Когда окаменение доползло до тяжело вздымающейся груди заморанца, он издал другой вопль — самый жуткий звук, сорвавшийся с человеческих губ, когда-либо слышанный Конаном. Реакция Конана была инстинктивной. Как разъяренная пантера, он выпрыгнул из своего укрытия за троном. Свет блеснул на лезвии его меча, когда он взмахнул им. Голова Варданеса свалилась с плеч и тяжело шлепнулась на мраморный пол. Содрогнувшееся от толчка тело опрокинулось. Оно ударилось о пол, и Конан увидел, как треснули и раскололись окаменевшие ноги. Осколки бывшей плоти рассыпались, но еще кровоточили.
Так умер Варданес-предатель. Даже Конан не мог бы сказать, нанес ли он удар из жажды мести, или это был импульс милосердия, продиктованный желанием положить конец мучениям обреченной жертвы.
Конан повернулся к богине. Не осознавая последствий, инстинктивно он поднял глаза и встретил ее взгляд.
9Третий глаз
Ее лицо было маской нечеловеческой красоты; мягкие влажные губы стали полными и алыми, как спелый плод. Блестящие черные волосы ниспадали на отливающие перламутром плечи и шелковый пеньюар, под которым вздымались округлости лунообразных грудей. Она была бы воплощением красоты, если бы не огромное черное око между бровей.
Третий глаз встретил взгляд Конана и сразу приковал его. Овальная орбита была больше, чем любой орган зрения человеческого существа. В нем нельзя было различить зрачок, радужную оболочку и белок — все оно было черным. Казалось, что взгляд Конана тонет в нем и теряется в бездонном море тьмы. Поглощенный этим, он не мог оторвать глаз, забыв, что держит в руке меч. Глаз был черен, как лишенные света пространства космоса между звездами.
Теперь ему представлялось, что он стоит на краю черного бездонного колодца. Он склонялся в него все дальше, пока не опрокинулся и не полетел. Он падал вниз, вниз сквозь черный туман, через безграничную, холодную бездну абсолютного мрака. Он знал, что если он сию же секунду не отведет свои глаза, то будет навеки потерян для мира.
Он собрал всю свою волю. Пот выступил у него на лице, мускулы под бронзовой кожей напряглись, как змеи перед броском, грудь учащенно вздымалась и опускалась.
Горгона засмеялась — низкий мелодичный звук с холодной жесткой издевкой. Кровь прилила к лицу Конана, ярость поднялась в нем.
Колоссальным усилием воли он оторвал свои глаза от черной орбиты и обнаружил, что упирается взглядом в пол. Он стоял, пошатываясь, ослабевший, с кружащейся головой. Поскольку ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы стоять прямо, первым делом он осмотрел свои ноги. Слава Крому, они были еще из теплой плоти, а не из холодного пепельного камня! То долгое, как ему представлялось, время, что он стоял, завороженный взглядом Горгоны, оказалось только мигом, слишком коротким, чтобы волна окаменения поднялась по его телу.
Горгона засмеялась снова. Отвернувшись и набычившись, Конан чувствовал силовой поток, исходящий от нее, который выворачивал и приподнимал его лохматую голову, вынуждая опять заглянуть в ее глаза. Мускулы на его жилистой шее взбухли от усилия противостоять этому.
Пока ему все еще удавалось смотреть вниз. Перед ним на мраморном полу лежала тонкая золотая маска с огромным драгоценным сапфиром, вделанным на месте третьего глаза. И внезапно Конана осенило.
На этот раз он вскинул глаза одновременно с мечом. Сверкающее лезвие взметнулось в пыльном воздухе и пало на издевательски ухмыляющееся лицо богини, разрубив третий глаз пополам.
Некоторое время она не двигалась, молча глядя на разъяренного воина двумя нормальными глазами невыразимой красоты. Лицо ее было мертвенно-бледным. Затем что-то стало меняться в ней.
Из остатков третьего глаза Горгоны по нечеловечески прекрасному лицу потекла темная жидкость. Она напоминала черные слезы, медленно ползущие вниз.
Затем она начала стареть на глазах. По мере того как черная жидкость вытекала из разрушенной глазницы, жизненная сила, отнятая у других в течение многих веков, уходила из ее тела. Кожа потемнела и покрылась множеством морщин. Дряблые складки появились на шее. Блестящие глаза стали тусклыми и мутными.
Роскошная грудь опала и повисла. Обольстительные гладкие руки стали костлявыми. Медленно-медленно сократившиеся до карликовых размеров формы крошечной женщины на троне, неправдоподобно одряхлевшей в несколько минут, стали разрушаться. Плоть распадалась на обрывки, похожие на бумагу, обнажая рассыпающиеся кости. Тело рухнуло на пол, образовав кучу сухого мусора, который тут же превращался в бесцветную пеплоподобную пыль.
Долгий вздох пронесся по залу. На короткое время потемнело, как будто полупрозрачные крылья закрыли тусклый свет. Потом все успокоилось, и вместе с тем ушло ощущение угрозы, настоенное в этом воздухе веками. Осталось просто пыльное, давно запущенное помещение, от сверхъестественного ужаса не сохранилось и следа.
