Но для того чтобы добраться до нее, надо было подняться на помост и пройти в шаге от трона. Сквозняк над зеленым полом шумел больше, чем крадущийся Конан. Не сводя глаз со спящей рептилии, он взошел на помост и поднялся по стеклянным ступенькам. Змея не двигалась. Он потянулся к двери…
Лязгнула дверь, и в зал вошла Октавия. Остановилась, высматривая его в сумраке. Он тоже замер, не смея выкрикнуть предостережение. Но тут она увидела его силуэт и побежала к помосту, крича:
— Я хочу быть с тобой! Мне страшно!
Увидев змею на троне, Октавия вскинула руки и завизжала. Треугольная голова поднялась над кольцами и метнулась к ней, в темноте блеснула толстая шея рептилии. Затем змея стала медленно, кольцо за кольцом, сползать из трона, ее отвратительная голова закачалась совсем рядом с полумертвой от ужаса девушкой.
Преодолев расстояние до трона одним гигантским прыжком, Конан изо всех сил ударил саблей. Но змея двигалась с такой же быстротой; она увернулась и обвила ноги и туловище Конана полудюжиной колец. Потеряв равновесие, варвар упал на помост.
Сплетенные тела человека и змеи корчились в неистовой борьбе. Кольца сжимались, пытаясь задушить Конана, и, хотя его правая рука была свободна, он никак не мог изловчиться и нанести смертельный удар.
Скрипя от натуги зубами, напрягая мускулы так, что едва не лопались вены, Конан поднялся. Он стоял посреди зала на широко расставленных ногах и шатался под тяжестью огромной змеи. Чудовище сжимало его все сильнее. В глазах у Конана потемнело, казалось, вот-вот сломаются ребра. Но в следующий миг над его головой взлетел клинок и, опустившись, разрубил чешую, плоть и позвоночник. Там, где извивался толстенный живой канат, теперь корчились два, вдвое короче. Конана замутило, из носа потекла кровь. Oн схватил Октавию и затряс так, что у нее перехватило дух.
— Впредь, если велю тебе стоять — стой!
Если она и ответила, киммериец не услышат. Голова кружилась, он едва держался на ногах. Взяв девушку за запястье, он потянул ее за собой, мимо вьющихся, сплетающихся на помосте останков гада. Возле желанной двери Конан наконец пришел в себя. Издалека доносились полные ужаса и боли вопли, но в ушах варвара все еще звенело от перенапряжения, уши были словно забиты ватой, и он решил, что крики ему чудятся.
Очевидно, поместив у входа змею, Хосатрал счел это достаточной предосторожностью. Конан отворил дверь, ожидая увидеть еще несколько чудовищ, но увидел только заполненный сумраком изгиб пробитого свода, смутный силуэт золотой плиты и блестящий на ней полумесяц. С радостным возгласом киммериец схватил находку.
Больше здесь делать нечего. Взяв за руку девушку, он побежал через большой зал к одной из дверей, которая, как он предполагал, выведет наружу. Чутье не подвело Конана. Улица была безлюдна, но с запада из-за крепостной стены доносились вопли, от которых Октавию затрясло. Киммериец повел девушку к юго-западной стене и без труда нашел примыкающую к ней каменную лестницу.
Обвязав талию красавицы веревкой, которую сделал из прихваченного в большом зале гобелена, Конан спустил ее с парапета, затем слез сам. Теперь у них оставался один путь — к лестнице у западного обрыва. Туда-то они и направились, обходя по широкой дуге место, с которого доносились вопли и ужасающие удары. Октавия чувствовала затаившееся в джунглях гибельное зло. Задыхаясь от бега, она старалась не отставать от своего защитника. Но лес теперь безмолвствовал, и на глаза не попадалось ничего угрожающего, пока они не выбрались на открытое место.
Впереди на краю обрыва возвышалась человеческая фигура…
Джехунгиру Агхе удалось избежать печальной судьбы его воинов. Застигнутые врасплох великаном, внезапно появившимся из крепостных ворот, они продержались недолго. Видя, как сабли витязей ломаются о человекоподобную машину-убийцу, он понял, что враг принадлежит к другому миру и победить его невозможно. Не желая превращаться, подобно злополучным воинам, в месиво из растерзанной плоти и расколотых костей, Джехунгир убежал и спрятался в густых зарослях. Дождавшись, когда стихнут звуки бойни, он прокрался обратно к лестнице. Но не увидел внизу своей лодки.
Оставленные в ней люди, услышав страшные крики, а потом и увидев на утесе окровавленного монстра, победно машущего огромными руками, решили больше не ждать. Когда их господин добрался до обрыва, они как раз исчезали среди тростников у противоположного берега. Хосатрал скрылся — то ли вернулся в город, то ли решил поохотиться в джунглях на уцелевших людей.
Джехунгир собирался спуститься к воде и уплыть на челне Конана, когда из лесу вышли гетман и девушка. Пережитый ужас не заставил его забыть, для чего он приплыл на остров, и теперь, при виде вождя козаков, Джехунгир исполнился решимости довести дело до конца. Гадать, как рядом с Конаном оказалась девушка, подаренная Джелал-хану, он не стал — это можно будет выяснить позже.
Джехунгир вскинул лук, но Конан присел, и стрела вонзилась в дерево. Варвар рассмеялся.
— Собака! Напрасно стараешься. Я не для того родился, чтобы умереть от гирканской стали. Попробуй еще раз, туранская свинья!
Джехунгир отбросил лук — в его колчане не осталось стрел. Он выхватил саблю и бросился на Конана, полагаясь на свой остроконечный шлем и плотную кольчугу. Но путь ему преградила сталь. Кривые блистающие клинки рассекали воздух так быстро, что Октавии не удавалось уследить за ними. Вдруг она услышала страшный скрежет, и в следующий миг Джехунгир упал с разрубленным боком, из глубокой раны хлынула на землю кровь. Кольчуга не выдержала, и сабля киммерийца дошла аж до позвоночника.
Но не гибель бывшего господина вызвала крик Октавии. С оглушительным треском ломая сучья, из леса выскочил Хосатрал Хел. Девушка бежать не могла; обессилевшая от ужаса, она опустилась на землю. Конан, склонившийся над телом Агхи, спасаться бегством и не подумал. Перекинув саблю в левую руку, правой он выхватил из-за пояса массивный нож юйтши.
Хосатрал Хел нависал над Конаном, махал руками-молотами, но, как только неземной металл блеснул на солнце, попятился. У Конана тотчас взыграла кровь. Он нападал, рубил сплеча серповидным клинком, и тот не ломался. Для его ударов тело волшебника оказалось таким же уязвимым, как и человеческое. Смуглая кожа покрылась ранами, ручейками потекла необычная кровь, и Хосатрал вопил от боли — словно гудел громадный колокол. Напрасно чудовищные ручищи пытались схватить Конана — тот был попроворнее туранских лучников. Он избегал ударов, зато сам наносил их снова и снова.
Хосатрал шатался и заходился криком — будто само железо рыдало от боли. Наконец великан повернулся и бросился бежать, с шумом продираясь сквозь заросли. Конан, охваченный яростью и охотничьим азартом, следовал за ним по пятам. Вскоре за деревьями показались стены и башни Дагона. Тогда Хосатрал предпринял последнюю попытку спастись. Он повернулся и, меся руками воздух, ринулся на Конана с бешеным воплем, но тот проскользнул под руками чудовища и вонзил кинжал в сердце.
Хосатрал покачнулся и упал на землю. Конан глазам своим не поверил: лицо гиганта быстро исчезало, конечности таяли. В предсмертных муках Хосатрал превращался в тварь, выползшую из Бездны тысячелетия назад.
Брезгливо морщась, Конан хотел было пойти к берегу, но застыл в изумлении, оглянувшись и не у видев за деревьями блеска шпилей. Все развеялось как дым: башни, стены, огромные бронзовые ворота, золото, бархат, слоновая кость, темноволосые женщины и мужчины с бритыми головами. С исчезновением чудовищного разума, породившего этот город, Дагон и все его обитатели погрузились в небытие, и лишь обломки колонн громоздились снова меж разрушенными стенами да к пробитому куполу вели полуразрушенные ступени. Долго стоял гетман в полной неподвижности, с трудом постигая драму эфемерного явления, называемого человечеством, на которое охотятся безобразные твари, порождения Тьмы. Но тут Конана позвал испуганный голос, и он вздрогнул, словно очнулся ото сна. Бросив последний взгляд на останки Хосатрала, он повернулся к обрыву и поджидающей подле него девушке.
Она высматривала его в зарослях и, увидев, вскрикнула от радости. Конан встряхнулся, отгоняя мысли о только что пережитом.
— Где он? — прошептала Октавия.
— Вернулся в ад, туда, откуда выполз,— весело ответил Конан.— Почему ты не уплыла на лодке?
— Я бы не бросила…— начала было она, но осеклась и нахмурилась.— Куда мне плыть? В лапы туранцев? Да и пираты ничуть не лучше их…
— И козаки,— добавил Конан.
— И козаки,— с презрением согласилась немедийка.
Конан восхищался, глядя, как быстро возвращается к ней самообладание. Высокомерие красавицы забавляло его.
— Кажется, в крепости Гори ты думала по-другому,— ухмыльнулся он.— Там ты дарила мне улыбки.
— Думаешь, я заигрывала с тобой? По-твоему, я могу влюбиться в дикаря, жадного до пива и мяса? Нет, Конан. Кокетничая, я выполняла волю своего господина, которого ты только что зарубил.
— Вот оно что! — озадаченно произнес Конан, затем громко рассмеялся.— Как бы то ни было, теперь ты моя. Поцелуй меня, красавица!
— Да как ты смеешь! — возмутилась девушка, но гетман, смеясь, прижал ее к мускулистой груди и жадно пил нектар ее губ до тех пор, пока нежные руки девушки не обвились вокруг его шеи. Потом, пристально глядя в огромные глаза, он спросил:
— Почему бы тебе не предпочесть шатер гетмана вольных людей палатам изнеженной туранской собаки?
Не снимая рук с его плеч, Октавия спросила:
— Хочешь сказать, что твой шатер не уступит дворцу Агхи?
Он со смехом прижал ее к себе.
— Ты убедишься в этом. Я подожгу Хаваризм, чтобы осветить тебе путь в мое жилище.
Приложение
Заметки о народах Хайборийской эры© Перевод Г. Корчагина.
Аквилонцы. Раса вполне чистокровная, хотя и подверглась изменениям, вступая в сношения с зингарцами на юге и, в гораздо меньшей степени, с боссонцами на западе и севере.
Аквилония, самое западное из хайборийских королевств, сохранила традиции пограничной земли, схожие лишь с традициями более древних королевств Гипербореи и Пограничного королевства. Главные провинции Аквилонии — Пуантен на юге и Гандерланд на севере, а также Атталус на юго-востоке. Аквилонцы люди высокие, средний рост пять футов, десять и три четверти дюйма, и, как правило, худощавые, хотя последние поколения городских жителей приобрели склонность к полноте. Впрочем, в разных областях страны их типичные жители имеют различное телосложение. Так, гандерландцы в большинстве своем рыжеволосы и сероглазы, а народ Пуантена почти так же черноволос, как и его сосед, народ Зингары. Но все жители королевства длинноголовые, кроме крестьянского племени, обитающего вдоль боссонской границы, на чей облик повлияла примесь соседской крови. Кое-где в глухих уголках королевства еще существуют остатки неизученных племен аборигенов, растворившихся в окружающем населении.
Народ Атталуса гордится великими достижениями в коммерции и культуре, хотя в целом уровень аквилонской цивилизации гораздо выше. Ее язык очень похож на другие хайборийские языки, а главное божество — Митра. Когда Аквилония достигла вершины своего могущества, ее религия очистилась и усовершенствовалась, отказавшись от человеческих жертв.
В военном деле аквилонцы более всего полагаются на кавалерию, на тяжеловооруженных рыцарей. В полки копейщиков и пикинеров набирают преимущественно гандердандцев, а лучников поставляют боссонские болота.
Гандерландцы. Когда-то Гандерланд был независим, но его поглотило большее королевство, причем действуя не столько силой, сколько уговорами. Но рыжеволосые северяне никогда не считали себя аквилонцами, и после падения метрополии Гандерланд просуществовал несколько поколений, возвратясь к прежнему статусу отдельного княжества.
Из населяющих Аквилонию хайборийских племен это — самое грубое и примитивное, и наиболее существенная уступка культуре южных соседей — принятие бога Митры взамен первобытного Бория, поклоняться которому, впрочем, гандерландцы стали вновь, когда Аквилонии пришел конец.
Это самый высокорослый, после гиперборейцев, народ Хайбории. Из них получаются отличные воины и бесстрашные путешественники. Гандерландского наемника можно встретить не только в армии любой хайборийсжой страны, но даже в Заморе и более могущественных королевствах Шема.
Киммерийцы. Этот народ — потомок древних атлантов, о чем он сам и не подозревает. Киммерийцы развились собственными усилиями из человекообезьян, в которых превратились их далекие предки.
Рослые, сильные люди, средний рост — шесть футов. Черноволосые, с серыми или синими глазами. Длинноголовые, с кожей смуглой, хоть и не такой темной, как у зингарцев, заморийцев или пиктов. Диких и воинственных киммерийцев никто и никогда не покорял, хотя в конце Хайборийской эры двинувшиеся на юг северяне вытеснили их из страны. Киммерийцы мрачны и суровы, поклоняются Крому и его родичам. Человеческих жертв не приносят, так как верят, что их боги равнодушны к людским судьбам. Сражаются преимущественно пешими, совершают свирепые набеги на восточных, северных и южных соседей.
Хайборийская эра© Перевод М. Семеновой.
(В статье нет ничего такого, что можно было бы счесть вызовом официальной науке. Это не более чем вымышленный фон для серии рассказов. Несколько лет назад, начав писать о Конане, я подготовил «историю» его эпохи и живших тогда народов, чтобы придать герою и саге толику реалистичности. И, уже работая над рассказами, обнаружил, что мне проще его представлять себе — а значит, и показывать читателям — как человека из плоти и крови, нежели как умозрительный продукт. Описывая его приключения в разных странах, я не позволял себе идти против духа и буквы этой «истории»; напротив, я так же следовал ее достоверности, как следует достоверности автор настоящей исторической прозы. Моя «история» — путеводитель по рассказам о Конане, и не более того.)
О той эпохе, которую немедийские хронисты называют допотопной, нам известно крайне мало, за исключением, быть может, последнего отрезка времени, но даже он скрыт за вуалью легенд и домыслов. Абрис истории проступает сквозь это покрывало с того момента, как пали цивилизации, процветавшие до потопа. Среди них главенствовали королевства Камелия, Валузия, Верулия, Грондар, Тула и Коммория. Люди, населявшие эти страны, говорили на родственных языках, что позволяет высказывать предположение об их общих предках. Существовали и другие государства, с не менее развитой цивилизацией, население которых, однако, принадлежало, очевидно, к более древним расам.
Варварами той эпохи считались пикты, населявшие группу островов далеко в западном океане; атланты, родиной которых был небольшой континент, расположенный между островами пиктов и огромным континентом Турией; и лемурийцы, считавшие своим домом цепь больших островов в Восточном полушарии.
Здесь имеется немало белых пятен. Королевства — очаги древней цивилизации,— несмотря на свое огромное влияние, занимали лишь незначительную часть планеты. Валузия была самым западным государством на континенте Турия, Грондар — самым восточным.
Еще восточнее Грондара, с менее развитым и менее цивилизованным народом, простирались дикие суровые земли, по большей части пустыни. Лишь в немногих из этих бесплодных областей, в джунглях и в горах жили разрозненные кланы и племена примитивных туземцев. Далеко на юге находилась загадочная цивилизация, которая не имела ничего общего с культурой Турии, и, вероятнее всего, происхождение ее было дочеловеческим.
Дальневосточное побережье континента было заселено иной расой, человеческой, но тоже таинственной и нетурийской, с которой время от времени вступали в контакт лемурийцы. Эти люди, скорее всего, происходили с малоизвестного безымянного континента, расположенного много восточнее лемурийских островов. Цивилизация Турии угасала, армии ее королевств состояли по большей части из наемников-варваров. Пикты, атланты и лемурийцы занимали посты полководцев, политиков и — нередко — правителей. О раздорах между отдельными государствами и войнах между Валузией и Комморией, как и о захватнических походах, с помощью которых атланты основали на континенте свое королевство, мы больше узнаем из легенд, чем из исторических описаний.
Затем мир потряс грандиозный катаклизм. Атлантида и Лемурия были поглощены океаном, а острова пиктов поднялись из вод и стали вершинами гор нового континента. Части турийского континента исчезли под волнами или сформировали во впадинах большие внутренние моря. Бурная вулканическая деятельность и страшные землетрясения превратили в ничто роскошные города. Исчезали целые народы.
Варварам пришлось несколько легче, чем цивилизованным расам. Население островов пиктов также было уничтожено, однако уцелела большая колония пиктов, перебравшаяся в горы на южной границе с Валузией, чтобы прикрывать свою родину в случае возможной агрессии. Пережило катаклизм и континентальное королевство атлантов, и тысячи сородичей континентальных атлантов прибыли туда на кораблях в поисках убежища, спасаясь из своей затонувшей страны. Множество лемурийцев бежали на восточное побережье турийского континента, которое сравнительно дешево отделалось. Но там они были порабощены древней расой, уже жившей на этом берегу, и вся их история на тысячелетия превратилась в историю беспросветного рабства.
На западной части континента благодаря изменившимся условиям жизни появились новые, необычные растения и животные. Густые джунгли покрывали равнины, широкие реки проложили себе русла к морю, поднялись крутые горы, и моря захлестнули руины древних городов на плодородных равнинах. Из затонувших областей неисчислимое множество зверей и дикарей — в том числе человекообразных обезьян — хлынуло на континентальное королевство атлантов.
Несмотря на то что атланты были вынуждены постоянно сражаться за свою жизнь, им все же удалось сохранить прежний статус достаточно развитой варварской цивилизации. Лишенные месторождений металлов, они обрабатывали камень, как их далекие предки, и уже достигли поистине удивительной ловкости и искусности, когда развивающаяся культура встретилась с могущественным народом пиктов.
Пикты тоже были отброшены к каменному веку, но во всем, что касалось политики и войны, развивались быстрее. Они лишены творческой жилки, которая имелась у склонных к искусству атлантов. Это были толстокожие, практичные, крепкие, бесстрашные люди. Они не оставили после себя ни рисунков, ни резьбы по слоновой кости, как их враги, но зато было найдено впоследствии огромное количество на удивление хорошего каменного оружия, изготовленного ими. Два этих государства новой каменной эры сражались друг с другом, и после ряда кровопролитных войн атланты, значительно сократившиеся в численности, впали в глубочайшее варварство; эволюция же пиктов остановилась.
Спустя пять столетий после катаклизма варварские королевства исчезли окончательно. Вместо них мы видим теперь один дикарский народ (пиктов), который ведет непрекращающиеся войны против другого дикарского народа (атлантов). Пикты имели ряд преимуществ: большую численность и единство, в то время как атланты оставались раздроблены на небольшие кланы, слабо связанные между собой. Таков был в то время запад.
На дальнем востоке, отрезанном от всего остального мира появлением гигантских гор и образованием сети озер, лемурийцы сохранялись лишь в качестве рабов под властью одной из древних рас. Далекий же юг терялся под покровом таинственности. Не затронутая катаклизмом, его история остается дочеловеческой. Из других цивилизованных народов турийского континента сохранились в невысоких горах юго-востока остатки земри — невалузийского народа.
Тут и там, рассеянные по миру, встречаются племена обезьяноподобных дикарей, которые вообще ничего не знают ни о расцвете, ни о падении древней цивилизации. На далеком севере, однако, постепенно зарождается новый род людей. Во время катаклизма кучка дикарей, развитие которых недалеко ушло от уровня неандертальцев, бежала в сторону севера, спасаясь от гибели. В странах, покрытых снегом, куда они попали, существовали, правда, уже человекообразные виды снежных обезьян — огромные косматые белые звери, рожденные суровым климатом. Дикари победили их и прогнали за Северный полярный круг, где те, как полагали пришельцы, и нашли свою смерть. Однако в действительности последнего не произошло, поскольку снежные обезьяны покорили и эту, еще более суровую, среду и вполне там процветали.
После того как пикто-атлантпйские войны окончательно уничтожили то, что, возможно, привело бы к развитию новой культуры, еще один, более слабый, катаклизм изменил лик изначального континента. Он создал на месте цепи озер Внутреннее море, которое еще больше отделило восток от запада а землетрясения, наводнения и вулканическая деятельность довершили то, что начали варвары своими межплеменными войнами.
На тысячу лет после этого западный мир превратился в дикую местность, покрытую джунглями, озерами и бурными реками. Между заросшими лесом горами северо-запада кочевали толпы человекообразных обезьян. У них не было речи, они не знали огня и не использовали орудий труда. Таковы были потомки атлантов, которые погрузились в беспорядочное животное существование обитателей джунглей, откуда их предки выбирались с таким трудом.
