ных Севера, свисали почти до земли.
Судя по отпечаткам ступней и расположению больших пальцев, по своему развитию тварь стояла ближе к человеку, чем к животным. Она не лазила по деревьям — местами ее обитания были скорее горные отроги и степи. В целом с чертами обезьяны, лицо, однако, имело и отличия: более выраженная переносица и не такая массивная нижняя челюсть. Но отдаленное сходство с человеком только усиливало отвращение при виде твари, а огоньки в маленьких красных глазках мерцали лютой злобой и жестокостью.
И тут Конан вспомнил: перед ним чудовище, о котором упоминалось в мифах и легендах Севера, — снежная обезьяна из жутких пустынь Патении. О существовании зверя ходили самые невероятные слухи, и все они зарождались на унылых плато бесплодной земли Лоулана. Жители горных племен клялись всеми богами, что все рассказанное ими — чистая правда, что в их стране и вправду обитает человекоподобный зверь, который пришел к ним еще в незапамятные времена и сумел приспособиться к скудной пище и суровым морозам северных гор.
Все это пронеслось в мозгу варвара, точно вспышка молнии, пока оба — человек и зверь, — не двигаясь, с напряженным вниманием оглядывали друг друга. Но вот обезьяна оскалила желтые клыки, с ее зубов сорвались клочья пены, и, раскрыв пасть, зверь издал высокий, леденящий душу крик, многократно отраженный от стен ущелья.
Конан ждал: ноги словно вросли в камень, острие клинка направлено в мощную грудь обезьяны.
До этого дня чудовищу попадались или мертвецы, или измученные пыткой узники. Его разум, отличавшийся от разума зверя лишь крохотной живой искоркой, находил жестокое удовольствие в предсмертных страданиях своих жертв. А этот двуногий перед ним — такое же слабое создание; и пусть у него в руке что-то блестит, зверь, как и с теми, сначала натешится его муками, а потом разорвет на части и размозжит голову, чтобы добраться до лакомства — нежного, жирного мозга.
Размахивая длинными руками, обезьяна шагнула вперед. Конан понял, что он уцелеет только в одном случае: если сумеет избежать смертельных объятий этих огромных рук.
Чудовище оказалось проворнее, чем можно было ожидать. Между противниками оставалось еще несколько футов, когда чудовище вдруг оторвалось от земли в мощном прыжке. Но еще не накрыла варвара уродливая тень, еще не сомкнулись страшные руки, как Конан сделал легкое движение, и будь на его месте леопард, тот был бы посрамлен изяществом, с каким человек уклонился от удара.
Толстые черные ногти лишь зацепили рваную тунику. Тут же блеснул клинок — и сдавленный вопль прокатился по лабиринту: правое запястье обезьяны было разрублено до половины! Плотный волосяной покров не позволил клинку довершить дело. Из раны хлынула кровь. Два-три мгновения — и зверь вновь бросился вперед, на этот раз с такой яростью, что человек не успел отскочить в сторону.
Конан сумел лишь увернуться от узловатых пальцев, едва не вспоровших ему живот острыми ногтями, но литое, точно каменная глыба, плечо ударило его в грудь, и киммериец отлетел к стене. Зверь медленно приблизился. Волосатая рука схватила варвара и потащила по камням. Полуживой, едва не ослепший от пыли, пота и крови, варвар в последнем отчаянном усилии всадил кинжал по самую рукоятку в огромное брюхо зверя.
В следующий миг оба со страшной силой ударились о каменную гряду. Уродливая рука обхватила торс человека. Визг животного оглушил его, страшные зубы, роняя клочья пены, искали его плоть. Но вот челюсти клацнули в последний раз, обезьяна запрокинула голову, и по всему телу твари пробежала предсмертная судорога.
Конан высвободился из мощных объятий и, с трудом встав на ноги, протер глаза: его враг в агонии бил ногами. С ужасной обезьяной было покончено. Клинок киммерийца, пройдя сквозь мускулы и внутренности, вонзился прямо в свирепое сердце антропоида!
От долгого напряжения мускулы Конана дрожали. Его тело, крепкое как железо, сумело выдержать яростный натиск чудовища, которое порвало бы на куски любого, будь тот хоть на ничтожную малость слабее варвара. Но в эту схватку Конан вложил всего себя до самой последней клеточки. Одежда едва держалась на плечах, несколько звеньев кольчуги были разорваны. Пальцы с острыми когтями оставили на спине кровавые борозды. Человек стоял, тяжело дыша, как после долгого бега, с головы до ног перепачканный кровью — своей и животного.
Шло время. Показалась бледная луна, перечеркнутая посредине дальним каменным пиком. Конан усиленно размышлял над происшедшим, и постепенно неясная прежде картина обретала четкость. Наверняка измученных пыткой узников вышвыривают обезьяне через дверь в скале. Подобно тварям, обитавшим у моря Вилайет, она питалась и растительной, и животной пищей. Одни только узники навряд ли могут насытить такого огромного и подвижного зверя. Значит, джезмиты должны постоянно его подкармливать — отсюда и объедки дыни, папайи и других плодов.
Конан сглотнул и почувствовал жажду. Он избавил расселины от их жуткого обитателя, но неизбежно погибнет от голода и жажды, если не найдет способа, как выбраться из провала. В этой каменной пустыне где-то должен быть ключ и должна быть лужа с дождевой водой, откуда пила обезьяна, но на их поиски мог уйти целый месяц.
