— Стоп, псы! Не шевелитесь, навострите уши.
Гребцы с радостью подняли весла из воды и втянули их на борт. В одно мгновение, если не считать капель, срывающихся с лопастей весел, и шороха воды, разрезаемой носом галеры, воцарилась тишина.
Тогда из розовеющего впереди тумана пришли другие, едва различимые звуки. Пираты услышали низкие ритмичные вздохи. Трудно сказать, то ли это весла двигались в плохо смазанных уключинах, то ли люди тяжко стонали от непосильной работы. Еще слышался слабый равномерный звон колокола и редкие пронзительные щелчки, которые не могли быть ничем иным, как ударами кнута.
Потом показался и источник звуков — корабль работорговцев. Больше не скрытый дрейфующими по ветру клочьями тумана, он призраком застыл перед пиратами. Его низкая широкая палуба была переполнена людьми, корпус ощетинился неровно движущимися веслами. Заостренные корма и нос загибались вверх и закруглялись, нависая над палубой. Словно стрела из колчана, посреди судна торчала одинокая голая мачта.
Без паруса, двигаясь под ударами брызгающих, вызывающих рябь водной глади весел, галера барахталась, пробираясь, словно на ощупь, между колоннами тумана, окрашенного в оранжевый цвет зарей, разгорающейся над гирканийской степью.
— Шевелитесь! — приказал Конан. — Там наш враг! Вспеним воду и поохотимся. Мы легко поймаем добычу, перегрузим себе на борт все ценное, что там есть. Но мы не будем оставлять на этом корыте часть команды!
— Конечно, затопим старую калошу! — поддержали его несколько пиратов. — Пробьем ее тараном, а потом ограбим, прежде чем она пойдет на дно.
— Нет, нет! — закричали другие. — Сожжем вонючую чумную корзину и ее невольничью команду вместе с ней. Даже королевство Повелителя Дагона не вынесет их вони!
— Мы не станем их таранить, — объявил Конан, когда пиратский корабль метнулся вперед с новыми силами. Капитан пиратов поднял свое весло над водой, чтобы не тормозить движение. — Готовьте крючья и подойдите поближе к корме. Я хочу получить этот корабль неповрежденным и со всем его грузом. — Приставив двух дородных гребцов к каждому из рулевых весел, он прошел вперед между скамьями гребцов. — Вы можете изрубить надзирателей в капусту, — мимоходом он крепко хлопал моряков по плечам, — но не убивайте ни одного раба. А если кто-то из них с мольбой поднимет руки, разбейте его цепи.
Пространство сверкающей воды между кораблями быстро сужалось. Стройное пиратское судно разрезало водную гладь словно водяная змея. Толстопузая старая калоша работорговцев, казалось, задергалась в конвульсиях при приближении «Сорокопута». Отчаявшихся гребцов подгоняли участившимся звоном колокола, резкими криками и ударами кнута, которые теперь сыпались еще обильнее. Но рабы гребли медленно и недружно, так что галера не прибавляла скорости.
В рассеивающемся тумане, под крышей бледно-синего неба встретились два судна. Весла по правому борту пиратского корабля по команде с грохотом втянули на борт. Крюки взвились в воздух и полетели через брешь между судами. «Кошка» Конана, описав в воздухе высокую дугу, зацепила за плечо офицера в тюрбане и шелковых одеждах, который пытался, правда слишком поздно, очистить палубу на корме по левому борту. Стальной крюк отбросил офицера назад, к деревянным перилам, пригвоздив к ним за ворот. Пытаясь остановить трение корпусов кораблей, киммериец дернул абордажный канат и захлестнул его петлей вокруг резных перил, довольный тем, что без борьбы вывел из строя одного из офицеров противника.
Мгновением позже капитан пиратов оказался на перилах с саблей в руке. Он прыгнул с высокого борта своего судна на корму галеры. Первая волна пиратов, захлестнувшая корабль работорговцев, уже принялась за работу, гоня защитников по широкой кормовой палубе, яростно рубя их саблями и выбрасывая за борт. Конан же помчался вперед. Чувствуя невыносимую вонь, он направился к подвесному мостику, что протянулся над спинами рабов вдоль оси корабля.
Оказавшись на нем, Конан столкнулся с толстым бородатым полуголым надсмотрщиком, вооруженным лишь кнутом. Внизу пригнулись скованные гребцы: мужчины и женщины — взрослые и еще не окрепшие юнцы. Тонкие и толстые, нестриженые, со спутанными волосами; голые, с кожей, выдубленной до коричнево-черного оттенка солнцем и непогодой, они испуганно и безучастно съежились в своей вонючей обители.
Капитан пиратов сделал выпад, направив острие сабли в куст шерсти над объемным животом надсмотрщика. Но тот, привыкший ходить по качающемуся мостику, поспешно выскользнул из-под удара, проворно, словно паук, мечущийся по паутине. Конан, решивший насадить на саблю этого человека, услышал оглушительный треск. Он почувствовал быстрое, как молния, прикосновение — небрежную ласку кнута.
Когда тело обожгло пламя боли, Конан пошатнулся и упал на колено. Он окажется безоружным, если такой же удар придется по другой его руке. Слава Крому, он все еще сжимал рукоять тяжелой сабли. Встав на ноги и размахивая изогнутым клинком высоко над головой, киммериец сделал выпад и обрушил саблю вниз… но не на противника, а на веревку перил подвесного мостика.