На юго-западе существовали рассеянные кланы пещерных жителей, у которых имелся примитивный язык. Они сохранили название — пикты, но у них это слово служило просто для наименования людей — то есть их самих, чтобы отделять себя от настоящих зверей, с которыми они сражались за жизнь и пропитание. Имя осталось единственной связью между ними и их предками. Ни одичавшие пикты, ни скатившиеся к состоянию обезьян атланты не имели никаких связей с другими племенами и народами.
Далеко на востоке лемурийцы, униженные рабством до звериного состояния, поднялись и уничтожили своих господ. Теперь среди руин странной цивилизации жили дикари. Те из представителей непонятной культуры, кто избежал мести своих бывших рабов, подались на запад. Они напали на загадочное дочеловеческое царство, завоевали его и навязали ему свою культуру, которая, благодаря контактам с древними расами, несколько видоизменилась. Новое королевство назвали Стигией. Остатки коренного населения жителей этой земли уцелели после завоевания и даже весьма почитались, в то время как их раса была уничтожена. Здесь и там в мире у небольших групп дикарей замечается некий прогресс, но достижения его разрозненны и беспорядочны.
На севере стали подниматься новые племена. Эти люди называли себя хайборийцами или хайбори; богом они почитали Бори — Великого Владыку, который, согласно легенде, был более могуч, чем король, выведший свой народ в северные пределы в дни великого катаклизма. О нем еще вспоминали древние саги. Эти племена распространились по всему северу и вторглись в страны, расположенные южнее. До сей поры они не имели контактов с другими расами и вели войны между собой. За пять тысяч лет сформировалось племя северных людей. Они были высокого роста, со светлыми волосами и серыми глазами. Они были воинственны, полны жизненных сил и в то же время не лишены способностей к поэзии и искусствам. Большей частью средства к существованию доставляла им охота, хотя некоторые, более южные, племена уже несколько столетий разводили скот. Но встречались и исключения из правила почти полной (до определенной поры) изоляции от остального человечества.
Один человек, который отправился в путь далеко на север, возвратился с известием, что в ледяной пустыне, почитавшейся пустой и безжизненной, обитает большое племя обезьяноподобных людей,— он клялся в этом,— отличающихся от зверей и которых их предки выгнали из менее суровой страны, захватив ее. Он настаивал на большом военном походе против человеко-зверей за полярный круг, чтобы истребить их. Эти звери — в чем он тоже поклялся — превратились в настоящих людей. Его высмеяли. Но тем не менее небольшой отряд молодых воинов в поисках приключений отправился с ним в поход. Ни один из них назад не вернулся.
Постепенно все племена хайборийцев переселялись южнее и с увеличением населения избрали именно это направление для миграций. Последующая эпоха стала эрой путешествий и завоеваний: по всему миру началось передвижение и переселение племен, и панорама постоянно менялась.
Поглядим на этот мир спустя еще пять сотен лет. Племена светловолосых хайборийцев передвинулись к югу и западу, они завоевали или уничтожили множество маленьких кланов. Благодаря тому что они смешивались с покоренными народами, потомки древних завоевателей приобрели их черты, и эти новые расы были тут же сметены с пути новыми племенами, переселявишмися в те края, мощно и равнодушно, как метла сметает мусор. При этом они снова смешались и еще сильнее слились со старыми племенами.
Но до сих пор еще захватчики не вступали в контакт с древними народами. На юго-востоке пришельцы из племен земри, которые снова поднялись и стали многочисленны благодаря притоку свежей крови от смешанных браков с аборигенами, вновь попытались создать хотя бы отголоски своей прежней древней культуры.
На западе обезьяноподобные атланты вновь начали длинное восхождение. Они давным-давно уже забыли прежнее свое бытие в качестве людей. Ничего не зная об иных стадиях развития, они начали свой путь наверх без помощи и без вдохновляющих воспоминаний.
Пикты на юге оставались дикарями и являли собой очевидную насмешку над законами природы, не развиваясь и не деградируя. Еще дальше к югу существовало древнее таинственное королевство Стигия. У ее восточных границ текли кланы диких кочевников, известных в те времена как Сыновья Шема. Соседом пиктов в большой долине Цингг, охраняемой мощными горами, был безымянный примитивный народец, который в конце концов, как предполагают, породнился с шемитами.
Еще одно обстоятельство дало новый толчок к миграции племен хайборийцев: одно из племен открыло для себя строительные возможности камня. Постепенно возникло первое хайборийское государство — суровое варварское королевство Гиперборея, началом которому послужили грубо сложенные крепости из скальных блоков, наваленных друг на друга. Их задачей было отражать нападение других племен. Люди этого племени вскоре отказались от своих палаток из лошадиных шкур и переселились в каменные дома, которые хотя и неуклюжи на вид, но зато долговечны. Защищенные таким образом, они стали сильны. Немного еще найдется событий, достойных упоминания при описании дикого королевства Гипербореи, народ которой столь внезапно отказался от кочевой жизни и начал сооружать себе жилища из камня, обнося их толстыми стенами,— раса, почти не знавшая каменного века и по чистой случайности познавшая первые основы архитектуры.
Появление этого государства вынудило к переселению многие другие племена, которые были разбиты в войне или же просто не находились в дружественных отношениях со своими родичами, проживающими в замках. Они пустились в долгое странствие, в результате которого обошли почти полсвета. И вот на северные племена напали гигантские белокурые дикари, которые по уровню своего развития недалеко ушли от обезьяны.
История последующей тысячи лет — это история возвышения хайборийцев, воинственные племена которых занимали доминирующее положение на западе. Примитивные королевства обретали форму. Светловолосые захватчики напали на пиктов и прогнали их в пустынные области запада. Потомки атлантов без всякой помощи опять доросли до стадии примитивного варварства, но еще не вступали в контакт с хайборийцами.
Далеко на востоке появилась своеобразная, странная полуцивилизация лемурийцев. На юге хайборийцы основали королевство Коф на границе с пустынями, известными как Страна Шема, и дикари этой страны уже поднялись над стадией варварства — частично благодаря связям с хайборийцами, частично же благодаря стигийцам, которых они грабили на протяжении столетий. Белокурые дикари дальнего севера возросли и численностью, и силой, так что северные хайборийские племена вынужденно переселились южнее. Старое королевство Гиперборея было одним из этих северных племен, однако сохранило свое прежнее название.
К юго-востоку от Гипербореи появилось королевство народа земри, названное Заморой. На юго-востоке одно из племен пиктов вторглось в плодородную долину Цингга, подчинило себе местный народ, занимающийся сельским хозяйством, и осталось жить среди него. Это смешанное племя позднее завоевал соседний род хайборийцев, и из нового сплава народов выросло королевство Цингара, или Зингара.
Окончательно государства сформировались еще пятьсот лет спустя. Царства хайборийцев — Аквилония, Немедия, Бритуния, Гиперборея, Коф, Офир, Аргос, Коринфия и еще одно, которое именовали Пограничным,— владычествовали над западным миром. Замора лежит к востоку, а Зингара — к юго-западу от этих государств. Населения двух царств, сходные между собой смуглой кожей и экзотическими обычаями, не являлись, однако, родственными.
Далеко на юге раскинулась Стигия, еще не затронутая чужеземной агрессией. Жители Шема уже сбросили стигийское иго, чтобы променять его на менее жестокую зависимость от Кофа. Темные владыки гнали их южнее великих потоков Стикса, которые вытекают из окутанных покровом тайны Нижних Стран, образуют множество петель и изгибов и исчезают в песках Шема, чтобы донести свои воды до моря.
Севернее Аквилонии, самого западного из хайборийских государств, жили киммерийцы, дикие варвары, которых завоеватели не сумели себе подчинить, но которые, однако, благодаря столкновениям с ними очень быстро развились. Это были потомки атлантов, эволюция которых прогрессировала куда стремительнее, чем у их древних врагов, пиктов, продолжавших жить в дикости западнее Аквилонии.
В последующие пятьсот лет хайборийские народы создали такую мощную цивилизацию, что одно только знакомство с ней освобождало дикие племена из оков примитивности. Самым могущественным было королевство Аквилония, но остальные вполне могли соперничать с ним в силе и великолепии. Хайборийцы были на удивление неоднородной расой. На первоначальную основу их рода наложились впоследствии черты гандерландцев — племени из Гандерланда, северной провинции Аквилонии. Это, однако, не ослабило род хайборийцев. Они по-прежнему доминировали в западном мире, несмотря на возвышение варваров пустынных земель.
На севере золотоволосые, голубоглазые варвары, потомки белых арктических дикарей, выгнали из снежных стран остатки хайборийских племен, за исключением старого королевства Гиперборея, которое сумело противостоять их натиску. Их страна называлась Нордхейм, и они делились на рыжеволосых ваниров из Ванахейма и желтоволосых асиров из Асгарда.
На сцене истории вновь появляются лемурийцы — под именем гирканцев. Столетиями пробивались они к западу, и теперь одно из их племен обосновалось на южных берегах большого внутреннего моря Вилайет и основало там королевство Ту-ран.
Между морем Вилайет и восточной границей с другими королевствами простираются необозримые степи, а с севера и юга — пустыни. Негирканские обитатели этих областей раздроблены и ведут кочевой образ жизни без каких-либо племенных союзов. На юге они связаны с шемитами, и лишь изредка встречаются следы хайборийской крови. Ближе к концу описываемого периода и друг ие гирканские племена вторглись к западу от северного побережья Внутреннего моря и столкнулись там с восточными пограничными постами гиперборейцев.
Бросим беглый взгляд на другие народности той эпохи. Преобладающие среди населения Земли хайборийцы внешне не являются больше светловолосыми и сероглазыми. Они смешались с другими расами. Люди из Кофа и — в меньшей степени — также из Аргоса имеют отчетливо узнаваемые шемитские и даже стигийские черты. Аргосцы имеют также признаки близкого смешения с зингарийцами. Восточные бритунцы завязали связи с темнокожими заморийцами, а люди из южной Аквилонии — с коричневыми зингарийцами, вплоть до того, что в южной провинции этой страны преобладают черные волосы и карие глаза.
Старое королевство Гиперборея, несмотря на свою изоляцию, также добавило немало чужеземной крови в свои жилы благодаря обычаю похищать женщин из других племен — гирканок, асиянок, замориек. Только в провинции Гандерланд, где не было рабства, род хайборийцев до сих пор сохранился в чистоте.
Варвары же оставались неизменными: киммерийцы высоки ростом, сильны, у них темные волосы и синие или серые глаза. Люди из Нордхейма сходны с ними фигурой, но кожа у них более светлая, глаза голубые и волосы рыжие или белокурые. Пикты также остались тем типом людей, который всегда их характеризовал: невысокого роста, очень смуглые, черноглазые и черноволосые.
Гиркаицы — смуглые люди и по большей части рослые и стройные, хотя постепенно в их среде появились люди приземистые, с миндалевидными глазами. Это случилось благодаря смешению со странным племенем умных низкорослых туземцев, которые обитали в горах восточнее озера Вилайет и были покорены гирканцами во время их миграции на запад.
Шемиты чаще всего среднего роста, однако в тех случаях, когда преобладала стигийская кровь, бывали огромны, широкоплечи, крепко сбиты, темноглазы, с иссиня-черными волосами и горбатыми носами.
Стигийцы высоки, темны, у них тонкие черты лица — то есть к этому типу относятся представители стигийской аристократии. Низшие касты произошли от смешения негроидной, стигийской, шемитской и даже хайборийской крови. Южнее Стигии находятся могущественные черные царства амазонок, кушитов, атлантов и гибридное государство Зембабве.
Между Аквилонией и местом обитания дикарей-пиктов находится плодородная Боссонская низменность, где живут потомки туземной расы, которые к началу хайборийской миграции были покорены одним из племен хайборийцев. Этот смешанный народ никогда не достигал того уровня цивилизации, который характерен для чистокровных хайборийцев, и последним отправился на самые окраины цивилизованного мира.
Боссонцы среднего телосложения, у них не очень смуглая кожа, карие или серые глаза. Они занимаются большей частью земледелием, живут в больших деревнях под защитой стен и считаются подданными Аквилонии. Их низменная равнина простирается от внешнего королевства на севере до Зингары на юго-западе и образует нечто вроде буфера между Аквилонией и киммерийцами, а также и пиктами. Они отважные защитники, а столетия ведения войн против варваров севера и запада научили их обороне, которую не способно сломить ни одно прямое нападение.
Таким был мир во времена киммерийца Конана.
Пятьсот лет спустя (то есть после правления Конана Великого) хайборийская цивилизация исчезла с лица земли. Ее падение было уникально в том смысле, что вызвал его не внутренний распад, а лишь растущая мощь варваров и гирканцев. Эти-то народы и уничтожили хайборийскую культуру на самом пике ее расцвета.
Впрочем, одной из причин — хоть и косвенных — падения древней цивилизации стана жадность королей Аквилонии. Они без конца воевали с соседями, стараясь расширить границы своей империи. Зингара, Аргос и Офир были открыто аннексированы, а с ними и западные города Шема, которые, как и их восточные собратья, только что сбросили ярмо Кофа. Сам же Коф вкупе с Коринфией и племенами восточного Шема был принужден платить Аквилонии дань и оказывать ей военную помощь. В то время с новой силой вспыхнула старая вражда между Аквилонией и Гипербореей: эта последняя двинула свои войска навстречу армиям западного соседа-соперника. Равнины Пограничного королевства стали ареной великой и яростной битвы, в которой войска северян были наголову разгромлены и отступили назад в свои заснеженные твердыни, и победоносные аквилонцы их не преследовали.
Между тем Немедия, столетиями успешно противостоявшая западному королевству, вовлекла Бритунию, Замору и — втайне — Коф в союз, поставивший своей целью сокрушить разраставшуюся империю. Но прежде чем их армии успели встретиться на поле брани, на востоке объявился новый враг: это гирканцы, пробуя силу, предприняли первый серьезный натиск на западный мир. Туранские всадники, усиленные искателями приключений с восточного побережья моря Вилайет, пронеслись через Замору и опустошили восточную Коринфию. Однако на равнинах Бритунии их встретили аквилонцы и, разбив в пух и прах, отшвырнули назад на восток. При этом был сломан хребет только что образовавшегося союза: в последующих войнах Немедия держала оборону. От случая к случаю ей помогали Бритуния, Гиперборея и — как всегда тайно — Коф.
Разгром гирканцев показал всему миру истинную мощь западного королевства, чьи великолепные армии усиливались наемниками, многие из которых были набраны из чужеземцев — в Зингаре, а также среди варваров — пиктов и шемитов.
Вскоре у гирканцев отвоевали Замору, но ее народ обнаружил, что восточные хозяева попросту сменились западными, и все. В Заморе расквартировали аквилонских воинов — не столько ради защиты разоренной страны, сколько для удержания жителей в покорности. Гирканцам, однако, урок пошел не впрок. Еще трижды обрушивались нашествия на границы Заморы и земли Шема, и трижды их отбрасывали аквилонцы,— хотя туранские армии разрастались все это время, питаемые полчищами закованных в сталь всадников, что прибывали и прибывали с востока, двигаясь вдоль южного побережья Внутреннего моря. Сила, которой суждено было сбросить с тронов королей Аквилонии, возрастала на западе, а не на востоке.
Вдоль киммерийских границ шли бесконечные стычки между черноволосыми воинами этой страны и воителями северных стран. Жители Асгарда использовали передышки в войнах с Ванахеймом для нападений на Гиперборею, все дальше отодвигая границу и уничтожая город за городом. Киммерийцы без разбора дрались также с пиктами и боссонцами и время от времени вторгались в саму Аквилонию,— но это были не завоевательные войны, скорее просто грабительские набеги.
А вот в Пиктских пустошах удивительным образом росли и население, и военная мощь. По странному капризу судьбы пикты вступили на путь создания собственной империи в результате усилий всего одного человека, и притом чужеплеменника. Этим человеком был Арус, немедийский священнослужитель и прирожденный реформатор. Что именно заставило его обратить внимание на пиктов, нам в точности не известно, однако история свидетельствует: однажды он решился отправиться в дебри Запада и смягчить жестокие нравы язычников, разъясняя и вводя в тех местах кроткий культ Митры. Аруса не устрашили даже жуткие истории о том, что случалось с путешественниками и торговцами, дерзнувшими отправиться туда прежде. И судьба ему улыбнулась: одинокий и безоружный, он достиг-таки народа, к которому стремился, и не был тотчас заколот копьями, как ему предрекали.
Контакты с хайборийской цивилизацией всегда были благодетельными для пиктов, несмотря на то что пикты яростно сопротивлялись этим контактам. В частности, они научились изготавливать грубые поделки из меди и олова. Их собственная страна не богата металлом, и ради олова, например, они устраивали набеги в горы Зингары либо выменивали его на шкуры, китовый ус, моржовый клык и прочие немногие вещи, которыми торгуют дикари. Кроме того, пикты перестали довольствоваться пещерами и убежищами на деревьях: теперь они жили в шатрах и неуклюжих домиках, выстроенных в подражание боссонским. Кормились по-прежнему охотой, ибо их родные леса так и кишели разнообразнейшей дичью, а реки и море — рыбой. Хотя они и научились выращивать хлеб, сеяли его от случая к случаю, предпочитая воровать зерно у соседей — зингарцев и боссонцев. Пикты жили кланами, большей частью враждовавшими друг с другом. Их законы были просты и весьма кровожадны. И совершенно необъяснимы с точки зрения цивилизованного человека, вроде Аруса из Немедии. Пикты не поддерживали непосредственных контактов с хайборийцами, поскольку боссонцы расположились между ними наподобие буфера; тем не менее Арус счел, что они были способны к развитию, и последующие события подтвердили правоту его умозаключения,— хотя и не таким образом, как хотелось бы ему самому.
…Арусу повезло: судьба столкнула его с вождем, которого природа одарила необычайно ясным умом. Звали его Горм. Современному человеку понять Горма столь же трудно, как Чингисхана, Османа, Аттилу или иных, рожденных в дикой стране среди необразованных варваров и тем не менее наделенных духом завоевания и основания империй…
Арус сумел объясниться с вождем на ломаном боссонском, поясняя ему цель своего путешествия. Весьма озадаченный, Горм все же позволил ему избегнуть расправы и жить среди племени — едва ли не впервые за всю историю своего народа. Изучив язык, Арус взялся за дело, стараясь отменить хотя бы самые лютые обычаи пиктов: человеческие жертвоприношения, кровную месть и сожжение пленников живыми. Он обращался к Горму с пламенными речами — и обрел в нем заинтересованного, пусть и невосприимчивого слушателя. Воображение живо рисует нам эту сцену: черноволосый вождь, облаченный в тигровую шкуру и ожерелье из человеческих зубов, сидит на корточках на земляном полу хижины с плетеными стенами, сосредоточенно внимая красноречию жреца. А жрец, облаченный в шелковые одеяния немедийского священнослужителя, усаженный на раздобытую ради него резную, укрытую мехами колоду красного дерева, жестикулирует изящными белыми руками, излагая вечные истины и законы — учение Митры…
Вне сомнения, Арус с укором указывал вождю на ряды черепов, украшавшие стены хижины, и призывал Горма прощать своих врагов, вместо того чтобы таким образом поступать с их выбеленными временем костями. Арус являлся достойнейшим представителем народа, чей врожденный артистизм был отточен столетиями цивилизованной жизни. За Гормом же стояло сто тысяч лет необузданной дикости. Поступь тигра преобладала в его бесшумной походке, хватка гориллы — в хватке его рук с черными от въевшейся грязи ногтями, и во взгляде его горел тот же огонь, что светится в глазах леопарда.
Арус был человеком практичным. Он постарался заинтересовать дикаря соображениями материальной выгоды. Повествуя о величии Митры, он красочно описывал мощь и роскошь хайборийских королевств,— ибо что, если не труды и учение Митры, возвышало их и утверждало во славе? Он рассказывал Горму о городах и плодородных равнинах, о мраморных стенах и железных колесницах, о башнях, увенчанных драгоценными камнями, и о всадниках в сверкающей броне, мчащихся в битву. А Горм, ведомый безошибочным инстинктом варвара, пропускал мимо ушей все, что касалось богов и их учений, и жадно вбирал рассказы о земном могуществе, столь живо описанном чужаком. И вот таким образом в жалкой лачуге с плетеными стенам и и земляным полом, где на колоде красного дерева сидел жрец в шелковых одеяниях, а перед ним — смуглокожий вождь в тигровых шкурах,— вот таким образом и именно там был заложен первый камень в основание империи.
Как уже говорилось, Арус слыл человеком практичным. Живя среди пиктов, он обнаружил множество способов, коими образованная личность может облагодетельствовать человечество — хотя бы это человечество было облачено в тигровые шкуры и носило ожерелья из зубов своих собратьев. Как и все жрецы Митры, он был исполнен разнообразных познаний. Так, он обнаружил под пиктскими холмами обширные залежи железной руды и научил дикарей добывать ее, плавить железо и ковать из него разнообразные орудия в счастливой надежде, что это будут орудия пахоты и жатвы. Пикты обязаны Арусу и иными нововведениями, главнейшими же его делами стали следующие. Он заронил в душу Горма желание повидать страны цивилизованного мира; он обучил пиктов ковке железа; и наконец, он впервые установил контакт между ними и цивилизацией. По просьбе вождя он вывел его и сколько-то его воинов через Боссонские топи во внешний блистающий мир, где на них изумленно уставились честные поселяне.
