– Уж что-что, а их не забуду! – с непонятной, но многообещающей улыбкой ответила Ленка.
– Не одежды украшают женщину, но их полное отсутствие! – продекламировал Адвокат и раскорячился таким образом, чтобы помешать гостье выскользнуть из-за стола со своей стороны.
– Шел бы ты, Бойченко, – взмолился Олежка.
– Не зуди, Ляхов, – отозвался тот, не отрывая взгляда от насторожившейся Ленки. – Обижусь. Вот поинтересуется наш общий знакомый, как провели время, о чем беседовали? А я скажу: Ляхов все о тебе говорил. Ругал сильно. Спрашивал, как заявление в прокуратуру пишется… А? – Адвокат победоносно захохотал, заметив Олежкину растерянность, и снова переключил внимание на гостью:
– Позвольте простыночку, мадемуазель. Она будет мешать… Оп ля!..
Пожертвовав простыней, Ленка запрыгнула на диван, рассчитывая вырваться на свободу, но Адвокат с победоносным кличем поймал ее за лодыжки, одним движением опрокинул навзничь, вторым – перевернул вверх лицом.
Когда Ленка со всего маху опрокинулась на него, Олежка отпрянул и теперь озадаченно стоял в стороне, не зная, как ему следует поступить.
– Олег! – крикнула Ленка, которую цепкие руки волокли по дивану навстречу опасности.
Его заставил опомниться не этот жалобный призыв, а звон опрокидываемой со стола посуды, за которую пыталась ухватиться Ленкина рука. Встрепенувшись, Олежка бегом обогнул стол и вцепился в потное плечо Адвоката.
– Прекрати, – сказал он. – Это тебе не шлюшка… Ах!
Мощный локоть врезался ему в солнечное сплетение. Обескураженно всплеснув руками, Олежка отлетел к окну, больно ударился поясницей о подоконник и сполз на пол с прихваченной по пути шторой. На несколько секунд у него потемнело в глазах, но зрение вернулось одновременно со способностью дышать, и первое, что он увидел, это вертикально ухмыляющийся ему адвокатский зад, заслонивший собой все остальное. Потом проявилась более подробная картина. Адвокат стоял спиной к нему, а Ленка по-прежнему лежала на диване, но уже не пыталась удрать, а обреченно ждала, на щеке у нее разгорался отпечаток большой мужской ладони.
– Не надо было встревать, Ляхов, – с мягкой укоризной сказал Адвокат, так и не обернувшись. – Иди спи, а мы еще чуток пообщаемся. Если ей не засадить как следует, она первая потом над нами смеяться будет. Мол, всю ночь перед мужиками голой жопой вертела, а они только глазами хлопали… Верно, мадемуазель?
Она только часто и шумно дышала, словно оказалась в чужих лапах после долгой отчаянной погони. Олежка никогда в жизни не видел столько ненависти во взгляде, обращенной на одного человека.
Не дождавшись ответа, Адвокат удовлетворенно кивнул:
– Мадемуазель не возражает. Иди, Ляхов.
– Лена, – окликнул он и, когда ее глаза устремились на него, в изумлении обнаружил, что ненависть адресована и ему тоже.
– Тебе же сказано: иди! – хрипло сказала она. – Сам знаешь, куда!
Зачем-то волоча по полу оборванную штору, Олежка поплелся в спальню, кое-как разделся и рухнул на кровать, разоренную гостями до голого матраца. В гостиной усердствовал Адвокат, Ленка попискивала пойманным мышонком. Олежка с радостью провалился в омут сна, но каждый раз выныривал обратно при очередном резком звуке.
Сначала это был Ленкин крик, жалобный, но вместе с тем облегченный. Потом хлопнула дверь – наверняка за Адвокатом, потому что Ленка стояла в полумраке прямо перед ним, голая, злая и растрепанная, как ведьма. Наконец что-то грохнуло совсем рядом, заставив Олежку всполошенно сесть на кровати. Ленка, за то время, пока он дремал, никуда не исчезла, не растворилась призрачной химерой.
– Что это было? – спросил он сипло.
– Это была хрустальная пепельница. Если ты опять уснешь, я разобью что-нибудь посущественнее.
Он недоуменно заморгал:
– Что тебе еще от меня нужно?
– Ты.
Она положила руки ему на плечи и опрокинула, распластавшись сверху. Ее глаза были очень близко, но прочитать в них хоть что-нибудь было невозможно: свет из соседней комнаты обрамлял ореолом ее волосы, скрывая лицо в тени. И все же…
Олежка осторожно взял ее за подбородок и развернул к свету, отчего она была вынуждена коситься на него, как грубо взнузданная лошадка. Он угадал. Ненависть осталась. Это удивительным образом повлекло его к ней.
– Идем под душ, – прошептал Олежка. – Вместе…
Ленка высвободила подбородок и опять спрятала лицо в тень, но он мог поклясться, что выражение ее глаз не изменилось.
– Нет, – сказала она. – Чем грязнее – тем лучше. Ты все равно не поймешь. Молчи и пользуйся. Бери свое, родственник. Второго раза не будет.
Через двадцать минут, когда он уснул под ней, Ленка тихонько встала и принялась приводить себя в порядок. Она даже не знала, чего ей сейчас больше хочется: задушить всю троицу, с которыми она скоротала ночку, или повеситься самой. Нет. Только не сейчас. Сначала интересно полюбоваться развесистыми рогами на бестолковой голове мужа. Теперь пусть бодается, теперь пусть роет копытами землю, может быть, так до него дойдет, какую боль он причинил ей.
