Конан Дойль с помощью Рамсея Макдональда приготовился воздействовать на парламент и написал брошюру, в которой требовал судебного пересмотра. Брошюру раздали всем членам палаты общин, и 16 ноября 1927 года министр Гилмор представил палате общин специальный билль, который позволял пересмотр дела Слейтера. Закон был принят 30 ноября.
Представлять Слейтера должен был нанятый его сторонниками Крейги Атчисон — один из крупнейших шотландских юристов по уголовным делам. «Многие юристы считали [Атчисона] самым выдающимся из всех шотландских адвокатов, — писала в 2009 году газета Guardian. — Выступая адвокатом в многочисленных слушаниях об убийствах, он не проиграл ни одного дела». Услуги Атчисона стоили недешево, и для сбора суммы, необходимой для его гонорара, была объявлена публичная подписка[58]. Собранных средств оказалось недостаточно, и Конан Дойль согласился лично возместить разницу — об этом акте щедрости он впоследствии будет сожалеть.
Обжалование дела Оскара Слейтера открылось 8 июня 1928 года в Высшем уголовном суде Шотландии — в том же зале суда, где Слейтера некогда приговорили к повешению. Коллегию из пяти судей возглавлял лорд верховный судья (главный в Шотландии судья по уголовным делам) Джеймс Эйвон Клайд. Обвинение представлял лорд-адвокат (генеральный прокурор по делам Шотландии) Уильям Уотсон. Слейтер в сопровождении преподобного Филипса сидел в галерее для посетителей. Присутствовал и Конан Дойль, который вернулся в родной город вести репортаж с судебного заседания для газеты Sunday Pictorial. То был единственный раз, когда они со Слейтером встретились лицом к лицу.
Судьи настояли, чтобы в слушаниях заново не рассматривалось изначальное дело, и постановили, что никакие новые свидетельства не должны приниматься, если они не относятся к свежеоткрывшимся фактам. Они также отказались от допроса Слейтера. «В данных обстоятельствах, — написали они, — было бы совершенно нерационально тратить время на взятие его показаний».
Слейтер, не понимающий юридических следствий такого решения, впал в ярость. С типичной для него горячностью он решил сорвать заседание и телеграфировал участникам, что желает отмены суда. Это, в свою очередь, разъярило Конан Дойля. «Я думаю, его ум почти совсем помутился от всего пережитого, — заявил он в интервью. — Я говорил ему, что было бы крайне глупо даже думать об отказе, и настаивал, чтобы суд состоялся в любом случае, нравится это Слейтеру или нет». (Частным порядком, в послании к Рафхеду, Конан Дойль высказывался куда более нетерпимо: «Меня тянуло подписать петицию об исполнении изначального приговора».) Мало-помалу сторонникам удалось образумить Слейтера, и он согласился молча сидеть на своем месте.
Из-за того что суд не пересматривал изначальное дело, свидетельские показания позволено было дать лишь немногим. В итоге ни инспектор Пайпер, ни старший офицер Дуглас, сыгравшие влиятельную роль в расследовании убийства, не были допущены к повторному допросу, проводимому Атчисоном. «Я очень хотел бы увидеть инспектора Пайпера на свидетельской трибуне для дачи показаний, — сказал Парк, обращаясь к Конан Дойлю в начале того же года. — Этого человека, несомненно, мы могли бы заклеймить как лжеца чистейшей воды». Он добавил: «Слейтер нам описал, как его опознавали в полицейском участке. Дуглас брал каждого свидетеля за плечи, проходил вдоль строя опознаваемых, подталкивал свидетеля к каждому и спрашивал: „Это он?“ Когда свидетели подходили к Слейтеру, Дуглас давал им мощный толчок и неприкрыто кричал: „Это он?“».
Племянницу мисс Гилкрист, Маргарет Биррел, к которой Ламби прибежала после убийства, тоже не пригласили давать показания — впрочем, ее свидетельства, как указывал Парк, мало чему помогли бы. «Она теперь скорее умрет, чем огласит имя, — говорил он. — Это повлекло бы за собой возможное повешение ее родственника и прочие ужасные вещи. Нет, она не раскроет рта».
За неимением этих свидетелей присутствие Хелен Ламби становилось жизненно важным, и после опровержений, с которыми она выступила в 1927 году, судьи собирались допустить ее к даче показаний. «Эта женщина, — объявил Атчисон, — хранит тайну». Однако найти Ламби нигде не удавалось. Она уехала из Питтсбурга, все усилия отыскать ее следы были тщетны. Позже выяснилось, что она живет в городке Пеория, штат Иллинойс, со своим мужем Робертом Гиллионом, который работал в местных угольных шахтах, и двумя дочерьми — Маргарет и Марион. В июне 1928 года газета Peoria Star опубликовала статью под заголовком «Судьба Слейтера в пеорийских руках».
«Вытирая мыльные руки о передник, — говорилось в статье, — худощавая и румяная миссис Гиллион показалась на пороге своего скромного домика на задах цирюльни, откликнувшись на долгий стук репортера. На полу кухни лежали охапки одежды, готовые отправиться в электрическую стиральную машину, которая работала в нескольких футах рядом. На каждый вопрос следовал готовый ответ „Это мое дело“».