Статуи уснули теперь навсегда, остались лишь вечные каменные надгробья. Так как Горгона исчезла из этого мира, ее чары распались, в том числе и те, что удерживали живых мертвецов в состоянии ужасного подобия жизни. Конан повернулся, чтобы уйти, оставив пустой трон с кучкой пыли и разбитую безголовую статую — все, что осталось от самоуверенного и веселого заморанского воина.
— Оставайся с нами, Конан! — просила Зиллах своим низким тихим голосом. — Ты, освободивший Ахлат от проклятия, будешь занимать высокие посты, и тебе будут воздаваться достойные почести.
Он слегка усмехнулся, чувствуя в ее интонациях оттенок личной заинтересованности, помимо простого желания хорошей гражданки включить достойного пришельца в дело возрождения города. Под испытующим взглядом горячих мужских глаз она залилась краской смущения.
Господин Енош присоединил свой мягкий голос к просьбам дочери. Победа Конана придала этому пожилому человеку живости, он помолодел в последние дни, став даже выше и стройнее. В его походке появилась твердость, а в голосе — властная уверенность. Он предложил киммерийцу богатство, почет и положение, обеспечивающее ему право на власть в возрожденном городе. Енош даже дал понять, что не прочь был бы видеть Конана своим зятем.
Но Конан, зная, что спокойная респектабельная жизнь без треволнений, в которую они его втягивали, совершенно не для него, отказался от всех предложений. Язык того, кто провел годы в битвах, винных лавках и домах иных развлечений почти всех городов мира, не был приспособлен к изысканным речам. Однако он отклонил просьбы своих хозяев со всем тактом, на который была способна его прямая варварская натура.
— Нет уж, друзья, — сказал он. — Мирная жизнь не для Конана из Киммерии. Слишком скоро это мне прискучит, а когда наваливается скука, я не знаю других лекарств, кроме как напиться, затеять драку или украсть девчонку. Хорошим же гражданином был бы я для города, который жаждет мира и покоя, чтобы восстановить свою силу!
— Куда же ты хочешь идти теперь, о Конан, когда колдовской барьер разрушен? — спросил Енош.
Конан пожал плечами, запустил руку в свою черную гриву и рассмеялся:
— Кром благослови нас, мой дорогой господин, я не знаю! Удачно, что слуги богини кормили и поили коня Варданеса. В Ахлате, я вижу, нет лошадей, только ослы. Дурацкий же был бы вид у такого верзилы, как я, если бы я трясся на маленьком сонном ослике, волоча ноги в пыли! Я думаю двинуться на юго-восток. Где-то там лежит город Замбула, в котором я никогда не бывал. Говорят, это богатый город, который славится злачными местами и пирушками, где вино течет почти рекой. Я хочу отведать развлечений Замбулы и убедиться самому, какие радости они могут предоставить.
— Но ты не должен покидать нас, как бродяга! — запротестовал Енош. — Слишком многим мы тебе обязаны. Позволь отдать тебе за твои труды то немногое золото и серебро, которое у нас есть.
Конан отрицательно покачал головой:
— Придержи свои сокровища, шейх. Ахлат не богатая метрополия, и вам понадобятся ваши деньги, когда купеческие караваны снова начнут добираться до вас через Красную Пустыню. А теперь, когда мои бурдюки полны водой и вы щедро снабдили меня провизией, я должен отправляться. На этот раз мое путешествие через Шан-и-Сорх будет более комфортабельным.
Коротко попрощавшись напоследок, он вскочил в седло и легким галопом поскакал из долины. Они стояли, смотря ему вслед: Енош — с гордо поднятой головой, а Зиллах — со слезами на щеках. Вскоре он исчез из виду.
Достигнув вершины холма, Конан придержал черную кобылу, чтобы бросить последний взгляд на Ахлат. Затем он направил лошадь в пустыню. Возможно, он и свалял дурака, не приняв их скромных ценностей. Но за ним бились о седло набитые сумы Варданеса. Конан ухмыльнулся с лукавством. Только жалкий торгаш сожалеет о нескольких шекелях. Иногда можно себе позволить быть добродетельным. Это приятно даже киммерийцу!
Но город Замбула славился не только притонами и пирушками, когда киммериец прибыл туда. В нем хозяйничали чернокожие людоеды, рыскающие ночью по улицам в поисках жертв.
Ускользнув от подпиленных клыков чернокожих каннибалов, Конан покинул Замбулу и направился на восток. Без особых трудностей он добрался до подножия Химелийских гор, где жили грозные афгулы. Обосновавшись среди горцев, варвар сумел подружиться с их вождями. Здесь же, среди заснеженных вершин, Конану пришлось померяться силами с черными колдунами с горы Имш и помочь афгулам в битве с туранцами. Но потом счастье отвернулось от варвара.
Вернувшись в хайборийские королевства, он присоединился к воинам королевства Коф, сражавшимся против Стигии и Куша, но кофское войско было безжалостно истреблено.
Роберт Говард, Л. Спрэг де КампБарабаны ТомбалкуПеревод Н. Баулиной
1
Трое мужчин сидели на корточках у колодца. Закатное небо окрашивало мир охрой и багрянцем. Один из мужчин был белым, и звали его Эмерик. Двое других, в лохмотьях, жилистые, чернокожие, были ганатами. Их звали Гобир и Саиду. Скорчившиеся у ямы в земле, сейчас они больше всего напоминали стервятников.