Но в лавке менялы-Юркисса Конана ждало разочарование: сам Юркис лежал на огромной кровати в тёмной задней комнате, и, судя по-всему, его земное существование подходило к концу: обжигающее дыхание горящего и сотрясающегося в лихорадке тела ощущалось даже на расстоянии двух шагов, а покрасневшее лицо даже словно светилось в полумраке каморки! Велтран поцокал зубом. Конан прокашлялся.
Сухопарый старец, дряблую кожу лица которого покрывали коричневые, почти чёрные, пятна, а сама кожа теперь не обтягивала кости черепа, а, казалось, существовала как бы отдельно, проваливаясь или выпирая в самых неожиданных местах, разлепил опухшие глаза, поморгал, и с полминуты щурился, всматриваясь в посетителей. Сказал:
— Малика, оставь нас.
Крупная пожилая женщина, главная жена Юркиса, скривила рот на бок, но возразить своему господину не посмела. Уходя, зыркнула на Конана пронзительным чёрным глазом. Еле слышным шёпотом сказала:
— Прошу тебя, капитан Конан! Вы же видите!.. Не дольше десяти минут! Да и то — только в память о твоих давних услугах! — после чего скрылась за парчовой занавесью, отделявшей заднюю часть опочивальни больного. Но Конан мог бы поспорить, что никуда женщина, разумеется, не уйдёт, а так и останется где-нибудь в тёмном уголке, прильнув чутким ухом к занавеске: подслушивать!
Ну, собственно, на то и жёны. И женщины.
— Подойдите ближе, Конан, Велтран. Моё почтение. Давненько вы не посещали моё заведение. Похоже, дела у вас пошли в гору.
— Спасибо на добром слове, Юркис. — зингарец, более тактичный и дипломатичный, чем всегда прямолинейный и конкретный, как удар топора, варвар, сразу взял инициативу в свои руки, — Да, в последнее время дела идут, хвала Мирте Пресветлому, неплохо. А что же приключилось с тобой? Мы так привыкли видеть тебя деловым и шустрым, что сейчас смотреть на тебя — настоящее мученье для наших чувствительных сердец!
Старик покудахтал. Очевидно, это должно было изображать смех. Конан и Велтран переглянулись, но промолчали. Старик пояснил:
— Люблю я тебя, Велтран. Ты — настоящий дипломат. Тебе бы в Диване каком заседать, да Фармоны-указы всякие сочинять да подписывать… А вот если вспомнить получше, в нашу предпоследнюю встречу именно ты сказал, что скорее прирежешь меня, чем согласишься на сорок процентов… Ну, ладно-ладно, — заметив вскинувшееся покрасневшее лицо киммерийца, собирающегося встать на защиту верного помощника, Юркисс поторопился уйти от скользкой темы, — Я так думаю, вы пришли два года спустя не для того, чтоб ворошить старые обиды.
Выкладывайте.
— Вот это — мужской разговор. — теперь Конан перехватил инициативу, подумав, что прожженный плут правильно делает, что сразу переходит к сути — может, ему и осталось-то… Несколько дней! Или даже — часов. И дорога каждая минута! — Как насчёт того, чтоб подзаработать?
— С моим большим удовольствием! — старик снова покудахтал, — Однако, разумеется, на долю, меньше, чем в двадцать процентов я не соглашусь!
Конан опешил:
— Какие двадцать процентов?! Ты — о чём? Я же ещё не начал…
— И не надо тебе начинать, Конан-киммериец. — по виду менялы теперь никто не сказал бы, что он только что был при смерти. Вот что делает с настоящим дельцом возможность срубить деньжат! — Думаешь, я не догадался в чём дело, как только Сухроб, — рука старца указала куда-то в угол, и Конан действительно заметил зоркий мальчишеский глаз, смотрящий на них с Велтраном из-за свёрнутого в углу ковра, — доложил, что вы входите в лавку? Кхе-кхе-кхе… Короче: у нас в Манзее только совсем уж глухой и тупой не знает, что твои ребята прогуливают сокровища Астига-безухого, которые вы нашли на его острове, острове Потерянных Душ. И что это, судя по-всему — только малая их часть. А остальная спрятана в надёжном месте. А где расположено это место — указывает манускрипт на карте… Написанный на древне-стигийском.
Вот и давай её сюда. Ты же знаешь: в древнестигийском я — мастер.
— Мастер-то ты, конечно, мастер. Однако — двадцать процентов! Не-ет, это уж слишком. И не забывай: не один ты знаешь языки. Древние наречия знает и Хассан-кривошеий. И Шухрат-одноногий. И Муртазбек. И…
— Ладно, хватит перечислять. Пусть будет пятнадцать!
Конан возмущённо (делано!) фыркнул:
— Юркисс! Пойми ты одну простую вещь! Мы ещё даже не знаем, что там хранится — ну, в том месте, которое указывает проклятая карта! А вдруг там — вовсе не сокровища?
— Сокровища там, или не сокровища — а я хочу пятнадцать процентов от того, что вы там найдёте! И не надо мне втюхивать про Хассана. Он меньше тридцати не возьмёт!
Конан, прикидывая, что примерно так и обстоят дела, тем не менее повозмущался, что это — чистый грабёж, и что сидя дома старик-меняла фактически ничем не рискует, а всю работёнку, вероятно, грязную и опасную, придётся делать киммерийцу и его команде, и при этом рисковать жизнью и прочее такое…
Как раз вот это — традиционный восточный торг! — и продолжалось минут десять.