Без сомнения, Арус считал, что успешно обращает пиктов в свою веру, ибо они слушали с интересом, не торопясь рубить его медными топорами. Наивно было, однако, рассчитывать, будто пикты с охотой примут учение, предписывавшее им прощать своих врагов и променять тропу войны на честную жизнь, исполненную тяжкой повседневной работы. Мы уже знаем, пикту была чужда артистическая утонченность, самая натура его требовала войны и кровопролития. Внимая рассказам жреца о величии и славе цивилизованных народов, меднокожие слушатели задумывались не о догмах его религии, но о той добыче, которую они могли бы взять в описываемых им богатых городах и блещущих странах. Когда он рассказывал им, как Митра помог тому или иному королю опрокинуть врагов, они меньше всего обращали внимания на чудеса Митры, внимательно вслушиваясь в описания боевых порядков, доспехов рыцарей, маневров лучников и копейщиков. Пикты внимали жрецу, и их темные глаза были зорки, а лица — непроницаемы. Они делали, что считали нужным, и не очень об этом распространялись. Арусу поистине льстил тот напряженный интерес, с которым они принимали его наставления касательно выплавки железа и сродных с этим искусств.
До его пришествия они крали стальное оружие и доспехи у боссонцев и зингарцев и сами пробовали выделывать грубое оружие из меди и бронзы. Теперь им поистине открылся новый мир — спустя очень малое время по всей стране эхом разносился звон молотов о наковальни. А Горм, пользуясь вновь приобретенным искусством, начал постепенно распространять свою власть на соседние кланы, прибирая их к рукам — кого силой, кого хитростью и дипломатией. И надо отметить, по части дипломатии среди варваров ему не было равных.
Снабженные охранным свидетельством, пикты теперь свободно путешествовали в Аквилонию и назад. И, возвращаясь, доставляли все новые сведения о выделке доспехов и ковке мечей. Более того: они вступали в наемные армии Аквилонии, вызывая не поддающееся описанию отвращение у храбрых боссонцев. Аквилонские короли подумывали стравить пиктов с киммерийцами и тем самым, вполне вероятно, уничтожить угрозу, исходившую от обоих народов. Но они были слишком заняты своей захватнической политикой на юге и востоке, чтобы всерьез обращать внимание на малоизвестные земли запада, откуда являлись все новые коренастые воины и нанимались на службу.
Отслужив, эти воины возвращались в родные чащобы, принося с собой добротные познания о воинском искусстве цивилизованных стран — и презрение к цивилизации, неизбежно порождаемое близким знакомством с нею. И вот в пиктских холмах забили барабаны, с высоких вершин потянулся дым сигнальных костров, между тем в тысячах кузниц ковали и ковали сталь полудикие кузнецы.
Тем временем вооруженные налеты и интриги — слишком хитроумные и разнообразные, чтобы пытаться хоть кратко перечислить их здесь,— сделали Горма верховным вождем и приблизили его власть к королевской в большей степени, чем это бывало у пиктов в течение тысячелетий. Он ждал долго, он был уже немолод; но пришло время, и он двинулся к границам — и не с торговлей, но с войной.
Слишком поздно понял Арус свою ошибку, осознав, что так и не сумел достучаться до души дикаря, где таилась копившаяся веками необузданная свирепость. Все его убедительное красноречие нисколько не потревожило сознание пиктов. Горм теперь носил вместо тигровых шкур посеребренную кольчугу, но внутренне он оставался прежним — вечный варвар, которому нет дела до теологии и философии, варвар, чьи инстинкты неизбежно сосредоточены на насилии и войне.
Огнем и мечом проломили пикты границу Боссонии… Вместо вчерашней толпы в тигровых шкурах, размахивавшей медными топорами, в бой шли воины в чешуйчатой броне, с острым стальным оружием в руках. Что же до Аруса — какой-то пьяный пикт раскроил ему череп, как раз когда тот пытался исправить невольные плоды своих трудов. Горм, впрочем, не остался неблагодарным. По его приказу могильный холм жреца увенчали черепом его убийцы.
Мрачная ирония судьбы: столь варварского украшения удостоились камни, скрывавшие тело Аруса — человека, которому насилие и кровная месть были противны более всего на свете…
И все-таки нового оружия и кольчуг оказалось недостаточно для скорой победы. Еще долгие годы мужество боссонцев и их превосходство в вооружении, а также помощь имперских войск Аквилонии сдерживали нашествие. Тем временем приходили и уходили гирканцы, а к империи была присоединена Замора…
Однако потом неожиданная измена расстроила сопротивление боссонцев. Но прежде чем перейти к ее описанию, уместно хотя бы вкратце обозреть аквилонскую империю. Аквилония всегда была богатой страной; завоевания сделали ее богатства неисчислимыми. Там, где прежде господствовал простой и суровый быт, воспитывавший выносливых и закаленных людей, воцарилась пышная роскошь. Впрочем, вырождение еще не успело коснуться ни королей, ни народа. Разодетые в шелка и золотую парчу, они оставались расой мужественной и жизнеспособной. Вот только прежнюю простоту нравов сменило высокомерие. Все с большим презрением взирали аквилонцы на слабейшие народы, облагая покоренных все более тяжелыми данями. С Аргосом, Зингарой, Офиром, Заморой и шемитскими странами обращались как с порабощенными провинциями. Особенно это возмущало гордых зингарцев, и они то и дело восставали, несмотря на то что восстания подавлялись, и подавлялись жестоко.
Коф практически подчинялся Аквилонии, находясь под ее «защитой» от гирканцев. Но вот Немедию западной империи покорить так и не удалось, хотя все победы немедийцев были чисто оборонительного свойства и одерживались с помощью армии Гипербореи. Единственными на тот период неудачами империи стали провал попыток присоединить Немедию и разгром одной из армий, посланных в Асгард. Как гирканцы оказались неспособны противостоять ударам тяжелой кавалерии аквилонцев, так и эти последние, вступив в заснеженные края, не устояли в рукопашной перед яростью северян. Однако завоевания Аквилонии большей частью направлялись в сторону Нилуса (или, иначе, Стикса): в кровавом бою пала армия Стигии, а стигийский король был принужден — хотя бы единовременно — откупиться, чтобы спасти свою страну от нашествия. Бритуния была ослаблена в ходе нескольких стремительных войн, последовавших одна за другой. Началась подготовка к тому, чтобы наконец-то поработить старинного врага — Немедию.
Уже двинулись вперед сверкающие доспехами армии, многократно усиленные наемниками, казалось, их натиску суждено было превратить независимость Немедии в воспоминания. Но как раз тут и разгорелась свара между аквилонцами и их союзниками боссонцами.
Расширение империи с неизбежностью привело к тому, что аквилонцы сделались заносчивы и нетерпимы. Они взяли привычку осмеивать более простодушных и безыскусных боссонцев, и между ними родилась обоюдная нелюбовь. Аквилонцы презирали боссонцев, и тех возмущало подобное обращение с ними хозяев, ибо теперь те в открытую называли себя таковыми и поступали с боссонцами, точно с завоеванными подданными, устанавливая непомерные налоги и заставляя участвовать в своих захватнических войнах — войнах, от которых боссонцы не имели почти никаких выгод. В результате в Боссонии едва-едва хватало воинов для охраны границ. Вот и вышло так, что, прослышав о зверствах, чинимых на их родине пиктами, целые отряды боссонцев ушли с немедийской войны и быстрым маршем переправились на западные границы, где они дали смуглокожим захватчикам большое сражение и отогнали их прочь.
Случилось, однако, что уход боссонцев послужил непосредственной причиной поражения, нанесенного аквилонцам немедийцами, отчаянно защищавшими свой дом. Что, в свою очередь, навлекло на боссонцев жестокий гнев тогдашних императоров, нетерпимых и близоруких, как, впрочем, и все вообще императоры. Аквилонские полки были тайно стянуты к границам боссонских пределов. Местных вождей пригласили поприсутствовать на великом совете; и под видом намечаемой экспедиции против пиктов отряды свирепых шемитских воинов были размещены среди ничего не подозревавших поселян. Безоружных вождей предательски перебили, шемиты накинулись на их ошеломленные войска с факелами и саблями, а закованные в железо имперские полки обрушились на мирный народ. Страна захлебнулась в крови. Уйдя наконец от границ, аквилонские армии оставили после себя опустошение и разгром…
И вот тогда-то, никем более не сдерживаемые, через лишенную защиты границу в полную мощь ринулись пикты. И это был не набег, а лишь согласованное движение целого народа, движение, ведомое вождями, служившими в аквилонских войсках, движение, задуманное и направляемое Гормом. Горм сильно постарел, но его яростное стремление к цели с годами ничуть не притупилось. И на сей раз на их пути не было крепких деревень, окруженных стенами и населенных бесстрашными лучниками, способ) I ыми сдерживать вражеское нашествие до подхода имперских войск. Остатки боссонцев были вмиг сметены, и прежде, нежели могли быть переброшены на запад имперские легионы, вновь занятые войной с немедийцами, обезумевшие от крови варвары вломились в Аквилонию, грабя и сметая все на своем пути. Зингара тотчас воспользовалась возможностью и скинула ярмо, и ее примеру не замедлили последовать Коринфия и Шем. Многочисленные отряды наемников и вассалов поднимали бунт и уходили назад в родные пределы и, конечно, опять-таки жгли и грабили по дороге. Пикты же неостановимо двигались на восток, втаптывая в землю войско за войском. Аквилонцы, лишившиеся поддержки боссонских лучников, мало что могли противопоставить ливню стрел, который обрушивали на них варвары. Со всех концов империи отзывались легионы и направлялись навстречу нашествию, между тем как из западных дебрей накатывала орда за ордой, и казалось, что их источник неиссякаем. И тут, посреди воцарившегося хаоса, на равнину со своих гор хлынули киммерийцы — и довершили разгром. Они грабили города, опустошали страну и возвращались в горы с добычей. Пикты, напротив, занимали захваченные земли. Вот так, в огне и крови, рухнула Аквилонская империя…
В это время из голубых далей Востока опять явились гирканцы: отвод имперских легионов из Заморы побудил их к решительным действиям. Замора уступала их натиску, сделавшись легкой добычей, и в самом большом из захваченных городов гирканский король устроил свою столицу. Та волна завоевателей явилась из старинного гирканского королевства Турана, расположенного на берегах Внутреннего моря; однако с севера двигалась еще одна орда, и притом более опасная. Всадники, закованные в сталь, миновали северную оконечность моря Вилайет, промчались по западным пустыням, внедрились в степи и, гоня перед собою туземцев, обрушились наконец на западные королевства. Эти новоприбывшие на первых порах отнюдь не считали туранцев своими союзниками, но, напротив, дрались с ними точно так же, как и с хайборийцами. Вот так кишели и резались между собой волны восточных воителей, покуда всех их не объединил под своей властью великий вождь, явившийся с самого побережья Восточного океана. Аквилонской армии, могущей воспротивиться, более не существовало, и завоеватели не ведали поражений. Они наводнили и поработили Бритунию, разорили южную Гиперборею и Коринфию. Они ворвались в Киммерийские горы, гоня черноволосых варваров прочь; но там, в горах, где кавалерия не могла действовать в полную силу, киммерийцы встали насмерть — и лишь беспорядочное отступление, довершившее день кровавой битвы, спасло гирканское войско от полного уничтожения.
А покуда происходили все эти события, королевства Шема покорили своего прежнего хозяина — Коф, но потерпели поражение при попытке вторгнуться в Стигию. И едва успели шемиты управиться с разорением Кофа, как на них самих налетели гирканцы — и оказались правителями пожестче, чем когда-либо были хайборийцы. Тем временем пикты сделались полными хозяевами Аквилонии, практически поглотив прежнее население. Когда же они перешли границу Зингары, тысячи зингарцев, спасаясь от резни, хлынули в Аргос и там сдались на милость двигавшихся к западу гирканцев, которые и поселили их в Заморе как своих подданных. Следом за зингарски-ми беглецами в Аргос вошли завоеватели-пикты, и страну объял кровавый кошмар. Потом пикты вступили в Офир и столкнулись там с гирканцами: эти последние, захватив Шем, разбили на берегах Нилуса стигийскую армию и продвинулись на юг вплоть до Черных Королевств Амазонии, а тысячи пленников, приведенных оттуда, расселили между шемитскими племенами. Если бы не яростный натиск пиктов, сдерживавших их на западе, гирканцы, вероятно, довершили бы покорение Стигии и присоединили ее к своей растущей империи.
Немедия, в свое время так и не уступившая хайборийцам, едва держалась, зажатая между владыками Востока и меченосцами Запада, пока с севера не пришло племя асиров, покинувших свою занесенную снегом страну. Придя в королевство, асиры подались в наемники — и оказались необычайно умелыми воинами: не только отбросили прочь гирканцев, но и сумели остановить натиск пиктов, все еще двигавшихся на восток.
Удивительное зрелище являл собой тогдашний мир. Громадная, дикая, варварская империя пиктов простиралась от берегов Ванахейма на севере до южных побережий Зингары. В восточном же направлении она включала всю Аквилонию, кроме самой северной провинции – Гандерланда, расположенного в горах. Гандерланд пережил падение империи и, став самостоятельным королевством, все еще сохранял независимость. Пиктская империя включала также Аргос, Офир, западные земли Кофа и Шема.
Империи варваров противостояла империя гирканцев. На севере ее лежали разоренные границы Гипербореи, а на юге — пустыни к югу от Шема. В империю гирканцев входили Замора, Бритуния, Пограничное королевство, большая часть Кофа и весь восточный Шем.
Границы Киммерии остались нетронутыми. Ни пикты, ни гирканцы не сумели сломить воинственных варваров. Немедия, где верховодили наемники-асы, гоже успешно противостояла нашествиям. Таким образом, Киммерия, Немедия и северные страны до некоторой степени разделяли два народа-завоевателя, зато Коф превратился в арену непрекращавшейся битвы между пиктами и гирканцами. Порою восточным воителям удавалось очистить от варваров все королевство; но проходило некоторое время — города и веси вновь оказывались в руках западных пришельцев. На далеком юге Стигия, потрясенная гирканским вторжением, страдала от бесконечных нашествий из Черных Королевств. А на дальнем севере не ведали покоя нордические племена, то и дело сражавшиеся с киммерийцами и сами тревожившие границы Гипербореи…
Горм пал от руки Хьяльмара, вождя немедийских асиров. Горму к тому времени исполнилось уже чуть не сто лет. С тех пор как из уст Аруса он впервые услышал слово «империя», минуло семьдесят пять лет — долгий срок в жизни отдельного человека, но в истории народов: краткий миг. За это время Горм сколотил из бродячих дикарских кланов империю и опрокинул цивилизацию. Родившийся в мазанке под соломенной крышей, под старость он сиживал на золотых тронах и угощался говядиной с золотых блюд, что подносили ему нагие рабыни — дочери свергнутых королей. Ни завоевания, ни приобретенное богатство не изменили пикта; из руин разграбленной цивилизации, как феникс, восстала новая культура. Смуглые руки, уничтожившие искусство побежденных, никогда не пытались ему подражать. Сидя в роскошных руинах поверженных дворцов и облачив свое закаленное тело в шелка, сдернутые с низложенных королей, пикт остался вечным варваром — свирепым, примитивным, озабоченным лишь основными жизненными потребностями. Он не менялся сам и не изменял свои первобытным инстинктам, призывавшим его к грабежу и войне; в его мире не было места ни для искусств, ни для культурного развития человечества…
А вот асиры, обосновавшиеся в Немедии, оказались не таковы. Вскорости они многое восприняли от своих цивилизованных союзников — но и сами, будучи обладателями чужой и очень жизнеспособной культуры, многое изменили и привнесли.
Последовал недолгий период, в течение которого гирканцы и пикты грызлись друг с другом на развалинах покоренного ими мира. Но потом начались оледенения и великое переселение нордических племен. Северные народы отступали перед надвигавшимися ледниками, выталкивая родственные кланы дальше на юг. Асиры заняли древнее королевство Гиперборею и, перебравшись через его руины, вплотную сошлись с гирканцами. Немедия к тому времени вполне уже превратилась в нордическую державу; правили в ней потомки асиров-наемников. Под напором выходцев с севера снялись с насиженных мест киммерийцы, и ни армии, пи укрепленные города не могли им противостоять. Они наводнили и смели королевство Гандерланд и двинулись через древнюю Аквилонию, неудержимо прорубая себе путь сквозь пиктские орды. Они разбили немедийцев и разграбили некоторые их города, но не остановились. Опрокинув на границах Бритунии гирканскую армию, они продвигались все дальше на восток.
А позади них, наводняя все новые страны, двигались орды асиров и ваниров, и пиктская империя содрогалась от их ударов. Немедия была повержена, и полуцивилизованные северяне бежали от своих более диких соплеменников. Покинутые города Немедии лежали в руинах. Беженцы-северяне (унаследовавшие имя прежнего королевства, так что термин «немедийцы» далее подразумевает именно их) вошли в древние земли Кофа, изгнали оттуда и гирканцев, и пиктов и помогли народу Шема скинуть шрканское ярмо. По всему западному миру власть гирканцев и пиктов трещала под напором более молодого, свирепого народа. Отряд асиров изгнал восточных всадников из Бритунии и сам обосновался в этой стране, приняв ее имя. А северяне, завоевавшие Гиперборею, так яростно наседали на своих восточных врагов, что эти смуглокожие потомки жителей Лемурии, неудержимо выталкиваемые в сторону моря Вилайет, отступили назад в степи.
Тем временем киммерийцы, мигрируя к юго-востоку, уничтожили древнее шрканское королевство Туран и поселились на юго-западных берегах Внутреннего моря. Итак, мощь восточных завоевателей оказалась сломлена. Не способные более противостоять натиску киммерийцев и северян, при отступлении они разрушили все свои города, перебили пленных, которым не по силам были дальние переходы, а затем, гоня перед собою тысячи рабов, удалились назад в таинственные пределы Востока. Обогнув северную оконечность моря Вилайет, они исчезли из истории Запада на долгие тысячелетия, чтобы много позже вновь появиться под именем гуннов, монголов, татар и турок. Вместе с ними ушли тысячи зингарцев и заморийцев, которые затем бок о бок осели далеко на востоке и, смешиваясь в течение веков, положили начало новому народу цыган.
Одновременно с этим племя отчаянных ваниров просочилось на юг вдоль пиктского побережья. Опустошив древнюю Зингару, они добрались до Стигии, которая, изнемогая под властью аристократов, едва выдерживала удары с юга, где лежали Черные Королевства. Рыжеволосые ваниры возглавили восстание рабов, сбросили дотоле правивший класс и сами составили касту завоевателей. Они поработили самые северные из Черных Королевств и положили начало огромной южной империи, названной ими Египтом. Ранние фараоны этой страны гордились своим происхождением от рыжеволосых ваниров, явившихся с севера.
Таким образом, северные варвары верховодили уже повсюду в западном мире. Пикты все еще удерживали Аквилонию, часть Зингары и западное побережье континента. Но восточнее, до самого Вилайета, от полярного круга до страны Шем, единственными обитателями были кочевые нордические племена — за вычетом киммерийцев, обосновавшихся в прежнем королевстве Туран. Городов не осталось нигде, кроме Шема и Стигии: волны завоевателей — пиктов, гирканцев, киммерийцев — сровняли все их с землей, а доминировавшие некогда хайборийцы вовсе исчезли, едва успев влить свою кровь в жилы новых народов. Язык варваров сохранил некоторые названия земель и племен, и они пережили столетия, постепенно обрастая путаными легендами и сказаниями — покамест вся история Хайборийской эры не покрылась прочной паутиной вымысла и мифа. Так, в речи цыган сохранились названия Зингары и Заморы; асиры, подчинившие Немедию, прозвались немедийцами, и это имя фигурировало впоследствии в ирландской истории; северяне же, осевшие в Бритунии, были позже названы бритунцами, бритонами и, наконец, бриттами.
Единой, сплоченной Нордической империи не существовало. Каждое племя по-прежнему возглавлял вождь или король, и яростная вражда меж племенами не прекращалась. К чему могло все это в конце концов привести — осталось неизвестно. Ибо новая чудовищная судорога Земли, породившая современные очертания земель и морей, обратила все в хаос. Громадные участки западного побережья погрузились в воду. Ванахейм и западный Асгард — уже сотни лет к тому времени безлюдные и покрытые ледниками — исчезли в морских волнах. Океан ворвался в горы западной Киммерии, образовав современное Северное море. Полузатопленные горы превратились в острова, позже известные как Англия, Шотландия и Ирландия. Волны перекатывались там, где прежде шумели пустоши пиктов и расстилались боссонские пределы. На севере образовалось Балтийское море, разделившее Асгард на полуострова, получившие названия Норвегии, Швеции и Дании. А на далеком юге стигийский континент откололся от остального мира, причем линия разлома пролегла по реке Нилус в ее западном течении. Над Аргосом, западным Кофом и западными землями Шема плескался голубой залив океана, которому позже люди дали наименование Средиземного моря. Однако погружение происходило не всюду. Западнее Стигии из моря поднялась обширная суша, составившая западную половину африканского континента.
