о пикты были людьми иной эпохи. Это был последний народ каменного века, который кельты и северяне постепенно вытесняли, двигаясь с севера. Вот и пробудилась в моей крови смутная память о безжалостной древней вражде и о войнах, давно сокрытых мраком минувшего.
А еще было некое благоговение перед врагами, и дело тут совсем не в их доблести или воинских качествах.
Народы, жившие по соседству с пиктами, приписывали им могучее колдовство. Я сам видел кромлехи, которые они наставили по всей Британии, и громадный защитный вал, выстроенный ими недалеко от Кориниума. Я знал, что кельтские друиды питали к ним какую-то сверхъестественную ненависть, удивительную даже для этих жрецов. И даже друиды не могли (или не хотели?) объяснить, каким образом и для какой цели дикие первобытные люди сумели возвести столь впечатляющие каменные сооружения. Потому-то умы обычных людей поневоле прибегали к привычному объяснению, испытанному веками. Колдовство! — говорили они.
И сами пикты нерушимо верили в то, что они — могучие колдуны. Верно, это тоже подливало масла в огонь обоюдной вражды...
Потом я стал думать, как же так вышло, что нас, пятьсот человек, выпихнули за Адрианов вал в этот безумный поход. Кое-кто полагал, будто нас отправили хватать некоего пиктского жреца. Другие считали, что мы должны были изловить вождя пиктов... как бишь там его? Брана МакМорна. Никто ничего точно не знал, кроме командовавшего нами офицера, — а его голову давно нацепили на копье где-то там, в дебрях заросших вереском гор. Вот бы с ним встретиться, с этим Браном МакМорном, подумалось мне. Люди говорили, ему не было равных в сражении, будь то схватка один на один или столкновение армий. Мы, правда, еще не видали среди пиктов ни одного, кто распоряжался бы другими настолько, чтобы по праву именоваться вождем. Они всегда дрались точно стая волков. И хотя и поддерживали в своих рядах определенный порядок, от волчьего он не так уж сильно и отличался...
Нет, вот бы в самом деле встретиться с ним лицом к лицу!.. Если он и вправду таков, как о нем говорят, он бы точно не отказался от поединка со мной!..
И я решил, что больше не стану прятаться. Хватит!.. Шагая вперед, я во все горло принялся распевать боевую песню, отбивая такт мечом. Пускай пикты приходят, если больно охота. Я готов принять смерть как подобает воину!
Я успел покрыть немало миль, но потом обогнул невысокую горушку и прямо наткнулся на них. Несколько сотен — и в полном вооружении. Если они полагали, что я повернусь и дам деру, они заблуждались. Жестоко заблуждались. Я не запнулся, увидев их перед собой. Я даже не поперхнулся своей воинственной песней. Один из них ринулся на меня, пригнув голову и выставив перед собою копье. Я встретил его косым страшным ударом, рассекшим тело от левого плеча до правого бедра. Второй подскочил сбоку и собрался ткнуть меня в голову. Я увернулся, так что наконечник свистнул у меня над плечом, и, выпрямляясь, заодно выпустил ему кишки. Потом меня взяли в кольцо. Я живо расчистил вокруг себя место — для этого мне понадобился один взмах обеими руками — и занял позицию спиной к обрывистому склону холма. Я встал так, чтобы они не могли подобраться ко мне сзади, но и не слишком близко к обрыву, чтобы ничто не мешало мне заносить меч. Мне приходилось тратить мгновения и силы, поднимая над головой тяжелый клинок, но все, что я при этом проигрывал, с избытком возмещалось чудовищной силой ударов. По кому бы я ни попадал, второго удара уже не требовалось. Вот ко мне ринулся смуглый бородач; он присел, пытаясь проскользнуть под моим мечом и достать меня снизу. Нагрудник защитил мое тело, бородач же без сознания растянулся на земле: я сверху вниз вмазал ему по темечку рукоятью.
Они кружились, тщетно силясь уязвить меня своими короткими клинками. Двое, пытавшиеся подобраться достаточно близко, рухнули с разрубленными головами. Потом один все-таки дотянулся копьем, нацелив его через головы товарищей, и ранил меня в бедро. Я взревел от ярости и сделал немыслимый выпад, пришпилив его, точно крысу. Но выпрямиться не успел. Чей-то меч полоснул меня по руке, еще один сломался о шлем. Я зашатался и вычертил мечом отчаянную дугу, стараясь отбросить врагов... Копье ударило меня в правое плечо. Я свалился наземь, но кое-как поднялся. Пикты висели на мне гроздьями, полосуя кинжалами и просто ногтями. Каким-то невозможным усилием я стряхнул их с себя долой. Я чувствовал, как жизнь вытекает вместе с кровью из моих многочисленных ран. Тогда я взревел, как лев, и рванулся в самую гущу. Боевое бешенство берсерка ликовало во мне. Я шел напролом, рубя налево и направо, и только доспехи были мне защитой от мечей, обрушивавшихся со всех сторон. Я плохо помню, что там происходило, — сплошной кровавый кошмар. Меня сбивали с ног бессчетное количество раз. Я вставал. Правая рука висела плетью, но левая без устали орудовала мечом. Слетали с плеч чьи-то головы, чьи-то руки улетали в сторону, подрубленные в локте... Потом я свалился окончательно. Я еще силился замахнуться мечом, но ослабевшая ладонь даже не могла как следует обхватить рукоять.