Сошлись на десяти. И ещё Конан умудрился выторговать в счёт будущей добычи и три бочки солонины — но уже под двадцать процентов!
— Ладно. К делу. Где карта-то?
Конан достал из-под куртки тщательно оберегаемый, и завёрнутый в водонепроницаемый пергамент, свиток.
— Свет! — замечание относилось к мальчишке.
Словно по волшебству, спустя буквально пару секунд, за затылком менялы возникла плошка-коптилка с маслом, дающая, впрочем, вполне приличное освещение.
Старый плут долго и придирчиво изучал свиток. Щурился, морщил нос. Даже поколупал в паре мест кривым и грязным ногтем. Затем с видимым разочарованием откинулся глубже на подушки. Проворчал:
— Ничего не выйдет из нашей договорённости, Конан. Да и вообще — ничего не выйдет. Разве что ты найдёшь того, кто действительно знает этот язык.
— Погоди-ка, Юркис… Разве это — не древне-стигийский?!
— Нет. Тут всё несколько хитрее. Древне-стигийский — только алфавит, — заметив недоуменные переглядывания Конана с Велтраном, меняла пояснил, — Ну, буквы, проще говоря. А само послание написано по пунисски. Этого языка не существует уж лет двести. Так же как и самого государства. И народа. Вырезали их всех под корень кочевники из Вендии. Какая-то там у них была война на религиозной почве. То ли кому-то уж слишком противному и кровожадному поклонялись эти самые пуниссы, требуя от вендийцев людей для жертв, то ли ещё чего — никто точно не помнит. Но и народа и языка давно уж нет. И я даже не знаю, какой умник смог написать на нём целое послание.
— Ну, какой умник смог написать — мы знаем. Но от этого не легче. Потому что он тоже — того. Словом, там же, где и твои, Мардук их задери, пуниссы.
Ты лучше скажи, что нам теперь делать-то?
— Хм-м… — старик пошкрёб в тощенькой козлиной бородке. — Что делать, я и сам пока не знаю. Одно могу сказать — если и есть где человек, владеющий пунисским — так это — точно не в Манзее! Может, имеет смысл попробовать поискать там, где она раньше располагалась? Ну, пунисская империя?
— А где это?
— Конан! Как не стыдно! Уж ты-то — попутешествовал! Должен знать, где находятся Чёрные Королевства! Или уж — догадаться. Потому что Вендия — как раз через пустыню от них! «Любимые» соседи, словом.
— Ага, понятно. Что ж. Спасибо и на этом, Юркисс.
— Честно говоря — не за что, Конан. И знай: это — первый раз, когда я что-то рассказал тебе, или кому бы то ни было, фактически задаром. В счёт, так сказать, наших хороших и доверительных отношений! Или я такой добренький, потому что болею…
Конан насчёт «хороших и доверительных» отношений не заблуждался.
Поэтому не удивился, когда их, уже стоящих на пороге, окликнул дребезжащий, но исполненный хитрецы и стали, голос:
— Конан! Если найдёшь переводчика, помни: солонину в долг дам даже под пятнадцать процентов!
Проходя мимо невольничьего помоста, где как раз огромный и голый до пояса распорядитель нахваливал очередную партию живого товара, обливаясь потом под нещадно палящим полуденным солнцем, и зло шипя на «мерзавцев», не желающих стоять так, чтоб видно было, какие они «здоровые и крепкие», Конан и Велтран препирались.
— … а я сразу сказал, что ничего из этой затеи не выйдет! Эта гнусная сволочь наверняка неспроста зашифровала всё именно на пунисском! Значит, это — или очередная его ловушка, или…
— Или памятка себе самому, любимому, чтоб не забыть чего. Особенно, если он к тому моменту, как её составить, просидел там, на острове, лет десять. Он же не мог не понимать, что шансы на то, что там его подберёт какой-нибудь случайный корабль — мизерные! Вот, наверное, и боялся забыть все… э-э… Тонкости.
— Вот именно Конан, вот именно! Потому что — что бы там не было, (Но вряд ли что-то такое, чего нельзя было бы продать — иначе эта старая лиса Юркисс и не заикнулся бы про проценты!) оно наверняка хитро спрятано. И — охраняется!
— Сам так думаю, помощник. — Конан положил могучую длань на плечо коротышки, преувеличенно тяжко вздохнув, — Поэтому у нас два варианта: продать эту карту какому-нибудь достаточно наивному простаку, — Велтран возмущённо фыркнул! — или найти-таки того, кто владеет пунисским.
На этот раз Велтран покачал головой, так выразительно глянув исподлобья, что Конан не мог удержаться от смеха.
Смех, однако, оказался прерван тоненьким и дрожащим голоском, донёсшимся с помоста, мимо которого они как раз протискивались:
— Если милостивому господину будет угодно, я владею пунисским!
Конан резко обернулся, остановившись. Да и Велтран, даже приоткрывший от удивления рот, поторопился глянуть: кто это тут такой «знающий»?!
«Знающим» оказался тощий и загоревший буквально до черноты, подросток — почти мальчик! — молящими глазами глядящий на них с невольничьего помоста, сложив перед грудью тощенькие ручки. Собственно, кроме этих самых глаз — весьма больших, и выразительных, надо признать! — ничем выдающимся подросток похвастаться не мог: сквозь пергаментную кожу торчали рёбра, ноги выглядели столь тонкими, что вообще непонятно было, как их обладатель стоит на них, а впалый живот, казалось, прирос к позвоночному столбу: похоже, хозяин живого товара не слишком-то баловал своих «неперспективных» подопечных приличной, да и просто — кормёжкой.