Ламби отказалась участвовать. В декабре 1927 года, через два месяца после ее опровержения в Empire News, она разразилась новым заявлением, опровергающим предыдущее опровержение. Оригинал, написанный огромными детскими буквами, по правописанию и пунктуации мог бы посоревноваться с письмами Слейтера:
Я хочу отречься от заявления недавно публикованного в Газетах нет никакой правды в том заявлении. Коннан Дойль пользовался фальшивым заявлением я не стала бы винить другого человека Слейтер тот самый человек кого я видела выходящим из дома мисс Гилкрист я здоровая и в таком же уме как была на суде Если Слейтер сказал бы правду он не Невиновный
От Хелен Ламби теперь в США.
В письме к Конан Дойлю Парк только отмахнулся от нового заявления: «Ламби — переменчивая негодяйка, — писал он. — Полагаю, что [ее] мать здесь навестил некто озаботившийся тем, чтобы Хелен опровергла предыдущее интервью. То могла быть полиция Глазго или кто-то из заговорщицкой клики Биррел — Чартерис. Ламби не продержалась бы под пристрастным повторным допросом».
Когда Ламби пригласили в Шотландию на апелляцию, она заупрямилась. По закону нельзя было потребовать ее возвращения, и дело слушалось без нее.
Судебная процедура по обжалованию дела продолжилась 9 июля 1928 года. В числе свидетелей, выступавших в защиту Слейтера, был Уильям Рафхед — для своей книги «Суд над Оскаром Слейтером» он некогда интервьюировал Джона Адамса, первого врача на месте преступления. Доктор Адамс умер в 1922 году, и Рафхеду позволили давать показания по тому интервью: «Учитывая виденные им увечья, он выразил мнение, что молоток не мог иметь никакой связи с убийством, — сказал Рафхед. — Он сказал, что сначала посмотрел на голову, увидел раны, и затем подумал, нет ли в комнате чего-то похожего на предмет, которым их могли нанести. Оглядевшись, он заметил этот стул, обыкновенный викторианский стул, и увидел, что задняя ножка „сочится“ — как он мне это описал — кровью».
Судебный пристав Джон Пинкли приехал из Америки рассказать, что произошло во время слушаний по экстрадиции, когда он вел Слейтера мимо свидетелей:
Вопрос. Могли ли Ламби или Барроуман подумать, что человек, прикованный к вам наручниками, не является взятым под стражу?
Ответ. Я не представляю, как это могло бы про- изойти.
Вопрос. Уверены ли вы, что [Ламби] видела, как вы проходили по коридору с заключенным?
Ответ. Должна была.
Вопрос. Если не была слепой?
Ответ. Да.
Признанной звездой слушаний был адвокат Слейтера, Крейги Атчисон. Обращаясь к судьям, он говорил около 14 часов, анализируя все аспекты расследования, задержания и судебных разбирательств. Конан Дойль обрисовал эту сцену для Sunday Pictorial; нужно отметить, что даже в 1928 году его описание проникнуто викторианской идеей насчет взаимозависимости физиогномики и свойств личности.
Три дня я сидел на адвокатских местах в суде. Три дня солидная коллегия из пяти шотландских судей сидела позади меня. Три дня мои глаза созерцали только одного человека перед моим лицом и толпу зрителей позади него. Но этот один человек стоит созерцания.
Это пиквикская фигура. Его лицо покрыто младенческим румянцем, глаза цвета незабудок тоже могли бы принадлежать младенцу. Лицо тяжеловато, но привлекательно и к тому же свежо, от впечатления слабости его спасают решительные, твердо сжатые губы.
Да, он говорил ровно 14 часов, распутывая сложности одного из самых замысловатых дел.
Расследование было искусным в самой высшей степени. Это чудеса анализа. Яснее всего я помню эти голубые глаза и небольшие пухлые виртуозные руки.
Он говорит и говорит своим мягким, мелодичным голосом, разъясняя все сложности. Пухлые виртуозные руки подчеркивают нужную мысль. Вот протест от судей. Голубые глаза выражают боль и удивление. Взлетают пухлые ручки. И вновь мягкий голос подхватывает повествование…
А затем вдруг ваш взгляд останавливается. Одно ужасающее лицо выделяется среди других. Лицо не порочное и не злобное, но тем не менее ужасающее из-за отражающейся в нем угрюмой печали. Твердое и неподвижное, оно словно высечено из питерхедского гранита. Это Слейтер.
20 лет назад Шотландия, быть может, совершила грех — и административный, и судебный, но невозможно отрицать, что она доказала свою цивилизованность тем, что учредила суд, которому достало бы силы и достоинства исправить давнюю судебную ошибку и искупить вину перед никому не известным иностранцем.
После того как Атчисон закончил выступление, лорд-адвокат Уотсон огласил мнение обвинения в поддержку приговора Слейтеру. Затем судьи удалились на совещание. На новом заседании суда 20 июля 1928 года было вынесено судебное постановление по четырем пунктам. Зрители видели, как Слейтер подался вперед и приставил руку к уху.
Первое постановление подтвердило изначальный вердикт. Второе тоже. И третье. Затем судьи огласили четвертый пункт: должен ли приговор быть опровергнут как результат неправильного руководства со стороны судьи, лорда Гатри. По мере чтения перспектива для Слейтера выглядела мрачнее прежнего. «Когда мужчина зарабатывает сутенерством, это не просто непристойно, это знак нечеловеческой безнравственности», — так показательно начали судьи свою речь и затем продолжили: