, им полученными. От них его разум впал в такое смятенное состояние, что заключенный утерял всякое представление о реальности». Рапорт завершался угрожающе: «В настоящее время я не считаю его помешанным, однако нет сомнений в том, что он таковым станет, если те, кто ему пишет, не будут более осмотрительны».
По случайному совпадению Конан Дойль присоединился к делу вскоре после этого. Его задачей было не выяснение личности истинного преступника, а доказательство того, что Слейтер таковым не является. «Поскольку меня всюду называли спасителем Эдалджи, то люди, считавшие приговор Слейтеру судебной ошибкой, надеялись, что я смогу сделать для него то же самое, — писал он позднее. — Я приступил к делу очень неохотно, однако после ознакомления с фактами увидел, что все обстоит еще хуже, чем в случае Эдалджи, и что несчастный Слейтер, по всей вероятности, не более моего виновен в убийстве, за которое осужден».
Начав просматривать материалы, Конан Дойль обнаружил данные, которые только укрепили его решимость. «Невозможно читать и оценивать факты в связи с приговором Оскару Слейтеру без возмущения процессом и убежденности в том, что правосудие в данном случае не свершилось, — писал он в 1912 году — Если из-за таких улик он проведет жизнь в тюрьме, это будет позором… Насколько приговор был справедлив, читатель может судить сам, внимательно изучив связное изложение дела». Именно такое изложение и начал создавать Конан Дойль.
Книга четвертаяБУМАГА
Глава 15. «Вам известен мой метод»
Чем больше Конан Дойль изучал дело Слейтера, тем озабоченнее становился. «Эта история ужасна, — писал он, — и, по мере чтения обнаруживая всю ее чудовищность, я решил сделать для этого человека все, что можно». Он вряд ли мог представить себе, что делом Слейтера ему придется заниматься до конца 1920-х (работа над делом Эдалджи продолжалась меньше года), однако его решение не было легковесным. «Я связался с несколькими знавшими его заключенными, уже вышедшими на свободу, — позже напишет Конан Дойль, — и они в один голос утверждают, что другие узники считают его невиновным, а это наиболее компетентные судьи из всех возможных».
Несмотря на то что Конан Дойль работал над делом Слейтера по той же схеме, что и в случае Эдалджи, в подходе были принципиальные различия. В деле Эдалджи он выступал как человек действия, в деле Слейтера — как мыслитель. Расследуя случай с Эдалджи, Конан Дойль в прямом смысле шел тем же путем, что преступник, пробираясь через сырые поля и железнодорожные рельсы. Он встречался со своим подопечным и его семьей, оставался с ними в постоянном контакте. В деле же Слейтера он предпочел работать главным образом с документами. Со Слейтером Конан Дойль встретится лишь однажды после его освобождения; в питерхедском журнале по учету корреспонденции, который хранит сведения о каждом письме, отправленном и полученном Слейтером за 18 с половиной лет, нет записи об этой переписке.
Такой подход имел несколько причин. Делом Эдалджи Конан Дойль занялся вскоре после смерти первой жены, Луиз, и тем самым получил желанную возможность отвлечься. Дело Слейтера попало к нему в тот период, когда он уже счастливо женился на Джин и, вероятно, не хотел надолго отлучаться из дома. Есть и более значимая причина: несмотря на то что личное отношение Конан Дойля к Слейтеру не влияло на его решимость добиться правды («Некоторые из нас поныне сохраняют старомодную верность принципу, что наказывать человека следует за преступление, а не за нравственность или безнравственность его личной жизни», — писал он), Конан Дойль, как истинный викторианец, считал Слейтера неприглядной личностью. Все годы, пока писатель занимался делом Слейтера, он тщательно держал его на расстоянии.
Впрочем, сколько бы работа над делом Слейтера ни походила на логические упражнения в уютном кресле, сам метод расследования не становился от этого менее действенным. Дюпен, великий сыщик Эдгара По, однажды вычислил убийцу не выходя из дома. Сам Холмс многократно раскрывал преступления, не покидая своей квартиры в доме 221-б на Бейкер-стрит. «Страховые компании не так уж часто выплачивают компенсации за беседы с пациентами хоть кому-то, кроме психиатров, — писал врач Паскуале Аккардо. — И все же по-холмсовски идеальный вариант именно таков: раскрыть преступление не выходя из гостиной, как Ниро Вульф». В деле Эдалджи Конан Дойль выступал в роли настоящей ищейки. В деле Слейтера роль ищейки была для него метафорической, но оттого не менее важной.
«Факты! Факты! Факты! — таково знаменитое восклицание Холмса в рассказе 1892 года „Медные буки“. — Не могу же я делать кирпичи, если нет глины». И вот Конан Дойль приступает к собиранию глины. Место убийства мисс Гилкрист уже не могло принести никакой пользы, да и в любом случае судебная экспертиза, в те годы слишком примитивная, не дала ничего ценного. Конан Дойль обратился к сфере, которую знал лучше всего, — к печатному слову. Начал он с тщательного изучения стенограммы суда, впервые опубликованной в 1910-м Уильямом Рафхедом, выдающимся шотландским юристом и криминологом.
Рафхед не пропустил ни одного дня судебных слушаний по делу Слейтера и к концу процесса был совершенно убежден в его невиновности. «О том, что его мнение явственно прочитывается в предисловии к книге о судебном процессе, — писал Питер Хант, — свидетельствует тот факт, что Слейтеру [в тюрьме] был выдан экземпляр с изъятым предисловием».
Рафхед был рад иметь такого внушительного союзника и стал помощником Конан Дойля по сбору информации — энергичным Арчи Гудвином рядом с Ниро Вульфом. Он слал писателю дополнительные документы и записи своих бесед с лицами, имеющими отношение к делу Слейтера. Конан Дойль в числе прочего обратил свой взгляд диагноста на шквал газетных статей о преступлении и его последствиях, а также на стенограмму нью-йоркского судебного заседания об экстрадиции. По сути, он составлял тщательно детализованную историю болезни. Собранные им факты были симптомами — или последствиями — рассматриваемого им случая. Ему предстояло доказать, что Слейтер не был их причиной.
Метод, к которому прибег Конан Дойль, можно сформулировать так: из потока несущественной информации выделить относящиеся к делу подробности и затем среди них найти убедительные подсказки. С помощью этого метода и глубокого понимания человеческого поведения Конан Дойль совершил первую по-настоящему плодотворную находку в отношении дела Слейтера, которая даст правдоподобный мотив для якобы немотивированного убийства Марион Гилкрист.
Итак, Конан Дойль занялся поиском фактов. Жизнь Слейтера по-прежнему была нелегкой, периоды времени отсчитывались лишь по драгоценной переписке с родителями. «Изербах год за годом полноводен, лягушачьих концертов больше нет, зато электрический транспорт ходит каждые десять минут», — писала Паулина.
«Работая с гранитными глыбами, я часто попадаю молотом по левой руке, и на каждый удар, уже полученный и еще предстоящий, я желаю вам счастливейшего нового года», — писал Слейтер в декабре очередного года. В следующем апреле он написал: «Несомненно, в Бейтене вы заметили бы, что вчера начались [пасхальные] каникулы, здешние евреи присылают мне еду, часто и рыбу, и, когда я получаю эти дополнительные блюда, я каждый раз чувствую, что ем настоящую еврейскую еду».
Как и прежде, мрачные письма Слейтера порой содержат нотки юмора. «Ваше письмо мне вручили во время ужина, и я был счастлив узнать, что вы благополучны и радостны, — писал он. — Когда я увидел ваше фото и раздумывал над отросшими волосами отца, я бессознательно поднес ладонь к голове (здесь нет зеркала) и почувствовал себя обескураженным, однако утешился мыслью, что родился уже в значительной степени лысым».
Письма Паулины по-прежнему полны стойкой веры и поддержки: «Мой добрый сын! Письмо от тебя, мое дорогое дитя, для нас радость, если оно приходит оттуда, где, Бог свидетель, не место для тебя. Почти сказкой звучит, когда я говорю тебе: ни на миг я не оставила надежды на то, что рано или поздно ты вновь получишь свободу, которую заслуживаешь. Не теряй мужества. Всевышний услышит ежедневные горячие молитвы твоих старых добрых родителей… Конечно, придет день, когда все обнаружится и мы вновь увидимся, и ты после подумаешь: моя мать предсказала верно».
В 1912 году Конан Дойль опубликовал плоды своих расследований под названием «Дело Оскара Слейтера». Эта 80-страничная книга — образец экономности, но в ней, с проницательностью Холмса и с четкостью Ватсона, Конан Дойль по бревнышку разбирает дело против Слейтера. Этот небольшой томик стал предметным уроком по абдуктивной логике, основанной на наблюдаемых фактах — и только фактах, из которых строится логичное повествование, восстанавливающее истинную картину.
«Вам известен мой метод», — часто говорит Холмс Ватсону, и в «Деле Оскара Слейтера» логика Конан Дойля в точности повторяет подход Холмса. Начиная дело, он желал получить ответ на целый ряд вопросов. Что есть факт и что есть предположение? Какие данные настолько несерьезны, что не были замечены более ранними расследователями? Какая закономерность проступает, когда все факты собраны, структурированы и кодифицированы? Холмс, предостерегая Ватсона, описывал процесс так: «Никогда не доверяйте общим впечатлениям, мой дорогой, но сосредотачивайтесь на деталях».
Одна из постоянных тем в этой книге Конан Дойля — крайняя нелогичность при поиске и уголовном преследовании предполагаемого убийцы. Писатель разматывает клубок нестыковок, рушит раздутые обвинения и распутывает сеть недопустимых доказательств, на которых строилось дело с начала и до конца. Во всем рассказе о преступлении и его последствиях сквозит главный вопрос: чем объяснить такие странные внешние аспекты дела?
Конан Дойль дает сцену действия: обрисовывает мисс Гилкрист, ее драгоценности и ее квартиру, воссоздает обстановку того вечера, когда произошло убийство, и изображает взво