Вздыбившаяся земля воздвигла громадные горные цепи в центральной части северного континента. При этом погибли целые племена северян, а уцелевшие отступили к востоку. Однако территория вокруг медленно высыхавшего Внутреннего моря была вовсе не затронута катаклизмом, и там, на западных берегах, нордические племена мирно занимались скотоводством, более или менее уживаясь с киммерийскими соседями и постепенно смешиваясь с ними. На западе остатки пиктов, отброшенные катастрофой назад в каменный век, вновь начали распространяться, являя невероятную жизнеспособность своей расы, пока, в позднейшую эпоху, их не опрокинула западная миграция киммерийцев и северян. Но это случилось спустя столь долгое время после катаклизма, что о прежних империях повествовали только смутные, лишенные смысла легенды.
Эта последняя миграция стала уже достоянием письменной истории, и ее события нет нужды заново излагать. Причиной же, вызвавшей ее, был рост населения. Степи к западу от Внутреннего моря, которое, сильно усохшее, в последующие эпохи было известно как Каспийское, оказались перенаселены в такой мере, что миграция сделалась экономической необходимостью. Племена двинулись на юг, на север и на запад — в земли, называемые теперь Индией, Малой Азией, Центральной и Западной Европой.
В эти страны они пришли под именем ариев. Первобытные арии были представлены несколькими племенами. Иные можно опознать и сегодня, иные же — давно позабыты. Светловолосые ахейцы, галлы и бритты, к примеру, суть потомки чистокровных асиров. Немедийцы ирландских легенд — не кто иные, как немедийские асиры. Датчане — потомки чистокровных ваниров, а готы — предки остальных скандинавских и германских племен, в том числе и англосаксов,— потомки смешанной расы, у истоков которой стояли ваниры, асиры и киммерийцы. Гэлы — предки ирландцев и нагорных шотландцев — ведут свое происхождение от чистокровных киммерийских кланов. Кимрские (валлийские) племена Британии — смешанная киммеро-нордическая раса, переселившаяся на острова прежде чисто нордических бриттов, породила легенду о гэльском первородстве. Кимры, сражавшиеся против Рима, были тех же кровей, что и гиммеры ассирийцев и греков и гоммеры древних евреев. А некоторые киммерийские кланы ушли на восток, на ту сторону Внутреннего моря, и спустя несколько веков, приняв в себя гирканскую кровь, вернулись на запад под названием скифов. Первопредки гэлов оставили свое имя современному Крыму.
Древние шумеры не имели никакого родства с западной расой. Они смешанный народ гиркано-шемитского происхождения — потомки тех, кого не смогли увести с собой отступавшие завоеватели. Многим племенам Шема удалось избежать того плена, и от чистокровных шемитов, а также от тех, что смешались с хайборийцами или северянами, произошли арабы, израильтяне и иные ярко выраженные семиты. Ханааниты, или горные семиты, ведут свое происхождение от шемитов, смешавшихся с жителями Куша, которых расселили среди них хозяева-гирканцы; типичный пример такого народа — эламиты. Невысокие, плотно сбитые этруски — основа римской расы — были потомками народа, объединившего в себе черты стигийцев, гирканцев и пиктов и жившего первоначально в древнем королевстве Коф. Гирканцы же, отступившие к восточному побережью континента, дали начало позднейшим племенам татар, гуннов, монголов и турок.
Происхождение иных народов современного мира может быть аналогичным образом прослежено. История почти каждого из них уходит во мглу позабытой Хайборийской эры много дальше и глубже, чем сами они порою осознают…
1936 год
Синопсис без названия© Перевод Г. Корчагина.
По узкому ущелью продвигается небольшой отряд заморийских воинов под началом Нестора, гандерландского наемника. Они преследуют киммерийца Конана, чьи кражи у богатых купцов и ноблей привели в бешенство правителя ближайшего заморийского города. Конан сбежал оттуда и направился в горы. Стены ущелья круты, а дно заросло высокой и густой травой.
Пробираясь через траву во главе своего отряда, Нестор вдруг падает, обо что-то споткнувшись. Это натянутый Конаном сыромятный ремень, и он срывает подпорку; с горы сходит камнепад, заваливая всех воинов, кроме Нестора, который отделывается только ссадинами и ушибами на теле да царапинами и вмятинами на доспехах. Разъяренный наемник идет дальше по следу в одиночку и добирается до плато, где стоит безлюдный город древних; на окраине он встречает Конана. Не ожидавший нападения киммериец в отчаянной схватке все же ухитряется оглушить противника ударом меча о шлем, после чего углубляется в город, считая его вымершим. Нестор приходит в чувство и снова преследует киммерийца. Тем временем Конан успевает перебраться через городскую стену — ворота оказываются заперты — и встречает обитающее там чудовище. С ним удается покончить, сбросив ему на голову с возвышения каменные блоки; затем Конан спускается и разрубает труп на куски.
Он добирается до огромного дворца, вытесанного из каменного холма в центре города, и пытается найти вход, но тут его настигает Нестор с мечом в руке. Конан, преодолевая неприязнь, предлагает ему заняться поиском легендарного сокровища вдвоем, вместо того чтобы драться. Спор завершается согласием гандерландца, они проникают во дворец и в конце концов находят большой зал с сокровищами; но там же лежат воины давно минувшей эпохи. Они как живые, хоть и не дышат.
Кладоискатели вдоволь запасаются золотом и драгоценными камнями и бросают кости — кому владеть сверхъестественной красоты самоцветами, украшающими алтарь, на котором покоится яшмовая змея — вероятно, служившая древним жителям города идолом. Выиграв, Конан отдает собранные ранее драгоценности Нестору, а себе берет каменья и яшмовую змею с алтаря. Но как только поднимает ее, оживают древние воины, и разгорается страшная битва. Чудом ворам удается унести ноги. Исполинские воины выбегают следом за ними из дворца — и тотчас под лучами солнца превращаются в горстки праха.
Чудовищной силы подземные толчки сотрясают руины, и охотники за сокровищами расстаются. Конан возвращается в заморийский город, встречается с подружкой в таверне, а когда хмель ударяет ему в голову, щедро рассыпает самоцветы по залитому пивом столу. К его изумлению, они вмиг обращаются зеленой пылью. Тогда он решает проверить яшмовую змейку, лежащую в кожаной суме. Девушка поднимает суму и с испуганным криком роняет — внутри, по ее словам, что-то шевелится. Тут в таверну входит судья со стражей, чтобы арестовать Конана. Киммериец встает спиной к стене и вынимает меч. Прежде чем послать воинов в атаку на вора, судья завладевает его сумой.
Нестор тоже возвращается в город. С его золотом ничего не сделалось; он напивается и рассказывает собутыльникам о своих и Конана приключениях в мертвом городе.
Когда его пытаются схватить стражники, он, хоть и изрядно пьяный, отбивается и убегает.
Судья запускает руку в суму и с воплем отбрасывает ее — жирные пальцы обвиты живой змейкой. В поднявшейся суматохе Конану и его подружке удается улизнуть.
Синопсис без названия(«Алая цитадель»)© Перевод Г. Корчагина.
Повесть начинается с последней сцены битвы, в которой король Аквилонии Конан побежден армиями Кофа и Офира. Властитель Офира Амальрус отправил весть Конану о том, что король Кофа Страбонус вторгся в его владения, и призвал киммерийца на помощь. Тот вышел с пятью тысячами конницы, без пехоты, и на равнинах Офира встретил Страбонуса с десятитысячной армией из рыцарей, лучников и пращников; его поддерживало пятнадцатитысячное войско офирцев. Они засыпали стрелами, разрезали на части дружину Конана и уничтожили ее без остатка. Единственный выживший, король Аквилонии попадает в плен к Страбонусу, а вернее, к его магу Тзота-Ланти — этот загадочный свирепый старец обладает истинной властью над Кофом. Тзота царапает Конана стилом, смазанным ядом пурпурного лотоса, отчего наступает мышечный паралич. Конана перевозят в Хоршемиш, столицу Страбонуса, и там пытаются склонить к отречению от престола в пользу Арпелло, аквилонского нобля, вступившего в тайный сговор со Страбонусом. Конан отвечает грубым отказом, его отводят в подземный лабиринт под цитаделью Тзоты и приковывают к стене. В этом подземелье Тзота вершит свое чародейство.
Над головой Конана тускло горит лампада, бросая на пол световой полукруг. Вскоре чудовищная сорокафутовая змея выползает из мглы, вздымается над Конаном, и с оскаленных зубов падают на его обнаженное бедро капли слюны, от которых останутся шрамы на всю жизнь. В этот миг появляется огромный черный мужчина и заявляет, что Конан, в бытность пиратом у берегов Куша, убил его брата. Он намерен обезглавить Конана, но из темноты снова выныривает змея и хватает его. К ногам Конана падают ключи, и он избавляется от оков.
Но выбраться тем же путем, что и вошел, не удается — подоспевший стражник запер дверь снаружи, хотя Конан успевает нанести ему смертельный удар через решетку. Киммериец находит в подземелье товарища по несчастью, волшебника, и освобождает его. Волшебник вызывает то ли огромную птицу, то ли дракона; верхом на этом существе Конан возвращается в Аквилонию, поднимает армию и громит кофийцев.
Синопсис без названия(«Черный колосс»)© Перевод Г. Корчагина.
Заморийский вор Шиватас входит в город Кутхемес, расположенный в стигийской пустыне. Когда-то здесь текла река, приток той реки, которую стигийцы называют Стикс, кофийцы — Стигс, а немедийцы — Нилус. Но за многие века высохло ее ложе, теперь в лунном свете смутно виднеются истресканные камни руин Кутхемеса. В незапамятные времена здесь правил волшебник Туграхотон, верховный жрец Сета, Старого Змея, и среди развалин по-прежнему высится позлащенный мраморный свод его усыпальницы.
На этой древней земле лежит проклятие. Шиватас, алчущий клада, что лежит, если верить легенде, в гробнице, проникает туда потайным путем, отпирает огромную дверь изнутри и убивает стража, исполинскую змею, мечом, смоченным в ее собственном яде. Войдя в сумрачный склеп, он кричит от ужаса — во мраке шевелится, поднимается темный силуэт, затем вновь на развалины Кутхемеса опускается мертвая тишина.
В южнокофийском княжестве Хораспар его молодой правитель, князь Хосса, выходит из подчинения королю и устанавливает свою абсолютную власть. Хораспар населен частью кофийцами, частью шемитами, а управляет им аристократическая каста, состоящая из чистокровных хайборийцев.
В то время, когда разворачивается действие повести, Хосса — пленник в Офире, и офирский король колеблется в выборе, вернуть ли ему князя за выкуп хораспарийцам или выдать повелителю Кофа.
Хораспар пребывает под властью княжны Ясмелы. Внезапно приходит весть о вторжении врагов из южной пустыни. Среди кочевых шемитов появился новый пророк, именующий себя Натоком и всегда прячущий лицо под вуалью. Этот пророк владеет черной магией, он заполучил в сторонники мятежного стигийского принца, брата короля, изгнанного в пустыню. Всадники подготовились к походу на хайборийские земли, и первое государство на их пути — Хораспар.
Ясмела живет в страхе, ее донимает призрак. Бесформенная сущность с жуткими пылающими глазами то и дело возникает в сумраке ее покоев, пока спят служанки, шепчет чудовищные угрозы и оскорбления.
Полуживая от страха Ясмела решает обратиться к древнему оракулу, находящемуся в зале под дворцом. Княжна раздевает самую красивую служанку и бросает, плачущую, на алтарь, но ей не хватает отваги или жестокости принести в жертву человека. Невесть откуда раздается дивный шепот, голос оракула убеждает отдать под начало армию первому же встречному мужчине. Она осталась без военачальников — кто дезертировал, подкупленный королем Кота, кто запуган слухами о маге с вуалью.
Княжна сама надевает вуаль и выходит на городские улицы, и первым встречным оказывается не кто иной, как командир отряда наемников киммериец Конан; шатаясь от выпитого, он бредет по улице. Эта встреча заставляет Ясмелу усомниться в оракуле, но все же она приводит варвара во дворец, подвергаясь по пути любовным приставаниям. Там она называет себя, чем повергает киммерийца в шок. Он выхватывает меч, чтобы проложить себе дорогу наружу, но княжна его успокаивает и отдает под его начало жалкие остатки дезертировавшей армии: отряд верных дворян, полк шемитских лучников, а также наемников: гандерландцев, аквилонцев, гиперборейцев и немедийцев.
Войско отправляется на холмы, чьи склоны полого спускаются в пустыню. Навстречу по земле катится огромная туча, в ней шествуют тысячи воинов Натока. Но ветер разгоняет туман, Конан и его армия вступают в битву и, при содействии очень древнего кофийского бога, побеждают Натока, он же Туграхотан.
Фрагмент без названия© Перевод Г. Корчагина.
На поле сражения опустилась тишина; казалось, алые лужи между лежащими вповалку телами отражают багрянец закатного неба. В высокой траве появлялись и исчезали силуэты крадущихся зверей, птицы-падальщицы с шорохом темных крыл опускались на груды трупов. Словно вестники погибели, неровной чертой медленно пролетели к заросшим тростником берегам реки цапли. Ни грохот колесниц, ни зов рожка не нарушали эту сверхъестественную тишину. Следом за громом битвы наступило безмолвие смерти.
Все же одна человеческая фигурка двигалась на усеянном мертвыми телами поле, она казалась карликом на фоне огромного тускло-малинового неба. Человеком этим был Конан, великан с гривой черных волос и горящими синими глазами. Его прихваченная ремнем набедренная повязка и сандалии с высокой шнуровкой были забрызганы кровью. Огромный меч, который он держал в руке, был в крови по самую крестовину. На бедре зияла страшная рана, вынуждавшая его сильно хромать. Осторожно, но нетерпеливо пробирался он от павшего к павшему и тихо ругался при этом. До него здесь побывали другие, и ни браслет, ни кинжал с каменьями на рукоятке, ни серебряная нагрудная пластина не вознаградили его поиски.
Слишком долго волк занимался кровопролитием — тем временем шакалы успели обглодать добычу до костей.
Озирая равнину, он не увидел ни одного шевелящегося тела, ни одного нераздетого трупа. Ножи наемников и обозников довели дело до конца. Прекратив бесплодный поиск, Конан выпрямился и устремил хмурый взгляд вдаль, за долину, туда, где в закатном сумраке слабо отсвечивали городские башни. И вдруг он резко обернулся — его ушей коснулся тихий, но полный муки стон, где-то поблизости лежал раненый. А раненый — значит, не ограбленный.
Конан торопливо заковылял на звуки, добрался до края долины, раздвинул жесткие тростники и увидел у своих ног скорченное человеческое тело. Перед ним лежала девушка. Обнаженная, белые руки и ноги покрыты ссадинами и синяками, длинные темные волосы в запекшейся крови. В черных глазах застыло невыносимое страдание; она стонала в бреду.
Варвар стоял, глядя на нее, и на миг его взор затуманился чем-то похожим на жалость или сострадание. Конан хотел было избавить девушку от страшной участи, но, когда клинок приблизился к ее груди, она вдруг заплакала, как дитя от боли. Огромный меч замер, застыл на мгновение, и киммериец словно обратился в бронзовую статую. Решившись, он убрал меч в ножны, наклонился и поднял девушку на могучие руки. Она слепо, вяло сопротивлялась. Аккуратно держа ее, Конан захромал к текущей где-то рядом, за тростниками, реке.
Когда в городе Яралет наступала ночь, жители запирали на засовы ставни и двери, зажигали свечи на домашних алтарях и, дрожа, сидели в своих убежищах, пока снаружи рассвет не обрисовывал минареты. По улицам до утра не ходили стражники, размалеванные шлюхи не манили прохожих из дверных проемов, воры не крались по петляющим улочкам. Преступники, как и честные люди, предпочитали держаться подальше от темных закоулков, собирались в зловонных притонах или в освещаемых тавернах. От заката до рассвета Яралет был городом безмолвия. Его улицы и площади словно вымирали.
Люди даже не знали толком, чего они боятся. Но свидетельств тому, что вовсе не пустые подозрения вынуждают их запирать двери, хватало с избытком. Ходили слухи о дверях, разлетевшихся в щепки посреди ночи, о разоренных домах, чьих жильцов больше никто и никогда не видел. Были истории и пострашнее — о призрачной колеснице, грохочущей по пустым улицам в предрассветной мгле, о жутких человеческих воплях, за которыми наступает зловещая тишина; слышавшие это не рисковали выяснять, что произошло. Один мальчишка осмелился, но вмиг сошел с ума и умер в криках и корчах, никому не сказав об увиденном из неосвещенного окна.
Однажды ночью, когда жители Яралета стучали зубами взаперти, странный разговор произошел в задрапированной бархатом комнате Аталиса, которого одни считали философом, а другие мошенником. Аталис был красив — худощавый, среднего роста, благородный обличьем, но с повадками хитрого купца. Он брил голову в знак преданности науке и искусству и носил наряд простого кроя, но из дорогой ткани. Говоря, он безотчетно жестикулировал левой рукой; правая лежала на коленях, согнутая под неестественным углом. Время от времени его черты искажались спазмом боли, и при этом правая нога, скрытая под длинным подолом, прогибалась назад в колене.
Говорил он с тем, кого город Яралет знал и чествовал как принца Тана. Молодой принц был высок, гибок и бесспорно хорош собой. Крепость тела и серая сталь глаз несколько противоречили женственно вьющимся черным волосам и бархатной шляпе с пером.
Синопсис без названия© Перевод Г. Корчагина.
Место действия. Город Шумбалла в стране Куш, расположенной южнее Стигии, на огромных травянистых равнинах. Шумбалла — столица Куша, населена чернокожими людьми, жестокими и воинственными, известными как галлахи. Ими управляет каста смуглых чагасов, называющих себя потомками стигийских воинов, отряд которых очень давно пришел на юг и основал королевство. Этих аристократов всего лишь несколько сот, но они сохраняют свое положение благодаря интригам и жестокости.
Герои. Король Куша — безумный дегенерат; его красивая, жестокая, страстная сестра Тананда; Тутмес, мятежный аристократ королевской крови; Диана, пленная немедийка; Агара, фанатичный галлахский шаман; киммериец Конан.
Сюжет. Чернокожий начальник галлахских воинов навлек на себя гнев Тананды, был арестован и заперт в башне. Он просыпается, чтобы погибнуть от зубов свинообразного монстра, который взобрался но стене и вырвал решетку из окна. Это очень древнее чудовище, управляет им смуглый авантюрист из Кордафана.
Труп обнаруживают, и к Тутмесу прибегает один из заговорщиков. По его словам, с заключенным расправилось вовсе не человеческое существо. Тутмес говорит вестнику, что настало время поднять галлахов против короля и его сестры, приказывает найти черного колдуна Агару и намекнуть, что вождя убила Тананда. Затем Тутмес поднимается на крышу своего жилища и размышляет, глядя на городские стены, на огромное скопление глинобитных галлахских хижин, усеявших равнину за крепостной стеной. Это он отправил чудовище, добиваясь, чтобы подозрение пало на Тананду, которая является истинным правителем Куша.
Тутмес замыслил низвергнуть правящую династию с помощью галлахов и стать королем. Но это очень рискованная затея, поскольку галлахи считают, что на троне Куша должен сидеть человек с черной кожей. Тутмес посылает за белой женщиной, намереваясь подарить ее королю — по его плану, глупец быстрее умрет с помощью этого «подарка». Его слуга покупает юную немедийку Диану у шемитского работорговца, захватившего ее вместе с другой добычей на аргосском купеческом судне.
Вскоре после этого Тананда едет по городу за пределами крепостной стены. Город называется Пунт. Появляется Агара и натравливает на нее толпу. Ее свита погибает, а саму Тананду стаскивает с седла и раздевает догола толпа, готовая разорвать ее на куски. Но тут ее спасает только что прибывший в Шум-баллу Конан, бродячий искатель приключений, недавно бывший пиратом.
Аристократ, командовавший гвардейцами Тананды, заколот своими людьми, и Конану достается его должность. Через некоторое время он подавляет бунт чернокожих и получает щедрое вознаграждение от короля. К Тутмесу приводят Диану. Она получает от него распоряжения и отправляется к королю. Но Тананда выкрадывает немедийку, и Конан, увидев девушку, увлекается ею.
С помощью магии Агара узнает о роли Тутмеса в судьбе черного военачальника. По приказу Тутмеса колдуна хватают, чтобы замучить до смерти. Глава заговора, видя, что не сможет свергнуть короля, пока жив Конан, напускает на него кордафанское чудище.
Тананда приказывает Диане раскрыть подробности замысла Тутмеса, но девушка отказывается. Хозяин запугал ее почти до безумия. Тананда бьет ее кнутом, входит Конан и прекращает это. В бешенстве властительница угрожает ему, но он лишь смеется в ответ и уводит девушку в свой дом.
На огромной площади внутреннего города, на глазах у бесчисленных зевак, пытают колдуна. Возвращаясь домой, Конан подвергается нападению монстра, смертельно ранит его и преследует до площади, где чудовище подбегает к своему повелителю-кордафанцу и падает замертво. Охваченная ужасом толпа разрывает кордафанца на куски, затем появляется Агара и обвиняет Тутмеса. Его тоже убивает толпа. Чернокожие восстают и разрушают Шумбаллу, а Конан с Дианой спасаются бегством.