Лабиринт быстро заполняли сумерки, когда Конан, постояв у развилки, направился в правую расселину. Шагов через тридцать обе расселины встретились, и дальше ход был просторнее. С каждым шагом гряды по сторонам становились круче и выше, а в стенах все чаще встречались пещерки и ниши с тошнотворным запахом обезьяны. Конану вдруг пришло в голову, что тварь, возможно, не одна, что могут быть и другие, но он тут же отбросил эту мысль: будь это так, на крик одного зверя немедленно явились бы сородичи.
Наконец над головой нависла громада черной горы. Каменное ложе изгибалось вверх все круче, и вскоре Конан уже карабкался по склону — все выше и выше, пока не очутился на узком козырьке. Перед ним по ту сторону провала лежал город джезмитов Джанайдар. Отдыхая, киммериец прислонился спиной к гладкой отвесной скале — ни единой трещинки, муха и та не зацепится!
— Кром и Митра! — негромко выругался он.
Вверх пути не было. Конан начал пробираться вправо по склону, пока не достиг края плато. Здесь стены круто обрывались вниз.
Сгустившиеся сумерки мешали определить глубину. Конан прикинул: пожалуй, его бечевы не хватит и до половины. Тем не менее он размотал с талии веревку и опустил ее на всю длину. Крюк повис, свободно покачиваясь в воздухе.
Тогда Конан возвратился на козырек и стал пробираться по другую сторону, не теряя надежды так или иначе нащупать спуск с горы. Здесь склон был не такой крутой. Он снова размотал веревку и повторил опыт — на этот раз удачно. Где-то на глубине тридцати футов находился выступ. Конан наклонился над пропастью — выступ едва заметной тропинкой вел дальше по склону и терялся среди нагромождения скал. Чтобы спуститься с плато этим путем, пришлось бы пробираться по каменным торосам, десятки раз рискуя сломать себе шею. Малейшая оплошность — и вниз, с высоты сотен футов прямо на торчащие клыки скал! Путь не из легких, однако Нанайя сильная девушка, и она его одолеет.
Но главное сейчас — как-то попасть в Джанайдар. Там, на потайной лестнице во дворце Вираты, его дожидается Нанайя… если, конечно, ее до сих пор не обнаружили. И самый верный способ — это подождать, пока не придет джезмит с кормом для обезьяны и не откроет эту дверь в преисподнюю. К тому же, судя по времени, Тубал вместе с воинами из Кушафа должен быть уже на пути к Джанайдару.
В любом случае у него есть чем заняться в этом городе. И, слегка пожав плечами, киммериец повернул обратно.
7Смерть в дворцовых покоях
С трудом отыскивая путь в наступившей темноте, Конан пробирался расселинами лабиринта. Наконец он вышел в широкое ущелье, на другом его конце высилась отвесная стена с поясом из стальных лезвий. Огни Джанайдара отбрасывали в небо слабый свет, увенчивая скалу призрачным, мертвенным ореолом; в воздухе слышались тягучие, заунывные звуки ситара. Высокий женский голос вторил им жалобной песней. Стоя посреди разбросанных скелетов, Конан мрачно усмехнулся в темноту.
Еды перед дверью не было — ни плодов, ни трупов. Оставалось лишь гадать, как часто кормили этого зверя и будут ли вообще его кормить этой ночью.
Делать нечего — ему не привыкать ставить на кон свою шкуру. Киммериец стоял, вжавшись в скалу сбоку от двери, неподвижный как статуя, а между тем мысль о Нанайе, о том, где она сейчас, что с ней, буквально сводила его с ума.
Так минул час. Конан готов был потерять последнее терпение, как вдруг послышался лязг засовов и дверь чуть приоткрылась.
Кто-то смотрел в узенькую щелку, желая, как видно, удостовериться, что ужасного стража лабиринта нет поблизости. Секунды тянулись мучительно медленно. Вновь заскрипели шарниры, дверь открылась, и из нее появился человек; в руке он держал большую медную чашу с овощами и фруктами. Джезмит наклонился, чтобы поставить чашу, и вдруг, заметив тень у стены, удивленно вскрикнул. Но поздно: варвар взмахнул кинжалом, и человек повалился на камни — вниз по ущелью катилась голова.
Заглянув в открытую дверь, Конан увидел пустой коридор и пустые камеры-клетки. Тогда он подхватил обезглавленное тело под мышки и, оттащив от стены, спрятал среди обломков скал.
Затем он вернулся, вошел в коридор и, закрыв за собой дверь, аккуратно наложил засовы. С кинжалом в руке, весь настороже, Конан пошел к потайной двери, ведущей в туннель и дальше — к лестнице. Там он укроется. Правда, его с Нанайей могут обнаружить, но в таком случае они забаррикадируются в коридоре с камерами и до подхода друзей будут держать оборону здесь… если, конечно, друзья вообще когда-нибудь подойдут.
Но не успел киммериец приблизиться к потайной двери, как услышал у себя за спиной скрип шарниров. Конан круто развернулся — дверь на другом конце коридора медленно приоткрывалась. Варвар стремительно бросился к проему, в котором уже показался стражник.