Все произошло обыденно, так просто… Через несколько минут Борюсик, избегая встречаться взглядом с ее округлившимися, молящими глазами, уже перемещался из комнаты в комнату, одеваясь, причесываясь, что-то жуя на ходу. Невозмутимо собирался на работу по отработанной за многие годы программе. Его необходимо было остановить.
– Бммм, – жалобно позвала она сквозь скотч. – Нннт!
Ноль внимания. Он просто прошел мимо, насвистывая. В спальне, за ее спиной, раздался щелчок выключателя бра, такой родной и знакомый. Зачем ему понадобился свет? Еще не вечер!
Звякнули в пепельнице ключи – это уже в гостиной, но все равно за ее спиной. Борюсик собирается уйти из дома без ключей?
«Почему мы не завели ребенка? – неожиданно подумала она и тут же сама себе ответила: – Да потому, что он не хотел. При детях он не осмелился бы связать тебя и делать с тобой что угодно!»
Что угодно? Нет, Борюсик не мог задумать что-то страшное! Это шутка! Неумная шутка ревнивого мужа. Сейчас он снимет с ее губ этот дурацкий скотч, развяжет и скажет: «Это тебе наука! Чтобы не шлялась по ночам где попало!» А она упадет ему в ноги и попросит прощения, пообещает, что подобное не повторится никогда-никогда! Он простит, он обязательно простит, и тогда они заживут по-другому. Ведь ближе друг друга у них нет никого на свете! И пускай он рассказывает ей про ягоду-арбуз хоть каждый день, это ее больше не будет выводить из себя. Нужно только объяснить все это Борюсику. Чтобы он дал ей возможность говорить и выслушал.
– Сними скотч! – взмолилась она. Получилось: – Н-мм ккк-тч!
Он остановился перед ней и слушал, наклонив голову набок. Потом его яркие губы, обрамленные серебристой порослью, зашевелились, произнеся убийственно-короткое:
– Перебьешься! Сама виновата, дура!
Что ему нужно? Как до него докричаться?
– Рр-р-рвв… Пжж-ж… – Это означало: – Развяжи, пожалуйста.
Борюсик медленно покачал головой. Он не собирался ее освобождать. Вместо этого то ли всхлипнул, то ли коротко хохотнул и опрометью бросился в прихожую, а затем – прочь из квартиры.
Щелчок захлопываемого замка не прозвучал, сколько Ирина Дмитриевна ни прислушивалась.
А вскоре… А вскоре она почувствовала, что в квартиру проник кто-то чужой. Кожей почувствовала. Входная дверь открылась совершенно бесшумно, но впустила легкий сквознячок, настороживший каждый волосок на ее голом теле. Резво-резво побежали по коже мурашки, оповещая организм об опасности: холодно, простудишься!
Она не боялась простудиться, сидя раздетая на сквозняке. Она боялась совсем другого. Шумно задышала носом, замычала, задергалась. Зачем здесь чужой? – лихорадочно соображала она, предугадывая ответ сердцем, но отвергая его рассудком.
Чужой вошел, вкрадчиво шурша полами длинного черного плаща. Он не прятал своего лица, и это было хуже всего. Не потому, что лицо выглядело страшным или уродливым. Нет, его можно было назвать симпатичным, даже красивым. Если бы не застывшее, неподвижное выражение. Не лицо, а маска, скрывающая внутреннюю мерзлоту. В блекло-голубых глазах незнакомого парня плавали и не таяли холодные льдинки.
Он остановился напротив, не произнеся ни слова. Поразительно, но собственная нагота абсолютно ее не смущала. Почему-то парень напомнил ей хирурга из какого-то старого фильма. Черно-белый персонаж. С таким же отрешенным выражением бледного лица он готовился приступить к ответственной операции. Но никакая операция ей не требовалась! Ей нужно было лишь поскорей проснуться!
Только не снилось ей это, несмотря на то что состояние ее было поистине кошмарным. По щекам уже катились самые настоящие слезы, горячие и наверняка соленые, хотя не было никакой возможности попробовать их языком на вкус.
Все в том же гробовом молчании незнакомец взял с тумбочки видеокамеру, включил, вставил в нее кассету, извлеченную из кармана, и направил объектив на Ирину Дмитриевну. Только теперь она машинально попыталась соединить колени, но путы резко напомнили ей об истинном положении вещей. К тому же ее нагота совершенно не интересовала незнакомца. Повод для его визита был явно гораздо более серьезным.
Когда съемка закончилась, он подошел совсем близко. Она сидела, ни жива, ни мертва, парализованная и лишенная способности сопротивляться. Теперь не только путы мешали ей вскочить со стула и не только скотч глушил крик. Это был шок, вызванный предчувствием неизбежного.
Он склонился над ней и внимательно посмотрел в ее глаза – неожиданно кротким, чуть ли не сочувствующим взглядом:
– Страшно?
Она с готовностью кивнула.
– Так и должно быть, – успокоил он. – Мне тоже страшно.
В поле зрения возникла рука, медленно приближающаяся к ее лицу. Средний и указательный пальцы растопырились, целясь ей прямо в глаза. Ирина Дмитриевна сомкнула веки, но пальцы покушались вовсе не на ее зрение.
– Мм-чч-кк! – завыла она, делая безнадежные попытки высвободить нос из тисков.