Добрая дюжина копий немедленно уперлась мне в грудь, но кто-то мгновенно отшвырнул от меня нападавших, и голос, могущий принадлежать только вождю, властно изрек:
— Остановитесь! Этому человеку должна быть дарована жизнь.
Смутно, словно сквозь густой туман, я увидел темное худое лицо. Я захотел приподняться, чтобы получше рассмотреть говорившего, и это мне удалось.
Это был жилистый темноволосый мужчина, ростом мне едва по плечо, но тем не менее наделенный силой и гибкостью леопарда. Он был облачен в простую облегающую одежду, а все его оружие составлял прямой длинный меч. Внешностью своей этот человек походил на пиктов не больше, чем я сам. И все-таки чувствовалось между ними некоторое родство...
Все это, впрочем, я замечал смутно, ибо ноги с трудом держали меня.
— А я уже тебя видел, — выговорил я, с трудом ворочая языком. — Я часто замечал тебя в передних рядах, когда мы сражались... Ваши вожди нечасто показываются на поле битвы, но ты всегда водишь пиктов на приступ... Кто ты такой?
Внятного ответа я не услышал: небо, земля и лица воинов завертелись у меня перед глазами, и я рухнул в траву. Уже как бы издалека до меня донесся голос странного воина, приказавшего:
— Перевяжите его раны, а когда придет в себя, дайте ему еды и питья.
Он говорил по-пиктски, но я неплохо понимал этот язык. Я успел набраться от пиктов, приходивших к Адрианову Валу торговать.
Я смутно чувствовал, как они возились надо мной, исполняя повеление своего вожака. Когда я открыл глаза, меня щедро напоили местным напитком вроде вина — пикты гонят его из вереска. Тут уж силы окончательно покинули меня, и я крепко уснул на убогом травяном ложе. Долгий путь, раны и напряжение битвы так измотали меня, что на какое-то время я и думать забыл о том, что нахожусь в плену у дикарей.
Когда я окончательно вернулся к реальности, луна стояла, уже высоко в небе. Первым делом я ощутил, что с меня сняли и доспехи и шлем. Потом я заметил нескольких вооруженных пиктов, охранявших меня. Они увидели, что я открыл глаза и зашевелился, и знаками велели мне встать и следовать за ними. Мы пошли через вересковое поле и через некоторое время достигли высокого голого холма, на вершине которого виднелся горящий костер. На камне возле огня сидел странный темнолицый вождь, а вокруг него, точно духи Темного мира, молчаливым кольцом расположились воины-пикты.
Мои спутники подвели меня к костру и поставили перед вождем. Я смотрел на него без вызова, но и без страха. Я очень явственно ощущал: передо мной был человек, не похожий ни на кого, виденного мною раньше. Я чувствовал исходившую от него силу, чувствовал окружавшую его ауру власти, так резко отличавшую его от простых смертных. Казалось, он взирал с вершин, недосягаемых для обычного человека. Кто, глядя в непроницаемое лицо, взялся бы угадать его мысли, как будто вобравшие мудрость многих веков?..
Он сидел, подперев рукой подбородок и устремив на меня неподвижный взгляд бездонных черных глаз. Он спросил меня:
— Кто ты?
И я ответил:
— Я гражданин Рима.
— Стало быть, римский солдат, — сказал он. — Один из тех волков, что уже не первое столетие терзают и рвут на части этот мир...
Воины тихо зароптали у него за спиной. Их перешептывание было еле слышным, точно вздох ночного ветерка, и вместе с тем зловещим, словно лунный блик на ощеренных волчьих клыках.
— Есть, однако, люди, которых мой народ ненавидит даже больше, чем римлян, — сказал вождь. — Так ты, говоришь, римлянин?.. Не похоже, чтобы ты лгал. Видно, римляне теперь рождаются более рослыми. А что за причина сделала твою бороду светлой, словно льняная кудель?
Я понял, что он издевается надо мной, и выпрямился, откинув голову. Правду сказать, при мысли обо всех мечах, направленных мне в спину, по шкуре у меня побежали мурашки, но ответил я гордо:
— По рождению я норманн.
Орда, сидевшая за спиной у вождя, при этих словах разразилась дикарскими воплями, в которых сквозила кровожадная ярость. Воины подались вперед, готовые броситься на меня... Повелительный жест вождя заставил их немедленно замереть, а потом отползти назад, — только глаза зло горели из темноты. Сам вождь все это время пристально смотрел на меня.
— Люди моего племени не блещут умом, — сказал он. — Иначе они не питали бы к вам, северянам, большей ненависти, чем к римлянам. Дело в том, что норманны постоянно разоряют наши побережья. Однако ненавидеть следовало бы все-таки Рим...
— Но ты-то не пикт! — вырвалось у меня.
— Я родом со Средиземного моря.
— Но в какой части Каледонии есть подобное...
— Я говорю о том, которое называет Средиземным весь мир.
— Так кто же ты все-таки?
— Бран МакМорн.
— Что?.. — Я не мог поверить своим глазам. Я почему-то ждал, что носитель этого имени окажется чудовищем, уродливым великаном, либо звероподобным карликом, страшнейшим среди своей расы. — Ты... не похож... — только и выговорил я.