деле проводился. Была разработана компьютерная программа. Своего рода электронный следователь. Информацию для него должен был добывать человек. Раскатов – тоже большой поклонник Рекса Стаута. Он предложил организовать нечто вроде связки: компьютер-«Ниро Вульф» и оперативник-«Арчи Гудвин». Для чистоты эксперимента оперативник не должен ни о чем догадываться. – Она замолкла, словно раздумывала, что еще можно сказать.
– И Арчи Гудвина решили сделать из меня?
– Да… Ты уже, наверное, и так многое понял. Исследования по подавлению личности человека и подсадке в его тело другой личности проводятся уже несколько лет. В твоем случае отличие одно: личность для подсадки была несуществующей.
– И это все тебе рассказал Раскатов? Ты его правая рука в управлении? Какое у тебя звание? Подполковник милиции?
Она глянула на меня без обиды:
– Я действительно правая рука. Правда, в других делах, не имеющих отношения к официальному статусу Раскатова.