Черновик без названия© Перевод Г. Корчагина.
Амбула просыпался медленно, чувства его были притуплены выпитым накануне вином. Он не сразу сообразил, где находится. В лунном свете, падающем сквозь оконную решетку, проглядывала незнакомая обстановка.
Затем он вспомнил, что лежит в верхней камере тюремной башни, куда заключен по приказу разгневанной Тананды, сестры кушитского короля. Это необычная камера, ведь даже Тананда не осмелилась слишком далеко зайти, наказывая предводителя черных копейщиков, которые составляли ядро кушитской армии. Ковры, гобелены, обтянутые шелком диваны и кувшины с вином… Что-то его разбудило, вспомнил он. Но что?
Взгляд его скользнул к зарешеченному квадрату лунного сияния. Увиденное в окне отчасти согнало с Амбулы хмель и заставило напрячь затуманенные глаза. Прутья решетки были скрючены, изогнуты. Должно быть, скрежет железа и разбудил его.
Но разве существует на свете сила, способная погнуть эти прутья? И где же тот, кому это удалось? Тут он протрезвел окончательно, мороз прошел по коже. Кто-то пробрался через окно, и этот кто-то здесь, в одной комнате с Амбулой. С тихим стоном он зашевелился на ложе, начал озираться. И обмер при виде неподвижной как статуя фигуры, что стояла в головах его ложа.
Сердце Амбулы, не ведавшего доселе страха, сжала ледяная рука. Безмолвный обладатель сероватого силуэта не шевелился и не говорил, он лишь стоял в лунном сумраке, бесформенный, жуткий, и с его обликом никогда бы не смог смириться здравый рассудок. В ужасе глядевший на него Амбула различил голову кабана, с рылом и жесткой щетиной,— но тварь стояла вертикально, покрытые шерстью передние конечности заканчивались рудиментарными кистями.
Амбула взвизгнул и подскочил, и тут же пришла в движение тварь, с парализующей быстротой чудовища из кошмара.
В мозгу воина на миг отпечаталась картина чавкающей слюнявой пасти, длинные как стамески клыки блеснули в лунном сиянии, и в следующий миг лунный свет упал на черное тело, простертое среди смятых покрывал на ложе. Затем серая неуклюжая туша бесшумно двинулась по залу к окну, где скорчились на фоне звездного неба изуродованные прутья.
— Тутмес! — Голос был настойчив, как и стук кулака в тиковую дверь комнаты, где спал самый амбициозный аристократ Шумбаллы,— Тутмес! Впусти меня! В Шумбалле объявился демон!
Распахнулась дверь, и в комнату ворвался худой жилистый человек в белой джеббе, темнокожий, с блестящими белками глаз. Его встретил Ту тмес — высокий, красивый, с выраженными чертами его касты.
— О чем ты, Афари?
Прежде чем ответить, Афари затворил дверь, тяжело дыша после долгого бега. Он был ниже, чем Тутмес, и в его внешности преобладали негроидные признаки.
— Амбула! Мертв! В Красной башне!
— Что?! — воскликнул Тутмес.— Тананда все-таки решилась его казнить?
— Нет! Нет! Она не так глупа. Это не казнь, а убийство. Кто-то вломился в его камеру через решетку и разорвал ему глотку, растоптал ребра, проломил череп… О Сет! Уж я-то навидался мертвецов на своем веку, но все они — сущие красавцы по сравнению с покойным Амбулой. Нет, Тутмес, это работа какого-то демона. Горло Амбулы перегрызено, и следы зубов не похожи на львиные или обезьяньи. Они как будто оставлены острейшими стамесками.
— Когда это произошло?
— Около полуночи. Стражники в нижней части башни, следившие за лестницей, что ведет в его камеру, услышали вопли. Помчались наверх и обнаружили изувеченное тело. Как ты и приказал, я ночевал в караулке. Поднялся на шум и убедил стражников держать язык за зубами.
Тутмес улыбнулся, и эта улыбка была неприятной на вид.
— Боги и демоны помогают смелому,— философски изрек он.— Как бы ни желала Тананда смерти Амбуле, я не верю, что это ее рук дело. Когда она посадила его под арест, черные здорово разозлились. Так что и дальше держать его под замком она не могла. Но это происшествие дает нам оружие против нее. Ведь галлахи решат, что убийца — она. Любое недовольство династией нам на пользу. Ступай же и нанеси удар, прежде чем о случившемся узнает король. Первым делом приведи отряд чернокожих копейщиков в Красную башню и казни стражников за сон на посту. Пусть всем станет известно, что это сделано по моему приказу. Галлахам понравится, что я отомстил за их предводителя. Убей стражников, прежде чем это сделает Тананда. Потом отправляйся в Пунт и найди старика Агару, колдуна. Не говори ему напрямик о преступлении Тананды, но дай понять.
Афари содрогнулся:
— Чтобы простой человек да обманул этого черного демона? У него глаза как красные угли, и смотрят они в неведомые бездны. Я видел, как он заставлял мертвецов подниматься и ходить, причем их голые черепа щелкали челюстями и скрежетали зубами.
— А ты не обманывай,— посоветовал Тутмес.— Лишь намекни на свои подозрения. Пусть Амбулу погубил демои, но кто, как не человек, вызвал его из мрака? И почему этим кем-то не может быть Тананда?
Когда Афари ушел, напряженно обдумывая приказ хозяина, Тутмес накинул на голое тело шелковый плащ и поднялся по короткой, но широкой лестнице из полированного красного дерева на плоскую крышу своего дворца. Он глянул за парапет — внизу лежали тихие улицы внутреннего города Шум –баллы, дворцы и сады, и огромная площадь, где в мгновение ока могла собраться тысяча всадников из прилегающих казарм.
Посмотрев дальше, он увидел исполинские бронзовые ворота, а за ними внешний город. Его называли Пунтом, тогда как внутренний — Эль-Шеббехом. Шумбалла стояла посреди великой равнины, расстилавшейся от горизонта до горизонта; лишь кое-где гладь нарушалась грядой невысоких холмов. Узкая, глубокая река, петлявшая по травянистой земле, касалась городских околиц. От Пунта Эль-Шеббех отделяла высокая и толстая стена, она окружала дворцы правящей касты, которая состояла из потомков стигийцев, столетия назад двинувшихся на юг, чтобы создать империю и смешать свою гордую кровь с кровью темнокожих подданных.
Эль-Шеббех был построен на славу. Четкий рисунок улиц и площадей, каменные здания, ухоженные парки. Пунт являл собой наобум расползшиеся трущобы: земляные хижины, кривые тесные улочки, площади, которые можно было назвать таковыми с огромной натяжкой. В Пунте жили чернокожие аборигены Куша, галлахи. В Эль-Шеббехе — аристократы-чагасы, а также их слуги и черные всадники-гвардейцы.
Тутмес обвел взглядом широкое пространство, заполненное хижинами. На убогих площадях горели костры, на улицах раскачивались факелы прохожих, время от времени доносился отрывок песни, в ритмичном варварском речитативе сквозил то ли гнев, то ли кровожадность. Тутмес содрогнулся и плотнее закутался в плащ.
Идя по крыше, он остановился подле человека, спящего под пальмой в искусственном саду. Разбуженный пинком, человек вскочил на ноги.
— Дело сделано,— сообщил Тутмес.— Амбула мертв, и до рассвета весь Пунт будет знать, что бедняга убит Танандой.
— А… демон? — прошептал, содрогаясь, человек.
— Тсс! Вернулся во мглу, откуда и был вызван. А тебе, Шубба, настало время отправляться в путь. Ищи у шемитов подходящую женщину — женщину с белой кожей. Как найдешь, немедленно доставь сюда. Если вернешься до восхода луны, я дам тебе серебра столько же, сколько будет весить твоя находка. Если не выполнишь поручение, твоя голова украсит эту пальму.
Шубба преклонил колена и коснулся лбом пыльной крыши, после чего бегом устремился вниз.
Тутмес снова посмотрел на Пунт. Костры теперь горели ярче, и в монотонном рокоте барабана чудилось что-то зловещее. И тут вверх по лестнице взлетел зверский многоголосый рев.
— Узнали, что Амбула мертв,— пробормотал Тутмес, и опять его сотрясла сильная дрожь.
Жизнь Пунта шла своим привычным путем на грязных улицах. В дверных проемах кривых домишек сидели на корточках крепкие чернокожие люди, другие валялись на земле в тени. Женщины носили на головах кувшины с водой и корзины с пищей. В пыли играли и дрались дети, пронзительно хохоча и вереща. На площадях негры шумно торговали бананами, пивом и коваными бронзовыми украшениями. Над жаровнями с углем гнули спины кузнецы, усердно стучали молотами по наконечникам копий. Пот, веселье, гнев, нагота,— на все это, без разбора, раскаленное солнце обрушивало свои лучи.
Внезапно монотонность нарушилась, к музыке пунтийского дня добавилась новая нота. Грохот копыт сопровождал появление группы всадников. Полдюжины мужчин сопровождали женщину — смуглокожую, с черными волосами, стянутыми на затылке золотистой лентой. Единственным одеянием наездницы, если не считать сандалий, служила короткая юбка из золотистой ткани, прихваченная на талии пряжкой. Ее облик говорил о силе духа, отважные искрящиеся глаза глядели вызывающе, властно. Она с легкостью управляла жеребцом, держа широкий, с мужскую ладонь, алый кожаный повод с каменьями и позолотой, опираясь на широкие серебряные стремена.
Там, где она проезжала, мигом смолкал городской шум. Черные лица мрачнели, в глазах зажигались искры. Негры поворачивали головы, шептали друг другу в уши; шепот нарастал, превращаясь в зловещий ропот.
Ехавший рядом с женщиной юноша занервничал. Он прикинул расстояние до бронзовых ворот, еще не видимых за домами с плоскими крышами, и пробормотал:
— Тананда, народ обозлен. Поездка через Пун г — опрометчивый поступок.
— Все черные псы Куша не заставят меня отказаться от охоты,— ответила женщина.— Кто-нибудь из них посмеет угрожать — дави конем.
— Сказать проще, чем сделать,— проворчал юноша, оглядывая безмолвную толпу.— Они выходят из домов и заполняют улицы… Будь осторожна, Тананда!
Они выехали на широкую грязную площадь, где кишела черная толпа. К площади примыкала глинобитная хижина. Это сооружение было повыше соседних, и над дверным проемом висела гроздь черепов.
Это был храм Юллаха — черный народ боготворил его в пику змеебогу Сету, которому поклонялись чагасы, подражая своим стигийским предкам. Скопившиеся на площади негры угрюмо смотрели на всадников. Веяло угрозой, и обеспокоенная Тананда не заметила, как на другом краю площади появился еще один всадник, выехавший из улочки. В другое время всадник с легкостью привлек бы к себе внимание, ведь он не принадлежал ни к чагасам, ни к галлахам, а был белым, могучего телосложения, в кольчуге и шлеме, с алым плащом, развевающимся за плечами.
— Эти псы вздумали бунтовать! — пробормотал рядом с Танандой юноша, до половины вытащив из ножен кривой клинок. Остальные гвардейцы, такие же черные, как и окружающий их народ, сплотились вокруг нее, но мечей не обнажили. Глухой зловещий ропот нарастал, но враждебных действий толпа не предпринимала.
— Идем на прорыв! — приказала Тананда и погнала коня вперед.
Толпа угрюмо раздавалась на ее пути, и вдруг из капища вышел тощий черный человек. Это был старый Агара, одетый только в набедренную повязку. Наставив палец на Тананду, он прокричал:
— Вот едет та, чьи руки в крови! Та, что убила Амбулу!
Крик его стал той искрой, что вызвала взрыв. Над толпой поднялся оглушительный рев, негры бросились вперед с воплем «Смерть Тананде!». Миг спустя сотня черных рук вцепилась в ноги всадников. Юноша вклинился между толпой и повелительницей, но брошенный черной рукой камень расколол ему череп. Гвардейцы пустили в ход оружие, но продержались недолго. Их стащили с седел и забили до смерти.
Охваченная ужасом Тананда закричала, поднимая коня на дыбы. И в коня, и в наездницу вцепились многочисленные горожане, и мужчины, и женщины.
Какой-то великан ухватил ее за бедро и стащил с седла, прямо в нетерпеливые жестокие руки. Сорванная с нее юбка полетела вверх, сопровождаемая взрывом первобытного хохота. Негритянка плюнула ей в лицо и сдернула нагрудник, оцарапав грудь черными ногтями. Прилетел камень и рассадил кожу на голове. Тананду рвали многочисленные руки, казалось, еще миг, и ее расчленят. Она увидела зажатый в черной кисти камень, его хозяин прорывался к ней с явным намерением раскроить череп. Сверкали ножи. Невероятная теснота мешала убийцам довести дело до конца.
— В дом демонов ее! — раздался вдруг крик, вызвав одобрительный гомон, и Тананда почувствовала, как ее полунесут-полутащат через беснующуюся толпу, хватая за руки, за ноги, за что только можно схватить. И вдруг толпа пошатнулась от удара чудовищной силы — это всадник разогнал коня и врезался в нее.
С криками валились люди, сокрушаемые тяжелыми копытами. В полуобмороке Тананда увидела возвышающийся над толпой силуэт, покрытое шрамами лицо над стальным шлемом, плащ, вздымающийся над могучими окольчуженными плечами, и раз за разом взлетающий огромный меч, с которого срывались алые брызги.
Но откуда-то из гущи толпы ужалило копье, выпустив жеребцу внутренности. Он заржал, запнулся и повалился набок, но всадник успел спрыгнуть, рубя направо и налево. Копья и ножи отскакивали от его шлема и от щита, который он держал на левой руке, широкий меч рассекал плоть и кость, раскалывал черепа, выбрасывал мозги и кишки на кровавую пыль.
Перед этим натиском не могли устоять плоть и кровь. Очистив пространство, он остановился, подхватил бесчувственную девушку и, прикрывая ее щитом, попятился, безжалостно прорубая себе дорогу. Добравшись до угла стены, опустил Тананду на землю и встал перед ней, отражая натиск рычащей и вопящей толпы.
Загремели копыта, на площадь вылетел большой отряд всадников, сметая с пути бунтовщиков. Приблизился начальник, огромный негр в роскошном облачении из алого шелка и позолоченной кожи.
— Ты не спешил,— сказала Тананда, успевшая встать и вернуть себе гордый облик.
Негр посерел от страха, но, прежде чем он успел обернуться, Тананда сделала знак, и его заметили ближайшие стражники. Один из них вскинул копье обеими руками и с такой силой ударил между лопаток своему командиру, что наконечник вышел из груди. Гвардеец упал на колени, и еще полдюжины копий закончили дело.
Тананда тряхнула длинными черными кудрями, с которых давно слетела лента, и повернулась к Конану. Из многочисленных ссадин на ее груди и бедрах сочилась кровь, волосы беспорядочно рассыпались по спине. Она была нага, как в тог день, когда родилась.
Красавица смотрела на Конана без малейшего смущения или неуверенности, и он ответил взглядом, полным восхищения ее статью и отвагой и спелостью смуглого тела.
— Кто ты? — спросила она.
— Конан, киммериец.
— Что делаешь в Шумбалле?
— Приехал в поисках удачи. Недавно я был пиратом.
— Вот как? — В темных глазах засветилось любопытство.— До нас доходили слухи о том, кого прозвали Амбра Лев. Но если ты больше не пират, то кто ты?
— Нищий бродяга.
Она отрицательно покачала головой:
— Клянусь Сетом, это не так. Ты командир королевской гвардии.
Он бросил взгляд на труп в шелке и позолоченной коже, это зрелище не помешало ухмылке появиться на его лице.
Шубба вернулся в Шумбаллу, пришел в комнату Тутмеса, где на мраморном полу лежали леопардовые шкуры.
— Я нашел женщину, которая тебе нужна, — сообщил он.— Это юная немедийка, захваченная пиратами на аргосском купеческом судне. За нее шемит-работорговец взял с меня много широких золотых пластинок.
— Дай-ка взглянуть,— приказал Тутмес, и Шубба вышел из комнаты, чтобы через миг вернуться, таща за руку девушку.
Она была красива, белое тело разительно отличалось от коричневых и черных, к которым привык Тутмес. Ее вьющиеся волосы золотым каскадом спадали на плечи. Одета она была только в изорванную тунику, которую Шубба сдернул, оставив рабыню в чем мать родила.
Тутмес задумчиво кивнул:
— Удачное приобретение. Не будь ставкой в игре трон, я бы придержал красотку для себя. Ты научил ее кушитскому языку, как я приказал?
— Да. В городе шемитов и потом, пока мы добирались с караваном. Я делал науку более доходчивой с помощью плетки, на шемитский манер. Ее зовут Дианой.
Тутмес уселся на диван и жестом велел девушке расположиться перед ним на полу.
— Я собираюсь тебя подарить королю Куша,— сообщил он.— Ты станешь его рабыней, но на самом деле ты принадлежишь мне. Я буду регулярно передавать распоряжения, и ты обязана их выполнять. Король дегенерат, слизняк, распутное ничтожество, и такой красавице не составит труда полностью его подчинить. Но чтобы тебя не соблазняла мысль о неподчинении, чтобы ты не посмела вообразить, будто я не достану тебя в королевском дворце, я сейчас продемонстрирую свою власть над гобой.
Он взял ее за руку и повел по коридору, вниз по каменной лестнице, в длинную, слабо освещенную комнату. Она была перегорожена стеной, сделанной из цельного кристалла, толщиной в три фута, но прозрачной как вода. И такой крепости, что могла бы выдержать удар слона.
Он подвел девушку к стене и приказал стоять и смотреть, а сам отошел назад. Внезапно свет погас. Девушка ждала во мгле, красивое тело дрожало от страха. Потом впереди возникло сияние, выделив из мглы огромную бесформенную голову. Диана увидела звериное рыло, похожие на стамески зубы, щетину, Когда этот ужас двинулся к ней, она закричала, повернулась и бросилась бежать, забыв о кристаллической преграде, способной ее защитить.
Она прибежала прямо в объятия Тутмеса, и он прошептал ей на ухо:
— Только что ты видела моего слугу. Не подведи, иначе от него не спрячешься нигде.
Когда он прошипел что-то еще, она лишилась чувств.
Тутмес отнес ее наверх и поручил заботам чернокожего знахаря, приказав накормить, умыть, расчесать, надушить и одеть для отправки к королю.
Сотворение Хайбории© Перевод К. Плешкова.
В декабре 1933 г. Роберт Говард рассказывал в письме коллеге-писателю Кларку Эштону Смиту о создании своего самого известного персонажа, Конана из Киммерии:
Помню, много месяцев моя голова была абсолютно пуста — ни одной идеи. Я не мог придумать ничего, способного принести деньг. Потом в мозгу, без какого-либо участия с моей стороны, возник человек по имени Конан, и тотчас же из-под моего пера — или, вернее, из моей пишущей машинки — хлынул поток рассказов, также почти без каких-либо моих усилий. Казалось, я не творил, а просто излагал случившиеся когда-то события. Эпизод рождался за эпизодом, я едва за ними поспевал. В течение недель я только и делал, что описывал приключения Конана. Этот персонаж полностью завладел моим разумом. Я попытался отвлечься от него, сочинить что-нибудь другое, но у меня ничего не получилось.
Говард всегда в переписке сообщал друзьям, что персонажи и истории с легкостью приходят ему на ум, и почти никогда не упоминал о незаконченных или неопубликованных рассказах. Например, из цикла о Кулле опубликовано только три рассказа, в то время как десяток других остались незавершенными или были отвергнуты. Однако Говард писал Лавкрафту:
«Спасибо за ваши добрые слова о рассказах про Кулла, но сомневаюсь, будто когда-либо смогу написать еще один. Три рассказа про этого персонажа, казалось, писались сами, без ка-кого-либо предварительного плана; мне не приходилось прилагать сознательных усилий. Они просто возникали помимо желания у меня в мозгу и стекали на бумагу с кончиков моих пальцев».
В сущности, сохранились черновики почти всех рассказов о Кулле, из которых следует, что на них потрачено намного больше труда, чем утверждает Говард. Как же в таком случае мы можем доверять его намекам, будто рассказы о Конане он творил чуть ли не автоматически?
В октябре 1931 г. Говард завершил первый вариант рассказа под названием «Люди тьмы» и послал его в новый журнал издательства Клейтона, «Странные рассказы о тайнах и ужасах», конкурировавший с «Уэйрд тэйлз». Редактору Гарри Бейтсу рассказ понравился, но он попросил его незначительно переработать. Говард согласился, и несколько недель спустя Бейтс принял рассказ вместе с другим, присланным в паре, «Каирн на мысу».
«Люди тьмы» — рассказ-воспоминание о переселении душ. В изложении от первого лица главный герой Джон О'Брайен описывает свою жизнь в одном из предыдущих воплощений, когда его знали как «Конана-вора», черноволосого кельта, поклоняющегося кельтскому божеству Крому. В самом деле, заманчиво было бы считать вышеупомянутого Конана прямым прототипом его более знаменитого тезки (что, собственно, и делают некоторые комментаторы), но стоит учитывать: «Люди тьмы» — рассказ-воспоминание от первого лица, в то время как рассказы о Конане таковыми не являются. Или являются?