Удар рассек грязную веревку в палец толщиной, и она провисла по всей длине, даже там, где за нее держался надсмотрщик, выбиравший кнут для следующего удара. Чувствуя, что опора пропала, работорговец замолотил руками, пробуя ухватиться хоть за что-нибудь. Кнут вяло изогнулся в воздухе.
Надсмотрщик прилагал отчаянные усилия, пытаясь сохранить равновесие, но спохватился слишком поздно. Удивленное рычание сорвалось с его губ. Он опрокинулся и упал на скамейки гребцов, ближе к корме галеры.
Шум, поднявшийся там, был не громким, но яростным: дикие выкрики на дюжине языков — раздражение, приглушенное слабостью и долгим молчанием. Руки рабов, когтистые и покрытые волдырями от непосильной работы на веслах, были нетерпеливы и умелы. Рабы скопом навалились на надсмотрщика, вцепились ему в бороду, впились в глаза, вывернули толстые запястья и лодыжки, закрутили змеиные кольца кнута вокруг шеи. Их жертва боролась и ревела в тщетных усилиях, в то время как они пытались сломать ему позвоночник, перегнув тело вокруг черенка весла.
Оставив надсмотрщика на милость рабов, Конан широким шагом направился по подвесному мостику. Второй надсмотрщик — седой офицер с тонкими чертами лица, носивший шелковую рубаху и тюрбан, — менее проворно управлялся с кнутом, чем первый. Его кнут со злобным свистом рассек воздух, но Конан низко присел, увернувшись. Прыгая вперед, он качнулся в сторону от перерезанных перил. Владелец кнута неожиданно для себя оказался слишком близко от капитана пиратов, и ему осталось только бежать. Когда Конан догнал его, надсмотрщик почувствовал, как острый, словно бритва, кончик сабли скользнул у основания его шеи.
Офицер рухнул на скамьи гребцов, обливаясь собственной кровью. Он задергался, слабо сопротивляясь схватившим его рабам. Но в этот раз рабы потянулись не к горлу своего мучителя. Их жадные руки сорвали кольцо с ключами.
Перед Конаном была носовая палуба. Последние пять человек команды невольничьего судна стояли строем, приготовившись, выставив сабли и багры. Конан знал, что жить им осталось недолго. За спиной он услышал волчьи завывания пиратов, почувствовал, как они затопали по подвесному мостику, рванувшись следом за своим капитаном. Однако Конан не бросился опрометчиво на носовую палубу.
Вместо этого, подойдя к краю подвесного мостика, он разрубил еще две веревки. Те держали на шарнирах лестницу, которая тут же со скрипом и скрежетом несмазанного металла опустилась в пазы на грязных досках нижней палубы. Завывания и улюлюканья, надрывные и яростные, загремели в воздухе, когда освободившиеся рабы, толпой кинувшиеся вверх по лестнице, оказались лицом к лицу со своими мучителями.
И Конан повел их в атаку. Высоко занеся саблю, он выбрал противника, что выглядел потолще, — сурового на вид гирканийца, вооруженного ужасным багром. Первый же удар Конана разрубил его тело надвое, второй сделал бы то же самое с черепом, если бы его противника в этот миг не подхватил поток голых дьяволов и не унес к носу судна.
Оставшись без противника, Конан повернулся, тщетно высматривая другого. Но в мгновение ока строй защитников был смят ордой взбешенных, рычащих мстителей.
Рабы — тощие, жилистые мужчины и женщины — с наслаждением били и царапали своих бывших владельцев. Их мозолистые пальцы впивались в волосы, вырывали языки, выдавливали глаза, выворачивали руки и ноги. Несколько рабов погибло в этой яростной атаке, споткнувшись и попав под лавину голых, грязных ног своих товарищей. Остальные, безжалостные в своей ненависти, используя веревки и багры, кулаки, ногти и зубы, утоляли жажду мести.
Из-за озлобленности рабов все кончилось слишком быстро. Ненависть, которую лелеяли и вынашивали многие годы, быстро истощилась. Нельзя ненавидеть разорванные, безвольные и окровавленные трупы. Тупо уставившись на дело рук своих, замерли рабы над телами. Теперь у них не было цели в жизни.
Пираты, те, кто бросился вслед за Конаном на носовую палубу, взирали на мертвых, разочарованные тем, что сражение оказалось столь кратким, и с недоверием поглядывали на жалких, по большей части безоружных фурий, которых спустил с привязи их капитан. Не зная, что же делать дальше, они стояли с оружием наготове у пролома в корме и вдоль всего подвесного мостика. Готовясь к еще одной схватке, они незаметно стали теснить освободившихся рабов в угол носовой палубы.
С нижних палуб через грузовые люки на носу и на корме вылезли пиратские квартирмейстеры. Один из них, Джалаф Шах, поднялся по переднему приставному трапу. Он нес ворох грубой одежды. Нахмурившись, он покачивал головой.
— Капитан, у них бедный груз, — объявил Джалаф Шах по пиратской традиции. — Там мешки ржи, по большей части сырой и пожранной жучками… — Он рассыпал горсть крепких зерен по палубе. — Вымоченные в соли шкуры и свиные туши, витые канаты, деготь, уксус и много вот такой грубой матросской одежды. Ни вина, ни шелка, ни хороших товаров, ни вещиц ручной работы… чего и следовало ожидать от такой шаланды. — Пожав плечами, он бросил стопку белья на палубу у шпигата. — Мы можем сжечь или затопить это судно. Разницы никакой.