Конечно, широкие походные шальвары, хеджаб, чадра и плащ куда больше подходили для имиджа чисто восточной женщины. Резеда даже сняла пояс с ножнами — похоже, оставила там, в хижине, за ненадобностью. А зря. Впрочем, зная женщин…
— Кинжал оставила? — Конан не столько спрашивал, сколько утверждал.
— Да. Спрятала только туда. Вниз. — Женщина похлопала себя по талии, которую теперь прикрывала накидка-хеджаб.
— Молодец.
Больше никто из них ничего не сказал, пока Конан запихивал немудреные пожитки в освободившуюся седельную суму, бурдюки из которой он уже выкинул за пятнадцать предыдущих дней пути, и забрался в седло. Молча он снова подал женщине руку.
— Мы… Не будем разве брать воду на дорогу? — она запрыгнула уже довольно легко, словно всю жизнь этим занималась. Впрочем, кто знает — может, так и было?
— Сколько дней пути осталось до Порбессии?
— Нисколько. К завтрашнему утру приедем даже на такой медлительной кляче, как у тебя.
— Красавчик вовсе не медлительный. Он — опытный. И напрасно нестись вперёд сломя голову не привык. Впрочем, как и я.
— Ну я рада. За вас обоих. Значит, я — в надёжных руках. И копытах.
Конан усмехнулся:
— Дай-ка кое-что я уточню. Ты что — думаешь, что мы будем ехать всю ночь?
— Ну да, я так и думала.
— Неправильно ты думала. Мы не будем торопиться и сделаем ещё одну ночёвку. На пару дней моей воды и еды должно хватить даже нам обоим. И коню. А там — разживёмся в столице и пищей, и водой. Надеюсь, там-то какая-нибудь река есть?
— Есть, конечно… Река довольно большая — Дорсай. По ней от моря даже заходят корабли. Правда, небольшие. И плоскодонные. И — весной. Сейчас-то река обмелела…
— Всё понятно с вашей «большой рекой».
Теперь за реку обиделась, как до этого Конан — за коня, Резеда:
— Ой, скажите пожалуйста, какие мы «виды видавшие». Уже нам и река в пятьдесят шагов — ручей недоделанный!
— Да нет, река как река. А ты других не видала?
— Н-нет.
— Да и ладно. Все они устроены одинаково. Текут себе и текут. Главное, чтоб воду можно было пить.
— Из Дорсая — можно. Но… А какие ты видел реки?
Конан не видел проблемы в том, чтоб поговорить. Ведь за спокойной, ни к чему не обязывающей беседой время летит словно быстрей, а дорога несложная: после того, как её показала Резеда и рука варвара направила Красавчика туда, конь Конана и сам прекрасно двигался по утоптанной, но не разбитой колеями телег, тропе, шириной даже чуть больше, чем та, на которой Конан встретил оставшихся в живых «горе-делегатов»:
— Разные. В Аквилонии, например — Акшерон. У устья делится на восемнадцать рукавов. Каждый — шагов по сто в ширину. А там, где стоит столица — ширина шагов в восемьсот. И порт там огромный — у причалов можно разместить до ста двадцати больших морских галер. Ну или вот, скажем, Гинга — в Вендии. У города Каликутт его ширина даже больше, чем у Акшерона. Но воду из Гинги пить нельзя: после того, как он выходит из гор, он протекает по глинистым равнинам и несёт очень много глины. Поэтому мутный и жёлтый в нижнем течении. А на вкус… Словно пьёшь вот именно — глину.
Видал я и Понт Эвгсинский. Тот славится ну очень быстрым течением и неширок — всего-то сто пятьдесят шагов! — но уж такой холодный и глубокий! Ни один нормальный человек не сможет переплыть — ему сведёт судорогой руку или ногу, и — прости-прощай, глупый бедолага!
— А ты-то откуда знаешь? Переплывал, что ли?
— Пришлось однажды. Вон: видишь, дырка в плече? — Конан продемонстрировал затянувшийся, но всё ещё отлично различимый шрам, — тугарская стрела! Чтоб вынуть, пришлось потом переломить. Так что — нырял. Правда, под водой даже я не могу проплыть без дыхания больше пятидесяти шагов. Но меткий стрелок у них, к счастью, нашёлся только один. А то не смог бы переплыть и я.
— А ты не боишься ледяной воды?
— Нет. Я же — киммериец. У нас других рек или родников и ручьёв и не бывает. Те, кто с детства не привык, говорят, что от нашей воды у них зубы ломит.
— Надо же… А в каких ещё странах ты был?
Конан, усмехаясь про себя, неторопливо рассказал про Куш и Стигию. Про Гирканию и Замору. Резеда вначале несмело, но потом всё чаще и с нескрываемым любопытством спрашивала про всё: людей, города, одежду, обычаи и обряды…
Так, за неспешным рассказом, они и добрались к вечеру до места, которое, как посчитал варвар, подходит для ночёвки: несколько кустов всё того же саксаула и — голая степь вокруг. Резеда оглядывалась вокруг, пока ещё с седла, с явным подозрением:
— А почему ты считаешь, что здесь остановиться лучше, чем, скажем, возле вон того дерева?