Продав «Людей тьмы», Говард нашел для себя новый рынок сбыта — где, в отличие от «Уэйрд тэйлз», платили сразу же. Когда несколько недель спустя пришли деньги, Говард возрадовался:
«Наконец-то я добился своего у Клейтона! Я продал им пару рассказов подряд, и хотя мне пришлось какое-то время подождать, они заплатили вполне недурно — 134 доллара за один и 144 за другой. Рассказы слишком короткие. Господи, надеюсь, мне удастся продать им более длинную повесть» (Говард — Тевису Клайду Смиту, приблизительно февраль 1932 г.).
Итак, в феврале 1932 г. Говард неожиданно разбогател на 278 долларов. Вероятно, именно сей факт, а не отсутствие вдохновения, как принято считать, подвиг его отправиться на отдых в южный Техас.
Вскоре Говард писал Уилфреду Блэнчу Тэлману: «Я провел несколько недель, путешествуя по южной части штата, в основном вдоль границы, и бездельничал,— мое основное занятие заключалось в поглощении большого количества тор-тилий, энчилад и испанского вина».
Говард не писал ни рассказов, ни писем, но, по крайней мере, за это время он сочинил одну поэму — «Киммерия». В 1934 г. Говард послал Эмилю Петая экземпляр поэмы с комментарием: «Написано в Мишне, Техас, февраль 1932 г.; навеяно воспоминаниями о горном крае близ Фредериксберга в туманной дымке зимнего дождя».
Мы не знаем, возникла ли уже у Говарда идея Конана в то время, но как персонаж, так и стихи зародились в течение нескольких дней:
«Конан попросту возник в моем мозгу несколько лет назад, когда я останавливался в маленьком пограничном городке у истоков Рио-Гранде. Я не создавал его сознательно. Он появился из ниоткуда во всей своей красе и усадил меня за работу по написанию саги о его приключениях» (Цитируется по: Элвин Эрл Перри, Набросок биографии Роберта И. Говарда, 1935).
Доказано, что многие из описаний Говарда в стихотворении «Киммерия» перекликаются с определенными строками из «Жизнеописаний» Плутарха. Как и Плутарх, Говард связывал кельтское «кимбри» с киммерийцами, утверждая, что они «живут в темной лесистой стране, густо поросшей деревьями, простирающейся до самых Геркинийских лесов, куда едва проникают лучи солнца».
Стихотворение, однако, является чем-то большим, нежели простое описание. Из первой строки — «Я помню» — практически ясно, что мы имеем дело с темой переселения душ и воспоминаний, как ранее в «Людях тьмы». Главный герой последнего, Джон О'Брайен, американец ирландского происхождения, живет на американском Юго-Западе. Тем самым он явно ассоциируется с самим Говардом. И если О'Брайен вспомнил свою прошлую жизнь Конана-вора, то не воображал ли Говард, будто тоже мог бы «вспомнить» свою прошлую жизнь в Ким-мерии? Далее в автобиографических источниках обнаруживается удивительное созвучие между описаниями Киммерии в стихотворении и описаниями, встречающимися в воспоминаниях Говарда о его родных местах — Дарк-Вэлли в округе Пало Пинто, Техас. В октябре 1930 г. он писал Г. Ф. Лавкрафту:
Пожалуй, мрачность моей собственной натуры отчасти объясняется местностью, где я провел часть моего детства. Это длинная узкая долина в горах Пало Пинто, одинокая и изолированная. Она была почти необжитой, и ее название, Дарк-Вэлли — Темная Долина, говорит само за себя. Столь высоки горные хребты, столь густы и высоки дубовые леса, что тень там стояла даже днем, а ночью сгущалась тьма как в еловом лесу. Перешептывались и перекрикивались ночные создания, легкий ночной ветерок бормотал в листве, то тут, то там среди покачивающихся ветвей мерцало сияние далекой звезды.
Подобные же образы, сочетающие в себе зловещие, узловатые деревья и атмосферу ужаса, можно также найти в стихотворении Говарда «Житель Темной Долины», которая заканчивается словами: «Я больше не приду в Темную Долину, где открываются врата Ада».
Таким образом, Темная Долина и Киммерия, вероятно, весьма тесно связаны в памяти Говарда. Но вызываемые ими «воспоминания» имеют весьма своеобразную природу. Воспоминания Говарда о Темной Долине не менее фантастичны, чем воспоминания Джона О'Брайена о его прошлой жизни: Говарды уехали из Дарк-Вэлли, когда Роберту исполнилось всего два года, и он не бывал там до весны 1931 г. Таким образом, переселение душ может рассматриваться как попытка убежать от собственной биографии, так же как в «Звездном скитальце» Джека Лондона, любимой книге Говарда. Там главный герой — пленный, который сбегает от пыток в воспоминания о прошлых жизнях. Здесь существует явная связь, поскольку Говард закончил свой первый рассказ о переселении душ — «Дети ночи» — в том же месяце, когда писал Лавкрафту о Темной Долине, а второй — «Люди тьмы» — всего через несколько недель после того, как снова побывал в Дарк-Вэлли. Все эти составляющие объединены в первом рассказе о Конане, «Феникс на мече», где описание Киммерии перекликается с Плутархом, Темной Долиной и стихами:
Нет на свете, страны более мрачной. Вся она состоит из поросших лесами гор, и деревья там странно тенисты, далее днем земля выглядит темной и грозной. Насколько хватает взгляда, простирается бесконечная перспектива гор, которые с расстоянием становятся все темнее и темнее. Среди этих гор всегда висят тучи; небо почти всегда серое и нависающее. Холодный пронизывающий ветер приносит ледяной дождь со снегом, с тоскливым стоном проносясь по ущельям и долинам. В этой стране мало радости, а жители ее — угрюмые и странные люди.
Если Говард мог приписать «мрачность» своей натуры тому, что, как ему казалось, он помнил о Дарк-Вэлли, то не так и сложно объяснить угрюмый характер Конана. Многие читатели видят в Конане отражение Говарда, точнее, Конан — идеализированный вариант Говарда: победоносного, несокрушимого, безрассудного варвара. Свойственная персонажу мрачность в основном остается незамеченной, что вполне понятно. Эта черта редко упоминается самим Говардом, по крайней мере, в опубликованных вариантах рассказов.
В своей окончательной форме «Феникс на мече» открывается фразой из «Немедийских хроник». Именно в этих строках мы впервые встречаем упоминание о Конане. Сам же персонаж не появляется до второй главы рассказа. Упомянутая фраза гласит: «И пришел Конан-киммериец, черноволосый, с мрачным взглядом, с мечом в руке, вор, разбойник, убийца, преисполненный великой скорби и великой радости, чтобы попирать украшенные драгоценными камнями троны Земли обутыми в сандалии ногами». «Немедийские хроники» были введены в рассказ лишь потому, что Фэрнсуорт Райт (редактор «Уэйрд тэйлз») попросил Говарда переписать и сократить первые две главы. Короткая выдержка призвана заменить длинные описания некоторых стран Хайборийской эры и некоторых характерных черт киммерийца.
И если Говард приписывал свою мрачность Дарк-Вэлли, то Конан, похоже, приписывает свою «великую скорбь» киммерийскому происхождению:
«Что ж, — улыбнулся Просперо,— темные горы Киммерии ты оставил далеко позади. А тежръяухожу. Выпью кубок белого немедийского вина за тебя при дворе Лумы».
«Ладно,— проворчал король,— но танцовщиц Нумы целуй только от своего имени, если не хочешь навлечь на себя гнев.1»
Он отрывисто рассмеялся вслед уходящему Просперо. Резная дверь закрылась за пуантенцем, и Конан вернулся к своим делай. Он немного подождал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, гулко отдававшимся на каменных плитах. Этот пустой звук cwei to затронул какую-то струну в душе, вызвав волну отвращения. Радость иссякла, лицо внезапно постарело, глаза ввалились. Необъяснимая тоска киммерийца навалилась с ощущением тщетности всех человеческих стремлений и бессмысленности жизни. Его королевская власть, удовольствия, страхи, амбиции, и вообще все земное внезапно предстало перед ним в образе пыльных сло~ манных игрушек. Границы жизни сжались, и линии бытия сомкнулись, лишив возможности пошевелиться. Уронив львиную голову на могучие руки, он громко застонал.
Потом поднял голову, словно ища пути к бегству. и его взгляд упал на хрустальный кувшин с желтым вином. Быстро поднявшись, наполнил кубок и залпам осуши я его. Потом снова наполнил, и осушил, и снова. Когда он поставил кубок, приятное тепло растеклось по жилам. Вещи и события обрели новый смысл. Темные киммерийские горы скрылись в тумане далеко позади. Жить все-таки хороша, и она оказалась реальностью, а не сном какого-то идиотского божка. Он лениво потянулся, словно гигантский к от, и уселся за стол, осознавая величие и жизненную важность самого себя и своей задачи. Удовлетворенно покусывая стило, он уставился на карту. («Феникс на мече», первый представленный вариант.)
Когда Говард утверждал, что «человек по имени Конан, казалось, неожиданно возник в моем мозгу без каких-либо усилий с моей стороны», он, вероятно, говорил правду. Но не осознавал, что сей акт творения подчинялся глубоко затаенным мотивам: «великая скорбь» Конана отражала «мрачное настроение» Говарда, так же как Киммерия — Темную Долину. Как Темная Долина была самым зловещим воспоминанием Говарда, так «более мрачной страны», чем Киммерия, не существовало в мире для его героя.
Говардовский Конан, по крайней мере на ранних стадиях своего создания, был списан с самого автора, он не являлся мифическим идеализированным персонажем.
«Киммерия», строго говоря, не входит в канонический цикл о Конане, это произведение, которое помогало в создании рассказов о нем: Конан — или Говард — может лишь «помнить» Киммерию. Ужасная страна, само воскрешение оной в памяти вызывает неприятные воспоминания, ее хочется поскорее забыть. Вот почему действие романа никогда не происходит в Киммерии и ни один другой киммериец не упоминается и не может упоминаться на страницах книги.
В «Королеве Черного побережья» Конан объяснит Бёлит, что «пока я жив, я намерен изучать жизнь во всех ее проявлениях. Дайте мне познать сочный вкус мяса и жгучее вино на языке, горячие объятия белых рук, и чтобы кругом пылала битва, клинки звенели, вспыхивали и окрашивались алым… Вот это — жизнь, а духовные тонкости оставим философам и жрецам. Реальность, иллюзия… Я вот что тебе скажу: если этот мир иллюзорен, значит, и сам я — всего лишь иллюзия, а коли так, все окружающее для меня реально. Ну и хорошо: жизнь пылает во мне, я люблю и дерусь… Чего еще?»
Вот о чем на самом деле цикл о Конане — о желании погрузиться в бурную жизнь. Напряженная физическая жизнь Конана проявляется в его отчаянных попытках забыть Киммерию и любые пугающие воспоминания, связанные с этой страной. Вероятно, то же можно сказать о писательской деятельности Говарда, которая может рассматриваться как попытка забыть Темную Долину. Когда Конан бездействует — как в случае начальных глав «Феникса на мече» — и ему напоминают о Киммерии, первая реакция — найти забвение и утопить в вине все мрачные мысли. Разные решения одной и той же проблемы.
После того как родилось стихотворение «Киммерия», выразившее желание бежать из этой страны и забыть о ней как можно быстрее, Говард практически созрел для сочинения первого рассказа о Конане. Когда Говард вернулся в Кросс-Плейнс в феврале 1932 г., перед ним все еще стояла задача создания того, что стало известно как мир Хайбории.
Причины, по которым была придумана Хайборийская эра, были, вероятнее всего, коммерческими. Единственным рынком сбыта для Говарда в 1929 г. стал журнал «Уэйрд тэйлз», но в начале тридцатых перед ним открылось несколько новых рынков, особенно журнал «Восточные рассказы» и недолго просуществовавшие «Солдаты удачи». Говард питал глубокую любовь к истории, его произведения, проданные в «Восточные рассказы», числятся среди лучших. В то же самое время он осознавал трудности, связанные с кропотливой исследовательской работой, требовавшейся для поддержания исторической точности. Задумав вселенную, которая не была нашей, но могла когда-то быть ею, и тщательно выбрав названия и имена, напоминавшие нашу прошлую историю, Говард решил проблему анахронизмов и необходимости длинных пояснительных глав.
Лавкрафт позднее критиковал его за это, но пришел к заключению: «Единственное, что остается — принять всю номенклатуру в том виде, как он ее дает, закрыть глаза на слабые места и быть чертовски благодарным за столь живую искусственно созданную легенду». (Письмо к Дональду Уоллхейму, использованное во введении к «Хайборийской эре», 1938.)
Говард прекрасно умел придумывать вымышленные названия, когда хотел: в рассказах о Кулле, которыми столь восхищался Лавкрафт, описываются империи со странно звучащими именами, такие как Зарфхаана, Валузия и Грондар. Но, назвав метод Говарда «искусственной легендой», Лавкрафт коснулся одного из важнейших факторов, повлиявших на создание Хайборийской эры.
Хотя эта книга не представлена в библиотеке Говарда и не упоминается в его бумагах и переписке, весьма вероятно, что говардовская концепция Хайборийской эры берет свое начало в «Очерках мифологии» (1913) Томаса Булфинча, позволивших автору соединить в связное целое свои литературные порывы и серьезные психологические и автобиографические составляющие, лежавшие в основе создания образа Конана.
Булфинч (1796-1867) глубоко интересовался изучением классики и большую часть свободного времени посвятил написанию цикла книг, популяризировавших классические легенды и мифологические эпизоды. «Очерки мифологии» объединяют три наиболее известные книги, «Эпоха басен» (1855), «Эпоха рыцарства» (1858) и «Легенды Карла Великого, или Средневековый роман» (1863). Под обложками книг Булфинча скрывались героические повествования, происходившие в различных местах и эпохах, как исторических, так и легендарных, то есть, можно сказать, сама суть Хайборийской эры. Таким образом, нет ничего удивительного, что многие названия и имена, использованные Говардом в ранних набросках его воображаемого мира, можно найти у Булфинча, начиная с Конана:
«…Следующее значительное событие — завоевание и колонизация Арморики Максимусом, римским генералом, и Конаном, властителем Миниадока или земли Денбай, в Уэльсе» (Булфинч, «Очерки мифологии»).
Конечно, Говарду было знакомо имя Конан до начала Хай-борийского цикла, поскольку он уже использовал его для главного героя в «Людях тьмы». Но, возможно, это лишь указывает на то, что Говард уже прочитал или читал Булфинча к тому времени.
Что касается родной страны Конана, Киммерии, Булфинч предлагает описание, сходное с тем, что у Говарда:
Недалеко от страны Киммерии в горной пещере обитает мрачный бог Сомпус. Сюда не осмеливается прийти Феб, ни на рассвете, ни в полденьI, ни на закате. Облака и тени поднимаются от земли, и слабо мерцает свет. Птица зари с гребнем на голове никогда не взывает своим криком к Авроре, ни осторожные собаки, пи еще более чуткие гуси не нарушают тишину. Ни дикий зверь, ни скотина, ни шевельнувшаяся на ветру ветка, ни звук людского разговора — ничто. Тишина властвует здесь над всем; но по дну каменного ущелья тенет раса Лета, и от ее мурчания клонит в сон.
Некоторые комментаторы отмечают схожесть говардовского описания Киммерии с Геродотом, но с тем же успехом оно может исходить и от Булфинча, который позаимствовал часть материалов у Геродота. Булфинч добавляет: «Вероятно, древнейшие жители Британии были ветвью великого семейства, известного в истории под названием «кельты». Кембрия, как часто называют Уэльс, предположительно происходит от «кимри», названия, которое валлийские традиции приписывают пришельцам, появившимся на острове с соседнего континента. Оно считается идентичным названиям «киммерийцы» и «кимбрии», под которыми греческие и римские историки описывают варварский народ, распространившийся с севера Эвксинского моря по всей Северо-Западной Европе». В марте 1932 г., в то самое время, когда Говард писал первые рассказы о Конане, он повторял слова Булфинча, когда писал Лавкрафту, что «конечно, большинство авторитетов считают, будто кимбрии германцы, и, вероятно, так и было, но, возможно, они кельтского или смешанного германо-кельтского происхождения, что так или иначе способствует моему желанию изобразить их как кельтов».
Сами по себе эти факторы далеко не являются решающими, но их достаточно для того, чтобы показать — Говард мог использовать широко распространенные легенды в изложении Булфинча как удобный справочный материал для своего собственного Хайборийского мира. Нигде сие не столь очевидно, как в первом рассказе о Конане, «Феникс на мече».
Примерно в мае 1929 г. Говард написал два варианта рассказа о Кулле под названием «Сим топором я буду править!». Рассказ был отправлен в «Аргози» и «Приключения» — и отвергнут ими. Почти три года спустя, в марте 1932 г., Говард отыскал его среди неопубликованных материалов и переписал в «Феникс на мече». Невозможно с точностью сказать, что изменилось между последним вариантом рассказа о Кулле и первым вариантом о Конане, поскольку окончательный вариант «Сим топором я буду править!» до нас не дошел (опубликованный текст является первым, единственным сохранившимся, вариантом). В любом случае описание внешности Кулла было перенесено на Конана, за примечательным исключением, касающимся цвета глаз: серых у атланта и голубых у киммерийца. В конановской версии была также опущена любовная линия, имевшаяся в рассказе о Кулле, которую сменила фантастическая составляющая, что вполне объяснимо, поскольку рассказ о Конане нацелен на рынок фэнтези, в то время как версия о Кулле предназначалась для литературно-художественных журналов. В последовавшие после написания рассказа о Кулле три года Говард начал переписываться с Говардом Филипсом Лавкрафтом. Многие из фантастических рассказов Говарда 1931 г. были попытками писать в стиле Лавкраф-та. Однако к концу года Говард успешно освоил подобный стиль и мог теперь включать лавкрафтовские элементы в свои рассказы, не копируя своего коллегу из Провиденса. Прекрасный пример — лавкрафтовский монстр из упомянутого рассказа, так же как и тот факт, что в опубликованной версии «Безымянные Старцы» сменили «Ктулху, Тсатогуа, Йог-Сотота и Безымянных Старцев» из первого варианта.
В рассказе о Кулле заговорщики носили имена Аскалан-те, Громель, Вольмана, Каануб и Ридондо. В версии о Конане все имена сохранены, кроме Каануба и Ридондо. Замена Каа-нуба на Диона вполне объяснима, поскольку первый упоминался в рассказах о Кулле, которые Говард продал «Уэйрд тэйлз». Однако к Ридондо это не относилось. Почему же имя заменено на Ринальдо? Ринальдо на самом деле появляется у Булфинча: «Ринальдо был одним из четырех сыновей Аймона, женатого на Айе, сестре Карла Великого. Таким образом, Ринальдо был племянником Карла Великого и двоюродным братом Орландо». Не только длинные пассажи о Ринальдо у Булфинча, но и тот факт, что он не всегда был в фаворе при дворе своего короля, является достаточным объяснением тому, что Говард заменил Ридондо на Ринальдо. Оба Ринальдо испытывают двойственные чувства к своим королям.
Кажется вполне вероятным, что все имена, появившиеся между версиями о Кулле и Конане, за примечательным исключением Просперо и Публия (несомненно, происходящих от Шекспира), ведут свое начало от Булфинча:
«Хайборея/Хайбория» и «Аквилония» (слово «хайборийский» не появлялось у Говарда до последнего варианта его эссе «Хайборийская эра». Первоначально оно выглядело как «Хайборейский»): «Когда персонифицируются и не столь существенные предметы и явления, вряд ли стоит ожидать, что того же не будет и с ветрами — Бореем или Аквилоном, северным ветром». Поскольку «хай» по-ирландски означает «страна» и учитывая интерес Говарда ко всему кельтскому, Хайбория, таким образом, означает «страна Борея», или «страна северного ветра».
«Король Нума»: «Говорят, что Нума, второй король Рима…»
«Эпимитей/Эпимитрей» (в первом варианте «Феникса» этот персонаж именовался Эпимитей): «Прометей был одним из титанов, представителей расы гигантов, населявшей землю до сотворения человека. Именно ему и его брату Эпимитею выпала задача создать человека и снабдить его и всех прочих животных способностями, необходимыми для выживания».
«Гиперборея»: «Северная часть земли якобы была населена счастливым народом, именовавшимся гиперборейцами, который жил в вечном блаженстве за высокими горами, пещеры которых посылали пронизывающие порывы северного ветра, приносившие холод народу Эллады (Греции). Их страна была недоступна ни по суше, ни по морю. Они не знали болезней и старости, тягот и войн».
«Гиркания»: «…не в меньшей степени персонаж, чем принц Гиркании…»
«Бритуния и пикты»: «…история Британии, принесенная с противоположного берега Франции, который, под названием Бритуния, был в основном населен уроженцами Британии, которые время от времени перебирались туда, вытесненные из своей собственной страны набегами пиктов и шотландцев». (Конечно, Говард прекрасно знал о пиктах еще до того, как читал Булфинча.)
«Стигия»: как таковая, несколько раз.