Воздух хотелось втянуть так сильно, что в какое-то мгновение она поверила, что способна прорвать скотч, залепивший рот. Это был самообман. Но через тридцать секунд, когда жжение в грудной клетке стало невыносимым, когда Ирина Дмитриевна побагровела от натуги и конвульсивно задергалась, доступ кислорода в ее раздувшиеся ноздри был возобновлен. Дав ей время на то, чтобы немного отдышаться, незнакомец заговорил снова:
– Слушай внимательно. Сейчас я буду спрашивать. Если соглашаешься, кивай головой. Если нет – отрицательно мотай. Но отвечать «нет» лучше не надо. Иначе я снова перекрою кислород, а в этом деле трудно гарантировать, что остановишься вовремя. Пока тебе все понятно?
Энергичный кивок.
– Хорошо. Я перечислю комнаты, а ты дай знать, когда я назову ту, где ты прячешь деньги. О них не горюй. Сейчас это для тебя не самое важное. Так ведь?
Кивок.
– Начали! Гостиная… Спальня… Кладовка… Туалет… Ванная… Кухня… Прихожая…
Не дождавшись условного знака, он снова потянул руку к ее лицу, но она так негодующе замычала, так красноречиво повела глазами куда-то вправо, что он замер и проследил за ее взглядом. Задумался.
– Не понял. Все-таки гостиная?
Голова женщины заметалась из стороны в сторону.
– Тогда что?
– Лл-дд-жж!
– Лоджия?
Два кивка подряд.
– Умница, – похвалил незнакомец. – Теперь я отправлюсь туда и буду перечислять предметы. Правила игры не меняются. Отрицаниями утруждать себя не стоит. Я жду от тебя одного-единственного кивка. Итак…
8
Жеке пришлось перебрать всю рухлядь, хранимую Славиными на застекленной и зарешеченной лоджии. Банки с консервированием, остатки проросшей картошки, ведра, кипы пожелтелых газет, картонные ящики со старой обувью и ее неизгладимым запахом, бутылки, рулоны ковров, мешки с сахаром и мукой, какие-то гвоздастые деревяшки, железяки непонятного назначения. Тайник обнаружился в корпусе допотопной швейной машинки «Белочка». Маленькая белочка на эмблеме держала в передних лапках орешек, очевидно, гордясь своей находкой. Пролистывая пачку долларов, Жека в точности повторил жест белочки, завладевшей добычей.
Он насчитал ровно двести приятно пахнущих, шершавых на ощупь, новехоньких сотенных купюр, перетянутых резинкой крест-накрест. Аккуратно положив внушительный денежный брикет во внутренний карман плаща, он прикрыл за собой дверь лоджии и вернулся в комнату. Жена Борюсика, неудобно вывернув шею, неотрывно следила за ним. Понимала, что настал момент истины. Ждала его решения. Или приговора.
Вчера ночью, выйдя от Борюсика, Жека все спрашивал себя: неужели он и в самом деле готов отнять чужие деньги вместе с чужой жизнью? Раз сто, наверное спросил, но так и не пришел к внутреннему согласию.
Выходило, он просто рисовался. Блефовал. Настроение портилось с каждым шагом по темной улице. Рука теребила в кармане последнюю сотню.
Избегая попадать под фонтаны брызг из-под колес снующих туда-сюда машин, Жека держался от дороги подальше. Очень даже водопроницаемые туфли старался ставить только на кочки и островки посреди весеннего разлива холодных луж. Но встречные фары слепили глаза, делая ночь еще более непроглядной, и Жека, оступившись несколько раз, перестал разбирать дорогу. Шлепал по лужам, чавкал грязью, хрустел гранулированным снежком.
Дошлепался, дочавкался, дохрустелся!
Огромный серебристый джипище, одни только наружные прибамбасы которого тянули тысячи на две, вынырнул из темной арки, предупредительно мигнув фарами. Жека сначала замер в неустойчивом равновесии на бордюре, но тут же шагнул вперед: «Хрен вам! Подождете! Я тоже спешу!»
Обманутый его секундным колебанием, джип газанул. Он затормозил, едва соприкоснувшись бампером с Жекиным бедром, но этого оказалось достаточно, чтобы Жеку швырнуло сначала на лаковый капот, а затем – в противоположном направлении, на асфальт. Было совсем не больно. Но, растянувшись во весь рост, он почувствовал себя жалким отбросом общества на обочине жизни.
Нависший над ним автомонстр презрительно фыркал, дожидаясь, когда двуногое ничтожество освободит проезд. Жека медленно поднялся на ноги, отряхнул плащ, выпрямился, щурясь от ослепительного сверкания фар. Он не отошел в сторону. Он остался на месте, преграждая путь джипу.
Сидевших внутри рассмотреть на удавалось. Но Жека и без того примерно представлял, как они должны выглядеть. Непременно раскормленные, непременно одетые с иголочки. Имеют разрешение на ношение оружия и золотых цепей. Гладко выбритые, коротко стриженные, благоухающие дорогим одеколоном. Готовые разрешить все вопросы, не говоря уже о том, чтобы мимоходом стукнуть по голове тупорылому пешеходу, не соблюдающему субординацию.
Все четыре дверцы джипа синхронно распахнулись, выпуская наружу соответствующее количество седоков. Трое крупных парняг и мужчина постарше, с чуточку более осмысленным лицом.
– Что столбычишь, убожище? – просипел один из парняг угрожающе. – Жить надоело?
– Погоди, – остановил его взмахом руки мужчина, выбравшийся из-за руля и возглавляющий компанию.