— Объясняю. — Конан уже привык, что тем, кто не владеет такими инстинктами воина, как он, то есть — обычным людям, нужно всё объяснять. — Дерево — живое. Значит — рядом есть вода, и ветки с него бесполезны как топливо. Кроме того, рядом с ним имеются подозрительно выглядящие камни — за такими очень удобно подкрадываться. Ну а главное — в камышах, что виднеются чуть левее — да, вон там! — наверняка скрыто что-нибудь вроде болотца. Воду оттуда пить наверняка нельзя, она солоноватая и затхлая, заросшая какой-нибудь ряской и кишмя кишит личинками комаров и лягушками. А если б вода была проточная и чистая, рос бы не камыш, а что-то другое, вроде платанов, диких яблок или урюка. Ну, на худой конец — ивы. Ну а вот змей там — наверняка полно.
— Храни нас Мирта Пресветлый! — Резеда передёрнула плечами. — Может, тогда нам стоит отъехать чуть назад?
— Нет, назад — тоже смысла нет. Уж больно много там вдоль песчаных сопок понарыто нор: наверняка в таких живут и мыши, и тарантулы.
— Бэл! Когда ты так говоришь, мне вообще не хочется слезать с твоего Красавчика!
— Ерунда. У меня есть верёвка из овечьей шерсти. Размотаем вокруг одеяла, и ни один тарантул не сунется. Они овец боятся пуще, чем огня.
— Я смотрю, ты и правда много чего знаешь. И подготовился… Основательно.
— Да. Но — давно. Эту суму я собрал в первый раз лет этак пять назад, когда бросил корсарство да подался в наёмники. (Пресытился я морем.) Да так с тех пор и не расстаюсь. Только меняю в ней то, что использовал или израсходовал. И докладываю — то, что может пригодиться в тех или иных условиях. Для работы. Ладно, хватит прохлаждаться. Вон — подходящие кусты. Ты — туда, я — направо.
Справив нужду, Конан начал распаковывать вещи и обустраивать лагерь, вскоре появилась и Резеда. Она как-то подозрительно ёрзала. Конан не удержался:
— Укусы комаров на мягком месте лучше не расчёсывать. Лучше не станет, а вот какую-нибудь чесотку подцепить в таких малярийных местах можно запросто.
— Вот уж спасибо так спасибо! За предупреждение. Правда, запоздавшее на пяток минут. А раньше не мог сказать: так мол и так! Там наверняка полно комаров! Покусают!
— Мог. Но думал, ты и сама всё понимаешь. Или у вас в селении комаров не было?
— Были, конечно… Но эти — просто зверюги какие-то! Уж так накинулись — словно недели три голодали!
— Возможно, кстати, что так оно и было. По вашей дороге больше месяца действительно никто не ездил.
— Ха! Да кто бы по ней ездил, кроме нас?! А мы… Говорю же: окончилось полным крахом наше посольство! — Резеда опять помрачнела и поспешила отвернуться.
— Не расстраивайся. Если ваш султанишка или, что вероятней, его главный вазир с его главной советчицей раскошелятся — я постараюсь отомстить. За ваших. Ну, и за всех остальных.
— Ох… — Резеда только вздохнула, затем закусила губы. — Конан! Ты, конечно, бугай здоровый и много знающий. Опытный воин. Профессионал. Но против магии…
— Резеда. Если не хочешь, чтоб я тебя отшлёпал, лучше замолчи. Незачем сеять панику в наших доблестных рядах!
Поужинали тем же, чем и завтракали. Правда, на этот раз Резеда ела побольше и даже причмокивала, когда попадался особо сочный кусочек сухофруктов:
— Хорошая у тебя курага! И миндаль. И сушёные фиги.
— Горные. Из зингарских провинций Кошт и Рогон.
— А что — есть разница?
— Конечно. Нет, кто не знает — тому и правда — нет. А так именно тамошние сухофрукты сто́ят на базарах всего средиземья вдвое-втрое по сравнению с местными… Но зато уж хранятся без потери вкуса и плесени пять — семь лет!
— Ух ты… Не знала.
— Да и ладно. Не заморачивайся зря. Вряд ли пригодится. Обычно вы, женщины, такой информацией стараетесь голову не засорять. Вам бы — побольше бытовых моментов. Скажем, где чего подешевле найти на продуктовом базаре. Или шмотки на вещевом — тоже подешевле да помодней. И чтоб потом ещё постоять с соседками потрепаться, обсудить покупки да перемыть кости подругам. И родственничкам. И прочее такое.
— Ах вот, значит, как ты думаешь о нас, женщинах?! Теперь понятно, почему ты до сих пор не женат!
Конан позволил себе поухмыляться:
— Да, подловила ты меня… Невысокого я мнения о женщинах.
— Хам. Ну а о ком ты высокого мнения?
— Ну… О себе. О наиболее выдающихся коллегах по ремеслу. О сильных воинах. Тут, понимаешь ли, такая проблема. Те, кто силушкой не вышел, обычно стараются пролезть в какие-нибудь руководители. Или в крайнем случае — прихлебатели руководителей. То есть — стараются хитрить и готовы на подлости, интриги, подсиживания. Словом, пойдут по головам, а если надо — и по трупам. Ну а уж те, кто посильней да поздоровей и не слишком заботится о целости и неповреждённости своей шкуры, идут в такие как я. И в начальники лезут редко — разве что совсем уж амбициозны. Или — чуют, что так будет лучше для дела. Вот и получается, что я уважаю простых, но здоровых. А не хитро…опых с…аных интриганов-проныр.
— То есть — среди твоих предпочтений тупые, но здоровые качки?
— Ну ты заладила… Говорю же — мы не качаемся. Это — следствие нашего образа жизни. И работы. Но, в принципе, так оно и есть. Кстати, вот тебе назад все твои причиндалы и кинжал: попрячь в… э-э… те места, откуда я их вчера вынул. И приготовься.
Сейчас начнётся.