«Тот-амон»: «Египтяне считали высшим божеством Амо-на, впоследствии названного Зевсом, или Юпитером Аммо-ном». (Имя «Тот» у Булфинча не встречается.)
«Беотийские/Боссонийские походы»: «Беотийские походы» использовались в первом варианте: «Флот и армия собрались в порту Аулич в Беотии».
«Замора»: как «Зумара».
Второй законченный Говардом рассказ о Конане, «Дочь ледяного исполина», позаимствовал еще больше имен у Булфинча. Идея сюжета, вероятно, возникла у Говарда, когда он писал «Феникса на мече», что можно понять по упоминаниям о днях, проведенных Конаном среди ваниров и асиров, появившимся в этом рассказе:
«Асгард и Ванахейм.— Просперо окинул взглядом карту,— Клянусь Митрой, я почти поверил, что это сказочные страны».
Конан хищно улыбнулся и невольно ощупал многочисленные шрамы на чисто выбритом лице.
«Клянусь Митрой, если бы ты провел свою юность у северных границ Киммерии, ты бы понял, что они вовсе не сказочные! Асгард яежи?п на севере, а Ванахейм на северо-западе от Киммерии, и вдоль границ идет постоянная война. Люди эти высокие, светлокожие и голубоглазые, они похожи языком и внешностью, если не считать того, что у ваниров волом желтые, а у асиров рыжие. Они большие любители эля и драк. Весь день дерутся и пьют эль, а всю мочь ревут дикие песни. Их главный бог — ледяной исполин Имир, и у них нет общего короля, по у каждого племени есть свой вождь».
Конан хищно улыбнулся и невольно ощупал многочисленные шрамы на чисто выбритом лице.
«Клянусь Митрой, если бы ты провел свою юность у северных границ Киммерии, ты бы понял, что они вовсе не сказочные! Асгард лежит на севере, а Ванахейм на северо-западе от Киммерии, и вдоль границ идет постоянная война. Люди эти высокие, светлокожие и голубоглазые, они похожи языком и внешностью, если не считать того, что у ваниров волосы желтые, а у асиров рыжие. Они большие любители эля и драк. Весь день дерутся и пьют эль, а всю ночь ревут дикие песни. Их главный бог — ледяной исполин Имир, и у них нет общего короля, но у каждого племени есть свой вождь».
Следующие имена и названия можно найти как в рассказе Говарда, так и у Булфинча: Асгард, Ванахейм, Имир, Хорса, Хеймдаль, Браги и даже Ледяные гиганты. В то время как Говард уже написал немало рассказов, где упоминаются северные персонажи, в данном случае влияние чувствуется не только в отношении имен: основы сюжета «Дочери ледяного исполина» можно целиком найти у Булфинча. Атали, дочь ледяного исполина у Говарда, обязана Аталанте у Булфинча не только своим именем:
Невинной причиной для столь великой скорби стала дева, чье лицо было чересчур мальчишеским для девушки, но слишком девичьим для юноши. Судьба ее была предсказана, и слова эти таковы: «Аталанта, не выходи замуж; замужество погубит тебя». Придя в ужас от слов оракула, она бежала прочь от общества мужчин и посвятила себя искусству бега. Всем своим ухажерам (коих было у нее множество) она ставила условие, которое, как правило, избавляло ее от преследования: «Я буду добычей того, кто победит меня в беге; но смерть должна стать наказанием для любого, кто попытается, но проиграет». Несмотря на столь жесткое условие, некоторые пытались. (Булфинч.)
Говард объединил эту базовую идею с еще одной переработанной легендой Булфинча, о Дафне и Аполлоне, но поменял их ролями. Хотя Аполлон был богом, а Дафна — смертной, Говард сделал Атали богиней, а Конана смертным. В оригинале Купидон пустил в Аполлона стрелу, пробудившую в нем любовь к Дафне. Говард сохранил идею об обезумевшем от любви Аполлоне (вернее, обезумевшем от страсти Конане), который преследовал девушку, пока она не обратилась за помощью к своему богу-отцу:
Аполлон любил ее, и страстно желал заполучить. [...] Он всюду следовал за ней. Она убегала от него быстрее ветра и ни на мгновение не уступала его мольбам. [...] Нимфа бежала дальше, оставив не услышанными его просьбы. И даже на бегу очаровывала его. Ветер развевал одежды, и ее распущенные волосы свободно ниспадали. Бог потерял терпение, видя, что все у говоры отвергаются, и, подгоняемый Купидоном, пустился следом за ней. Казалось, будто гончая преследует зайца, раскрыв пасть с готовностью схватить добычу, но жертва постоянно от нее ускользает. Так бежали бог и дева — он на крыльях любви, она на крыльях страха. Но преследователь, однако, более быстр и нагоняет ее, его тяжелое дыхание касается ее волос. Ее силы начинают иссякать, и, готовая упасть, она взывает к своему отцу, речному богу: «Помоги мне, Пеней! Пусть земля расступится и поглотит меня, или пусть изменится мая внешность, навлекшая на .меня эту опасность...» (Булфинч; сравните со словами Говарда: «О мой отец, спаси меня!»)
Судя по всему, Говард говорил Кларку Эштону Смиту правду, когда писал: «Эпизод рождался за эпизодом столь быстро, что я едва за ними поспевал. В течение недель я только и делал, что писал про приключения Конана». После того как Говард послал «Феникса на мече» и «Дочь ледяного исполина» Фэрнсуорту Райту в начале марта 1932 г., он даже не стал ждать, примут их или отвергнут, прежде чем начать очередной рассказ — «Бог из чаши».
Для «Бога из чаши» потребовалось три черновика, прежде чем результат удовлетворил Говарда. На этот раз Говард, вероятно, позаимствовал имена и названия из «Жизнеописаний» Плутарха, некоторые из них уже были упомянуты в перечне имен и стран, подготовленном Говардом, когда он писал «Феникса на мече». Сравните имена из Плутарха с их эквивалентами в рассказе Говарда: Эйнарус (Энарус), Деметриус (Деметрио — Говард ошибочно использовал Деметриуса трижды в первом черновике рассказа), Постумиус (Постумо), Дион (Дионус), Ареус (Арус), Девкалион (Девкалион на странице с заметками, Каллиан [Note3 - Публико] в рассказе) и Петинус (как [Note4 - Азтриас] Петаниус). Действие рассказа происходит в Нумалии (у Плутарха упоминается Нумантия), а Паллиано-ва дорога, несомненно, соответствует Аппиевой дороге. Как и в случае с «Фениксом», судя по всему, «влияние» ограничено заимствованием данных имен.
Говард писал эти рассказы очень быстро, один за другим, и его список имен и стран успел устареть. Вероятно, ощущая потенциал нового цикла, Говард начал писать эссе, ставшее известным как «Хайборийская эра». Потребовалось четыре последовательных варианта, прежде чем он удовлетворился результатом. Начавшись с короткого двухстраничного наброска, оно вскоре развилось в произведение на 8000 слов.
За многие годы широко распространилась идея, что Говард сначала написал «Хайборийскую эру», а уже потом рассказы. И родилась она, несомненно, по причине собственных амбициозных слов Говарда: «Когда несколько лет назад я начал писать рассказы о Конане, я подготовил «историю» его эпохи и людей того времени, чтобы придать ему и его сагам ощущение реальности».
Нет никаких сомнений, что у Говарда имелись определенные мысли насчет того, каким должен стать его Хайборийский мир, но никаких попыток систематизации не делалось, пока не были написаны первые три рассказа. Страна Зингара и море Вилайет (Внутреннее море) появились в первом варианте, Офин и Гундерланд — во втором, а Коринфия, Аргос, Офир и Туран — в третьем. Тогда же были подготовлены две очень похожие карты, а также краткие «Заметки о различных народах Хайборийской эры».
Из многих стран, впервые описанных в этих эссе и картах, некоторые так никогда и не были использованы или упомянуты в остальном цикле. Например, термин «Пограничное королевство» появляется лишь в этих документах, а другие просто отвергнуты. «На юге Стигии простираются черные королевства амазонок, кушитов, атлассцев, и смешанная империя Зембабве». Лишь кушиты попали в окончательный цикл. В 1936 г. Говард объяснил свою позицию в письме к П. Шуйлер-Миллеру:
«Я никогда не пытался нанести на карту южные и восточные королевства, хотя достаточно четко мысленно представлял их географию. Однако, описывая их, я ощущаю определенную свободу действий, поскольку представители народов западной Хайбории почти точно так же ничего не знали о народах и странах на юге и востоке, как жители средневековой Европы не знали об Африке и Азии. Описывая народы западной Хайбории, я ощущаю себя ограниченным известными и неизменными границами и территориями, но касательно остального мира я считаю возможным дать больше воли своему воображению. Таким образом, приняв определенную концепцию географии и этнографии, я вынужден ее придерживаться в интересах логической связности. Моя же концепция востока и юга не столь определенна и потому достаточно произвольна».
Говард оставался верным своей концепции Хайборийского мира в том виде, как она вырисовалась в его эссе. По мере того как он писал новые истории о Конане, к ней добавлялись страны и регионы. Однако это не мешало ему повторно использовать имена из отвергнутого рассказа. Например, название «Пунт» впервые было использовано в одном из незаконченных произведений как имя города, но в более поздних рассказах использовалось как название страны.
Закончив работу над этими документами, Говард написал план нового рассказа о Конане, в котором киммериец должен был выступать в роли вора в заморийском городе Маул. Говард решил не воплощать рассказ в жизнь, возможно, вследствие новостей, полученных от Фэрнсуорта Райта. В письме, датированном 10 марта 1932 года, Райт писал:
«Уважаемый мистер Говард! Возвращаю «Дочь ледяного исполина» в отдельном конверте, поскольку она меня не слишком интересует. Но «Феникс меча» [Note5 - так!] местами смотрится просто превосходно. Надеюсь, вы сумеете доработать его и снова прислать. Проблема заключается в двух первых главах. Рассказ начинается довольно скучно, как мне кажется, и читателю трудно сориентироваться. Первая глава хорошо заканчивается, а вторая отлично начинается, но после того, как подробно описана личность короля Конана, она выглядит слишком перегруженной текстом. Думаю, стоит переписать и самую последнюю страницу, поскольку она выглядит несколько слабовато после предшествующих ей событий».
Учитывая труд, вложенный Говардом в создание нового цикла, новость наверняка явилась для него ударом, тем более что «Бог из чаши», отправленный издателю несколько дней спустя после первых двух рассказов, был также отвергнут. «Бог из чаши» лег в архив.
Однако Говард остался достаточно высокого мнения о «Дочери ледяного исполина», чтобы отдать ее несколько месяцев спустя в один из фэнзинов — заменив имя Конан на Амра — под названием «Дочь ледяного короля». (Тем временем «Дочь ледяного короля», возможно, была безуспешно отправлена в другой журнал.) К тому времени, когда «Дочь ледяного короля» опубликовали в 1934 г., читатели, знакомые с рассказами о Конане, не могли не заметить, что имя Амра упоминалось в «Алой цитадели» (опубликованной в «Уэйрд тэйлз» за январь 1933 г.) как вымышленное имя Конана.
Говард затем переработал «Феникса на мече» в соответствии с предложениями Райта, исключив длинные описания Хайборийского мира и использовав названия стран в только что созданных «Немедийских хрониках». Несколько дней спустя Говард отправил новый вариант, и в апреле 1932 г. мог сообщить Лавкрафту:
«Я работал над новым персонажем, снабдив его новой эрой — Хайборийской, о которой люди забыли, но которая сохраняется в классических названиях и искаженных мифах. Райт отклонил большую часть цикла, но я все же продал ему один рассказ — «Феникс на мече», в котором говорится о приключениях короля Конана из Киммерии в королевстве Аквилония».
Под «большей частью цикла» Говард подразумевал «Дочь ледяного исполина» и «Бога из чаши».
Закончив и отправив переработанную версию «Феникса на мече», Говард немедленно приступил к написанию нового рассказа о Конане, который должен был стать первым, действительно содержащим его новую концепцию Хайборийского мира. Идея «Башни Слона», вероятно, родилась у Говарда, когда он перерабатывал «Феникса на мече» (в окончательном варианте которого упоминается «Замора с ее темноволосыми женщинами и таинственными башнями, где обитают пауки»). Новый рассказ зародился из пепла никогда не воплотившегося в жизнь наброска, упоминавшегося выше, в котором (как и в «Башне») Конан — вор в заморийском городе Маул. Ранний этап создания Конана завершился. Говард теперь имел четкое представление не только о своем персонаже, но и о вселенной, в которой он действовал.
«Башня Слона» — один из лучших рассказов о Конане, в который Говард мастерски ввел максимально возможное число элементов Хайборийского мира. Он начинает рассказ с пользующейся дурной репутацией таверны, населив ее представителями множества хайборийских народов — за исключением, естественно, других киммерийцев:
Кутили здесь карманники с их ловкими пальцами, беспощадные похитители людей, искусные скалолазы — покорители фасадов зданий, хвастливые наемные убийцы со своими потаскушками, женщины, ярко раскрашенные дешевой косметикой, с пронзительными голосами. Отпетые жулики чувствовали себя здесь как дома и составляли большую часть публики — темноволосые, черноглазые заморийцы с кинжалом в рукаве и ложью в сердце. А кроме них — оолки из полудюжины чужеземных стран, и среди них огромный гипербореец, молчаливый, опасный, с могучим двуручным мечом на боку — ибо в <- Прожорливой глотке» мужчины носили свое оружие открыто. Кроме того, находился здесь фальшивомонетчик из Шема с горбатым носом и узенькой иссиня-черной бородкой. Косоглазая бритунская девка сидела на коленях гандерландца со светло-каштановыми волосами — он был из бродяжничающих наемников и сейчас находился в бессрочном отпуске, который взял у разбитой армии. И жирный висельник, чьи сальные шутки вызывали громовой хохот,— по профессии он был похитителем людей. Он явился из далекого Кофа, чтобы принести заморийцам (которые рождались с такой ловкостью в подобного рода ремесле, какая ему и не снилось) искусство красть женщин.
Далее в рассказе Говард заставил Иаг-коша объяснить Конану — и читателю — наиболее важные этапы создания Хайборийского мира:
И видели мы, как люди появились, поднявшись над стадией обезьян, и воздвигли прекрасные города Валузии, Камелии, Киммерии и сестер их. И видели мы, как пали они под натиском диких атлантов, и пиктов, и лемурийцев. И видели мы, как вздулись моря и поглотит их воды Атлантиду и Лемурию, и острова Пиктов, и великолепные грады. И видели мы, как те с островов Пиктов и Атлантиды, кто пережил катастрофу, вновь основали царства, но уже в каменной эре, и как пали и они в кровавых войнах. И видели мы, как скатились пикты в бездну варварства и как атланты опустились еще ниже и возвратились к стадии обезьян. И видели мы, как новые дикари с ледяного севера волна за волною устремлялись на юг в захватнических походах, как основали они новые цивилизации и заложили новые царства — Немедию, Коф, Аквшонию и прочие. И видели мы, как твой народ, некогда бывший атлантами, восстал под новым именем из тех обезьян, что влачит дни свои в джунглях. И видели мы, как выходцы из Лемурии, устоявшие перед катаклизмом, поднялись из примитивной стадии и, образовав народ гирканцев, двинулись на запад. И видели мы, как эта демонская раса, уцелевшие потомки древнейшей культуры тех еще времен, что были прежде погружения Атлантиды на дно морское,— как вновь устремились они к вершинам цивилизации и власти и основали проклятое королевство Замора.
Говард отправил новый рассказ издателю в конце месяца, и несколько дней спустя мог сообщить Лавкрафту: «Райт взял еще один рассказ из цикла о Конане из Киммерии, «Башня Слона», действие которого происходит среди населенных пауками украшенных драгоценными камнями башен Проклятой Заморы, когда Конан был еще вором, до того как стал королем».
Всего лишь за один месяц, март 1932 г., Говард «без особых усилий с его стороны» написал около 250 страниц материала о Конане, но продал только два рассказа. Похоже, что в течение нескольких последующих недель Говард над Конаном не работал. Вероятно, ему не хотелось заваливать «Уэйрд тэйлз» новыми рассказами о Конане, пока не выйдут те, что были приняты. Но Хайборийский мир постоянно присутствовал в мыслях Говарда.
Один из элементов первоначального этапа создания цикла, по-видимому, исчез — тема воспоминаний/перевоплощения, присутствовавшая в «Людях тьмы», «Киммерии» и ранних вариантах «Феникса на мече». Удивительный факт, учитывая важность, которую мы приписываем этой теме в процессе самого возникновения цикла о Конане. Фактически, закончив первый рассказ, Говард упоминал в письме Лавкрафту, что он также работает над «мифическом периодом древней истории тех времен, когда нынешний штаг Техас был большим плато, простиравшимся от Скалистых гор до моря — до того, как местность к югу от Кэп-рока разрушилась, образовав холмистые степи, которые теперь составляют этот регион». Речь идет о рассказе «Шествующий из Валгаллы», в его первом варианте. Рассказ, как водится, был отклонен в мае Фэрнсуортом Райтом. «Шествующий из Валгаллы» стал первым из рассказов о Джеймсе Эллисоне. Эллисон — калека-техасец, обреченный на однообразное существование, который обретает возможность переживать прошлые героические жизни.
В октябре 1933 г. Говард писал Кларку Эштону Смиту, что в «Саду ужаса» — еще одном рассказе о Джеймсе Эллисоне — «рассматривается одна из моих разнообразных концепций Хайборийского и пост-Хайборийского мира». Чтобы полностью понять смысл сказанного, Смиту следует ознакомится с одним из черновиков «Шествующего из Валгаллы», где диалог с Иштар существенно отличается от опубликованной версии:
«Слушай, и я расскажу тебе! — воскликнула она, бросаясь передо мной на колени и хватаясь за край моей туники.— Только послушай, а потам позволь мне ту малость, о которой я прошу! Я Иштар, дочь короля туманной Лемурии, которую давным-давно поглотило море. Тот-Амон, чародей из Стигии, ненавидел моего отца и, чтобы досадить ему, наложила на меня проклятие вечной жизни!
О, я прожила столько долгих, утомительных веков! Я видела, как Атлантида и Лемурия погружаются в воды и как появились первые хайборийцы. Но больше тысячи лет я провела в этих покоях, под золотъш куполом храма Хему, куда привезла меня галера из далекого Кхитая… (Неопубликованный черновик.)
Таким образом, «Хайборийская эра» приготовилась стать чем-то большим, нежели просто мир Конана, и вошла в рассказы о Джеймсе Эллисоне. Несколько позже Говард также начал, но не закончил рассказ, действие которого происходит в наше время и в котором упоминается «Хайборийская эра» (фрагмент опубликован в «Собрании сочинений Говарда», 1979), и продал «Повелителя кольца», еще один рассказ о перевоплощении, где упоминаются Тот-Амон, его кольцо и Стигия.
В январе 1932 г. Говард начал работать над «Алой цитаделью» («Уэйрд тэйлз», январь 1933 г.). Это второй рассказ, где идет речь о Конане как короле Аквилонии, но в нем намного больше средневековых деталей, чем в «Фениксе на мече». «Алая цитадель» — первый рассказ о Конане, демонстрирующий интерес Говарда к истории и эпосу. Вполне вероятно, описанный у Булфинча эпизод дал идею для начала рассказа, где предполагаемые союзники ведут Конана и его армию в засаду. Описывая битву при Ронсевале, Булфинч пишет:
Марсилий начал жаловаться, не как послу, но как другу, на ущерб, который нанес ему Карл, вторгшись в его владения и желая, отобрать у него королевство и отдать Орландо, пока наконец явно не высказал, предположение, что если бы этого тщеславного паладина не было в живых, хорошие люди получили бы причитающееся по праву. Ган [...] воскликнул: «Каждое твое слово — прайда; он должен умереть, и должен умереть также Оливер, который нанес мне столь подлый удар при дворе. [...] Я все спланировал. Я уже обо всем договорился с их господином, которому успех вскружил голову. Орландо придет к твоим границам, в Ронсеваль, чтобы получить дань. Карл будет ждать его у подножия гор. Орландо приведет с собой лишь небольшое войско, у тебя же, когда ты с ним встретишься, за спиной окажется вся твоя армия. Ты окружишь его, и кто тогда получит дань?»
Из этого короткого отрывка Говард создал эпопею, которая ничем не была обязана Булфинчу. Зачем что-либо заимствовать, если сама цель создания Хайборийского мира заключалась в том, чтобы быть свободным от исторических ограничений? Прочитанное Говардом стало лишь плацдармом, с которого начиналось создание рассказов, являвшихся полностью его собственными: например, кто бы мог заметить, что «Белый отряд» и «Сэр Найджел» сэра Артура Конана Дойла с большой долей вероятности дали Говарду некоторые базовые данные для опубликованной версии «Алой цитадели»? В письме, полученном Лавкрафтом 9 августа 1932 г., Говард между делом отметил: «Как и Сэмкину Эйлуорду, мне начинают нравиться люди, в которых есть капля горечи». Сэмкин Эйлуорд — персонаж романов Дойла, действие коих происходит в средневековой Англии и Франции во время Столетней войны. В опубликованной версии «Алой цитадели» есть загадочное упоминание о «земле, раздираемой войной баронов». В первых вариантах рассказа эта фраза выглядит куда более детально: «У аристократов долгая память, они наверняка помнят богатых торговцев, обильно жертвовавших средства на дело Конана, они помнят крепких йоменов, с которыми Конан разрушил власть феодалов в Войне Баронов». Причина смягчения фразы проста: в Англии действительно была историческая «Война Баронов» в тринадцатом веке, на которую ссылается Дойл в «Сэре Найджеле». Похожий пример можно найти в упоминании о том, что «шесть богатых торговцев, посланных с делегацией протеста, были схвачены и бесцеремонно обезглавлены» («Алая цитадель»).