Перед уходом Ленка оставила в квартире маленький сувенир на память о себе. Ночная охотница, пометившая завоеванную территорию.
Глава 6
1
Посиделки в ляховской квартире, плавно перешедшие в полежалки, может быть, и доставили участникам несколько приятных минут, но каждый из них, кто раньше, кто позже, заплатил за удовольствие гораздо больше, чем был готов заплатить. Маленькие человеческие радости часто влекут за собой большие гадости, как будто некий насмешник их перетасовывает.
Никто из спонтанного секс-квартета, выбираясь поодиночке в большой мир, не задумывался об этом.
Благодаря неотвязному «хвосту», который таскал за собой Адвокат (он же Бойченко, он же Театрал) с момента памятной беседы с Оборотнем Зиминым, времяпрепровождение каждого члена компании, в которой он веселился буквально до упаду, подлежало дотошному отслеживанию и протоколированию.
Первым, в ноль один час тридцать семь минут, выкатился из подъезда расхристанный Аслан. Его появление под открытым небом сопровождалось поскуливаниями, невнятными ругательствами и приседаниями возле кучек серого ноздреватого снега, наваленных вдоль тротуара.
Некий майор некой конторы, примостившийся с наушниками на заднем сиденье микроавтобуса, с гадливым интересом разглядывал Асланову физиономию в окуляр прибора ночного видения. Его приятно удивила кровь, заливавшая лоб и глаза молодого человека. Потому что даже обрывочных сведений о кутеже в ляховской квартире, полученных майором, с избытком хватало для того, чтобы до смерти возненавидеть всю богатырскую троицу, воспользовавшуюся отчаянием и глупостью Лены. Отчаянной глупостью дочери.
Как только майор узнал, что она затесалась в эту плохую компанию, он забрал у подчиненного наушники и взял ситуацию под свой личный контроль. Пренеприятнейшее занятие – контролировать события, в ход которых не имеешь права вмешиваться! Много чего хотелось сказать майору по этому поводу, но он попридержал красноречие, произнося лишь всякие короткие, большей частью односложные слова.
Универсальный водитель Толик, которого майор называл в шутку то стрелком-радистом, то штурманом, то адъютантом – в зависимости от настроения, – в ситуации сориентировался мгновенно и так же мгновенно изобразил мертвецкий сон, в который он якобы погрузился, всем инструкциям вопреки. Ну, инструкции инструкциями, а жизнь под них не всегда подгонишь. Скажем, наушники должны были сидеть на его голове, а не на майорской. Кроме того, на магнитофон следовало писать буквально все, что происходило на опекаемой квартире. Если бы Толик не спал, ему пришлось бы заметить, что командир время от времени – по рассеянности – отключает режим записи, а то и вовсе срывает с головы наушники так поспешно, словно они начинают обжигать уши.
Но Толик ничего этого не замечал, потому что разбирался в очень многих вещах, в том числе и в отцовских чувствах. И умел сохранять полное молчание и абсолютную неподвижность сутками, не то что часами. Вот Толик и сохранял расслабленную позу спящего, даже изредка очень правдоподобно похрапывал. Майору следовало бы здорово отчихвостить подчиненного за такое безобразие, но, понятное дело, он этого делать не стал. Не до того ему было. Надеваешь наушники, материшься, снимаешь, и опять все сначала. Беспокойная выдалась ночка, ох какая беспокойная!
И когда на горизонте нарисовался волоокий Аслан с окровавленным лицом, раздраженному майору сразу захотелось нарушить еще одну инструкцию, а заодно и значительно превысить служебные полномочия. Как бы от скуки, он пересел поближе к своему универсальному водителю, похлопал его по плечу и негромко сказал:
– Ну, ты, жук-притворяшка…
Толик старательно зевнул, едва не вывихнув челюсть, и принялся тереть кулаками глаза с таким усердием, что они даже слегка попискивали, как начисто вымытые блюдца под полотенцем старательной хозяйки. Оставив наконец глаза в покое, он обиженно заявил:
– Я не притворяшка!
– Значит, просто жук, – не стал спорить майор. – Еще тот!
– Обидно слушать такое. Ну задремал чуток, каюсь. Только зачем с насекомым сравнивать?
– Кстати, о насекомых. Видишь того мушиного самца, который морду снегом оттирает?
– Вижу. Самец, точно. Но почему именно мушиный?
– А есть такой анекдотец… Расскажу тебе, чтобы сон прогнать… Поручик Ржевский как-то хвастался меткостью. Пальнул из пистолета по мухе, а она жужжит себе. Эге, говорят ему, да она-то живехонька! А он отвечает гордо: «Да, жить будет. Но любить – уже никогда».
Толик смеяться не стал, побарабанил пальцами по баранке, огляделся по сторонам и вдруг попросил:
– Разрешите отлить, товарищ майор. Я мигом.
– Конечно-конечно. Только осторожненько.
– Эх, товарищ майор… Как ни ссы, последняя капля – в трусы. Но я аккуратно, не сомневайтесь.
– Иди уже, балабол.
Соскользнув змеей с сиденья, Толик, не потрудившись захлопнуть дверцу, растворился в темноте. Можно было бы проследить за его передвижениями через окуляр ночного видения, но майор не стал. Он и так знал, чем закончится ночная прогулка Толика.