Вероятно, источником служит знаменитый исторический эпизод о шести горожанах из Кале, хотя те на самом деле избежали смерти. Факт сей упоминается у Дойла: «Только представьте — он поклялся повесить шесть жителей этого самого города [Note8 - то есть Кале], но тем не менее их простил». Многое из средневековой терминологии в рассказе Говарда, в особенности касающейся доспехов и оружия, также вполне может иметь своим источником романы Дойла.
«Алая цитадель» была первым рассказом, где упоминается относящийся к Хайборийской эре эквивалент африканского побережья, в сцене, где тюремщик узнает Конана как «Амру»: «имя, под которым киммериец известен кушитам в дни своего пиратства — Амра, Лев». Таким образом, точно так же, как «Башня Слона» следует за упоминанием Заморы в «Фениксе на мече», действие следующего рассказа о Конане должно было происходить в экзотическом регионе Хайборийского мира.
Завершенная примерно в августе 1932 г. «Королева Черного побережья» — один из самых знаменитых рассказов о Конане, что вполне понятно. Его ценная составляющая, конечно, пиратка Бёлит (в первом варианте носившая имя Тамерис), первый значительный женский персонаж, появившийся в рассказах о Конане. Чтобы закончить рассказ, Говарду потребовалось четыре последовательных варианта, и, судя по ним, он не слишком представлял, каким образом рассказ завершится. Вероятно, он понимал, что реальная сила рассказа заключается не в его сюжете, но в странных отношениях, связывающих Конана и Бёлит.
В первом варианте Бёлит (Тамерис) заявляет, что хранит свою девственность: «Я Тамерис, королева Черного побережья, и я не знала объятий ни одного мужчины! Ни один мужчина, белый или черный, не может сказать, что получил в дар мои уста и мою любовь! Я всегда хранила себя неоскверненной для мужчины, которого, как я знала, однажды встречу».
Отношения между Конаном и Бёлит, несмотря на их любовную подоплеку, далеки от обычных бульварных амурных историй. В течение всего рассказа, и в особенности в ранних вариантах, их отношения сопровождаются скрытыми проявлениями садизма. В опубликованном варианте слова «Возьми меня и сокруши своей яростной любовью» соответствуют словам в более ранних вариантах: «Возьми меня, сокруши и истерзай своей яростной любовью!» Это далеко не единственный пример. В третьем варианте сразу за строкой диалога: «Что ж,— рассеянно сказала она, почти не глядя на него,— я доставлю на борт добычу» следуют такие строки:
«Конан, прищурившись, посмотрел на нее, чувствуя нарастающую мрачную ревность, не отводя взгляда от темных жемчужин на ее белой как слоновая кость груди. Он ощутил первобытное желание сорвать их с ее шеи и бросить в реку. Впервые у него возникло желание стиснуть железные пальцы на черных локонах подруги и наброситься на нее».
Мы не знаем, смягчил ли сам Говард свой рассказ в окончательном варианте, или это стало результатом редакторского вмешательства Фэрнсуорта Райта. Сравнение нескольких более поздних рассказов о Конане, для которых существуют окончательные машинописи с их опубликованными вариантами, показывает, что Райт систематически подвергал цензуре строки диалогов, которые полагал чересчур «чувственными».
Также в этом жестоком и мрачном рассказе Говард бегло знакомит читателя с жизненной философией киммерийца, в разговоре о религии и жизни после смерти между Конаном и Бёлит:
«А кому молится твое племя? Я ни разу не слышала, чтобы ты кого-нибудь призывал».
«Наш бог — это Кром, обитающий в пещере громадной горы, и призывать его без толку, ибо жизнь или смерть человека его мало волнует.
Чем привлекать к себе его внимание, лучше уж промолчать, не то дождешься несчастий вместо удачи! Он угрюм и не знает любви, но при рождении он наделяет нас жизненной силой и волей драться за жизнь. И, если подумать — чего еще нам просить у богов?»
«Вера моего народа не сулит особой надежды ни здесь, ни в будущей жизни. Земное существование, есть бессмысленное страдание и борьба, обреченная на поражение, а единственная утеха для нас — безумное вдохновение битвы. Когда мы умираем, наши души пускаются в вечное странствие сквозь туман, под низкими облаками, несущимися на ледяных ветрах».
С 7 мая до 23 июля 1932 г. в журнале «Кольерс» печатался с продолжением последний роман Сакса Ромера «Маска Фу Манчу». Несколько недель спустя он вышел в свет, и еще до конца года по нему сняли фильм. Ромер был давним любимым автором Говарда, в чьей библиотеке имелось немало его книг, так что он наверняка заметил новое произведение, тем более под особо привлекательной обложкой «Кольерса». В «Маске Фу Манчу» описывается неудавшаяся попытка китайского мудреца возродить культ Моканны, «иногда именуемого Пророком под Вуалью».
«[Моканна] около 770 года нашей эры объявил себя воплощением Бога и привлек в свою секту многие тысячи последователей. Он пересмотрел Коран. Его власть стала столь велика, что калиф Аль Махди был вынужден бросить против него довольно большую армию. Моканна слыл чудовищным созданием. Черты его были столь изуродованы, что на него было страшно смотреть… Он и его приспешники отравили себя в час поражения. С тех пор до сегодняшнего дня никто не знал, где он похоронен» («Маска Фу Манчу», глава 4).
Роман Ромера начинается сразу же после того, как была обнаружена могила Моканны в Хорассане, реликвии извлечены из нее, а сама могила — уничтожена, как мера предосторожности против фанатиков. Однако «возглас — «Моканна воскрес» — пронесся по всему Афганистану… Никому из кочевников, которые, как вы справедливо подозреваете, все еще верны традициям Моканны, и в голову не могло прийти, что вы или вообще кто-то из людей имеет отношение к взрыву, который превратил одинокое святилище в пыльную яму».
На этих соблазнительных предпосылках Ромер построил роман в стиле детектива о «желтой угрозе», сюжет которого вращается вокруг тщетных попыток Фу Манчу спасти реликвии из гробницы, чтобы сыграть роль нового воплощения Моканны. Вполне вероятно, Говард понял неиспользованный потенциал романа Ромера и начал писать эпическое произведение об успешном воскрешении «пророка под вуалью», первой задачей которого было объединить кланы кочевников в завоевательной войне, угрожающей хайборийским (то есть индоевропейским) народам. Ромер был связан требованиями исторической достоверности, которые Хайборийская эра Говарда могла игнорировать, и таким образом родился «Черный колосс»:
Из пустыни, которая, лежит к востоку от Стигии.. далеко на юг от Кофийских холмов, доходили слухи, будто среди кочевников появился новый пророк. Говорили о межплеменной войне, о собирающихся на юго-востоке стервятниках и о жутком предводителе, который вел свои быстро увеличивавшиеся орды к победе.. [Стигийские] жрецы пытались при помощи магии сразиться с силой пустынного колдуна, которого люди звали Наток, Скрывающий лицо, ибо черты его всегда скрывались под маской.
В романе Ромера могила Моканны находится в «Хорассе», в то время как рассказ Говарда начинается в «Хорадже» — в плане рассказа это место именуется «Хораспар». Сюжет рассказа Говарда, вероятно, основан на материалах по истории Месопотамии, которые он в то время изучал. Появление Бёлит (ассирийское имя) в «Королеве Черного побережья» уже указывает на интерес Говарда к этой теме, которая нашла свое окончательное выражение в рассказе 1932 г. «Дом Арабу».
Как и в случае с «Королевой Черного побережья», в «Черном колоссе» предполагались несколько сцен истязаний. В плане рассказа Говард пишет, что Ясмела «сорвала с самой красивой служанки одежду и растянула плачущую девушку на алтаре, но ей не хватило смелости или жестокости принести ее в жертву», а в первом черновике он написал: «Каждый день ее рождения, до двадцати лет, Ясмелу укладывали на колени статуи в храме Иштар, и жрица секла ее розгами, чтобы научить смирению перед богиней».
Даже в опубликованной версии рассказ содержит немало сексуальных намеков, от слов Хотана «Я научу тебя древнему забытому искусству удовольствия» до сомнений Ясмелы: «Мне не к лицу появляться перед святилищем одетой в шелка. Я приду нагой, на коленях, как полагается молящейся, чтобы Митра не счел, будто мне недостает покорности». Что касается завершения рассказа, то Говард сам комментировал его в письме Тевису Клайду Смиту:
За прошедшие годы мои герои перестали быть столь высокоморальными. Один из моих последних проданных рассказов заканчивается сексуальным сношением вместо обычной резни, Мой меченосец хватает принцессу —уже основательно потрепанную злодеем — и швыряет ее на алтарь забытых богов, в то время как снаружи идет сражение и бойня, и в сумерках на происходящее взирают останки злодея, пригвожденного к стене героем. Не знаю, насколько понравится читателям, помогу побиться о заклад, что некоторым понравится. У среднего человека есть тайное желание быть развязным пьяным убийцей, насильником и головорезом. (Говард — Т. К. Смиту, примерно декабрь 1932, не опубликовано.)
Интересно отметить, что в первом варианте рассказ заканчивается иначе:
Несколько мгновений он держал ее в объятиях, потом оттолкнул.
«Демоны Крома! — проворчал он.— Сегодня погибли сорок с лишним тысяч человек, а я болтаюсь здесь, лаская хнычущую девчонку! Надень на себя что-нибудь, и убираемся отсюда. Дело не ждет».
Спорный вопрос, был ли сам Говард «средним человеком», но, когда он представил свой рассказ, у Райта, судя по всему, не появилось никаких нареканий по поводу сексуальных элементов, единственное замечание касалось длины рассказа, который он, вероятно, счел чересчур затянутым. Сам Говард сокращал рассказ с каждым очередным вариантом и согласился с требованием Райта. Но техасец, похоже, понимал, что сексуальные элементы помогают ему продавать рассказы о Конане. Судя по всему, Райт куда больше возражал против «сквернословия» в диалогах, чем против «вызывающих» сцен.
Следующие три рассказа о Конане, «Тени в лунном свете», «Сумерки Ксутала» и «Колодец черных демонов», были написаны именно в таком порядке — и с очень небольшим перерывом — между ноябрем и декабрем 1932 г. Во всех трех действуют скудно одетые женские персонажи, которых неумолимо влечет к киммерийцу. Все три были проданы немедленно. За исключением «Дочери ледяного исполина» и «Башни Слона», все предыдущие рассказы о Конане проходили в процессе своего создания через три или четыре редакции. В противоположность им, для новых рассказов потребовалось лишь по два варианта — черновик и окончательная версия. Продажа «Черного колосса» убедила Говарда, что качество и тщательное выписывание героев — не самые существенные черты, когда речь идет о продаже. Неудивительно, что «Черный колосс» стал первым рассказом о Конане, отраженным на обложке «Уэйрд тэйлз» в июньском номере 1933 г., за которым в сентябре последовали «Сумерки Ксутала» (опубликованный под названием «Ползучая тень»). Интересно отметить, что как на той, так и на другой обложке Конан не фигурирует, зато изображены героини, обнаженные настолько, насколько могла позволить цензура. «Колодец черных демонов» появился в следующем месяце, в то время как намного ее превосходящая «Королева Черного побережья» была опубликована лишь в выпуске за май 1934 г. Вероятно, не случайно Маргарет Брюндейдж, достигшая совершенства в изображении скудно одетых женщин, стала постоянным автором обложек «Уэйрд тэйлз» в 1933 г.
Из этих трех ничем не выделяющихся рассказов о Конане наиболее интересен «Сумерки Ксутала». Комментируя его в письме Кларку Эштону Смиту, Говард писал: «На самом деле он посвящен не только рубке на мечах, как можно было бы решить на основе аннотации». Основной сюжет рассказа — Конан и некая женщина находят уединенный остров, который населяют деградировавшие жители и злобная колдунья,— впоследствии был существенно обогащен и развит в рассказе «Гвозди с красными шляпками» (май 1935). Тема эта вызвала глубокий психологический резонанс в душе Говарда. Однако в конце 1932 г. Говард не готов еще отнестись к ней так, как она того заслуживала, и «Сумерки Ксутала» бледнеют в сравнении с будущим рассказом о Конане.
Если Говарду потребовалось всего два варианта, чтобы закончить несколько последних произведений, то рассказ «Сплошь негодяи в доме» — вероятнее всего, написанный в январе 1933 г.— сделал еще шаг в этом направлении. В январе 1934 г. Говард писал Кларку Эштону Смиту:
«Рад, что вам понравились «Сплошь негодяи в доме». Это один из тех рассказов, который словно писался сам собой. Я даже ни разу его не переписывал. Насколько помню, лишь стер и поменял в нем одно слово, а потом послал издателю. У меня просто раскалывалась голова, когда я писал первую половину, но, похоже, это никак не повлияло на работу. Жаль, мне не удается всегда писать с подобной же легкостью. Обычно я переписываю один или два раза даже мои истории о Конане, а все остальное перелопачиваю от начала до конца».
«Сплошь негодяи в доме» было последним рассказом о Конане, основанном на интересе Говарда к ассирийской истории. К этому времени он все больше интересовался историей и легендами американского Юго-Запада. Бран Мак-Морн, Тэрлоу О'Брайен, Кормак Мак-Арт и Кулл теперь принадлежали к литературному прошлому Говарда. За несколько коротких месяцев ему предстояло создать наиболее успешный с коммерческой точки зрения цикл — рассказы о Брекенридже Элкинсе, написанные в стиле вестерна-бурлеска. В апреле 1932 г. Говард уже писал Лавкрафту: «Я пытаюсь окутать мои родные края таинственной атмосферой, запечатленной на реалистичном фоне. «Ужас из кургана» в последних «Уэйрд тэйлз» — слабая попытка подобного рода». Затем появились «Человек на земле» и «Сердце старого Гарфилда», где фон американского Запада смешивается с фантастикой.
В декабре 1932 г. Говард вступил в переписку с Огастом В. Дерлетом, писавшим как фантастические рассказы, так и провинциальную литературу, и оба вскоре начали обмениваться историями и традициями родных краев. В письме, датированном 29 декабря 1932 г., Говард спрашивал Дерлета: «Вы наверняка слышали о Квана Паркере, великом вожде команчей, сыне Пета Ноконы и Синтии Энн Паркер?» Дерлет, вероятно, не слышал, и попросил Говарда рассказать эту историю. Говард, как и большинство техасцев, был с ней знаком, но тем не менее ему потребовались дополнительные сведения, прежде чем ответить. В длинном письме Дерлету, в частности, говорится:
В 1836 году, когда техасцы сражались за свою свободу, команчи особенно смело нападали на разбросанные, поселения, и во время одного из таких нападений пал форт Паркер. Несколько сотен команчей и кайова буквально стерли его с лица земли, вместе с большей частью обитателей... Форт Паркер ушел в забвение, и среди захваченных в плен женщин и детей оказались Синтия Энн Паркер, девяти лет, и ее шестилетний брат Джон.
Их захватили разные кланы. Джон был воспитан как индеец, но никогда не забывал свои белые корни. При виде молодой мексиканской девушки, донны Хуаниты Эспинозы, в плену среди краснокожих пробудилось спящее наследие его предков. Он бежал из племени, забрав ее с собой, и они поженились...
Вероятно, именно в истории Синтии Энн и Джона Говард нашел вдохновение для следующего рассказа о Конане, «Долина пропавших женщин» (написанном примерно в феврале 1933 г.). В этом рассказе говорится, что Конан несколько месяцев жил среди африканских племен, вернее, их эквивалента Хайборийской эры. В деревне Баджудж он обнаруживает белую пленницу, Ливию. Как и у Синтии Энн Паркер, у Ливии был брат — «Этим утром моего брата замучили и разрубили на части прямо на моих глазах» — и их захватило в плен враждебное племя. И точно так же, как при виде донны Эспинозы «пробудилось спящее наследие» в крови Джона, так и Ливия пробуждает похожие чувства у Конана: «Я не собака, чтобы оставить белую женщину в лапах чернокожего». С этого момента сюжеты расходятся. Конан успешно побеждает неубедительно описанного «черного демона», затем дает слово Ливии отправить ее обратно к ее народу, естественно, без обещаний на ней жениться.
Неудивительно, что рассказ продать не удалось. Если Говард и пытался втайне привнести свой растущий интерес к западным легендам в рассказы о Конане, то делал это чересчур утонченно: невозможно определить источник, не имея доступа к дополнительным документам. Убедительная история Синтии Энн и Джона Паркеров теряется среди не выглядящих серьезными сверхъестественных опасностей и склонности Ливии к наготе. Что касается расистского подтекста — хотя жестокий этноцентризм рассказа понятен, учитывая его происхождение с точки зрения англосаксонского поселенца девятнадцатого века, с заменой индейцев на негров, для современной аудитории это не слишком приятное чтение. Так или иначе, первое вторжение Говарда в американско-юго-западную версию Хайборийской эры оказалось неудачей, и прошел еще год, прежде чем он повторил попытку.
«Долина пропавших женщин» была, вероятно, отвергнута Райтом, хотя на сей счет не сохранилось никаких документов. Так закончился первый Конановский период Говарда. Он не возвращался к своему персонажу до конца 1933 г. Чуть больше чем за год он закончил двенадцать рассказов о Конане, продав девять. В то время как первые рассказы были в целом выше среднего, более поздние демонстрировали явную тенденцию к шаблонности. Они начинали походить на те, которым Роберт Блох выносил приговор на страницах для писем в «Уэйрд тэйлз».
Из девяти принятых рассказов только три были опубликованы к весне 1933 г., и Райту потребовалось больше года, чтобы опубликовать остальные. Для Говарда пришло время сосредоточиться на других рынках сбыта. Депрессия основательно подкосила индустрию дешевых журналов, и для Говарда не оставалось иного выхода.
В мае 1933 г. британский издатель Денис Арчер связался с Говардом на тему возможной книжной публикации в Англии. Говард выбрал свои лучшие рассказы и отправил их 15 июня. Из восьми отобранных рассказов два были о Конане: «Башня Слона» и «Алая цитадель». Столь малое число рассказов о Конане отражает не плохое мнение Говарда о них, а лишь тот факт, что «Уэйрд тэйлз» обладали правом первой публикации. Соответственно, большинство рассказов о Конане не могли быть включены в число тех, которые Говард отправил другому издателю. Поскольку «Уэйрд тэйлз» не возвращали рукописи после публикации, Говард перепечатал «Алую цитадель» из журнала, слегка подправив в процессе текст, а «Башню Слона» послал прямо на вырезанных журнальных страницах. До самого января 1934 г. он не получал никаких известий от Арчера, который отклонил его рассказы, но предложил прислать вместо них роман.
Трудно определить точную дату написания фрагментов из Конана, представленных в этом томе.
Оба были написаны в 1933 г., второй — после апреля 1933 г. Заманчиво рассматривать их как неудачные попытки возобновить цикл о Конане после паузы в несколько месяцев. В октябре 1933 г. Говард писал Кларку Эштону Смиту: «У Райта еще не опубликованы три рассказа о Конане: «Железные тени Луны», «Королева Черного побережья» и «Сплошь негодяи в доме». Сейчас я работаю над еще одним, которому пока не дал названия». Несколько недель спустя он писал Смиту: «Райт недавно принял еще один рассказ о Конане, «Железный демон"».
«Железный демон», первый рассказ о Конане, законченный после «Долины пропавших женщин», не был полностью оригинальным, позаимствовав многие элементы из рассказа «Тени в лунном свете», написанного годом раньше. Видимо, Говарду потребовалось некоторое время, чтобы вновь погрузиться в мир киммерийца после долгого отсутствия. Как он однажды писал Кларку Эштону Смиту по поводу своих персонажей, «неожиданно я обнаружил, что потерял контакт с собственной концепцией, словно у меня на плече сидел некий друг, направлявший мои усилия, и вдруг он встал и ушел, оставив в поисках другого персонажа».
Весной 1933 г., осознав необходимость расширять рынок сбыта, Говард стал пользоваться услугами Отиса Эделберта Клайна в качестве своего агента. Клайн немедленно предложил ему попробовать писать в разных жанрах, чтобы повысить шансы продаж. К концу 1933 г. Говард писал рассказы на разные темы — детективные, боксерские, исторические и вестерны, а также экспериментировал с более длинными приключенческими произведениями. Ничем не выдающиеся рассказы о Конане остались на несколько месяцев позади, и после нескольких неуверенных попыток вновь начать цикл Говард наконец снова смог писать о киммерийце.
Я особенно признателен Гленну Лорду за постоянную помощь и поддержку и за предоставленные экземпляры рукописей Говарда. Особая благодарность Расти Берку и Лео Грину за их замечания и критику.
Патрис Луине