х не хватало рук или ног.
Поэтому баалурцы почти не удивились, когда им навстречу из зарослей вышло сущее чудовище: чернокожий воин в яркой раскраске по всему телу, с радужными перьями и иглами дикобраза в собранных в пучок волосах, с длинным луком и связкой стрел — отравленных, судя по черным пятнам на наконечниках. Увидев пришельцев, он оскалил зубы в широкой дружеской улыбке, и по спинам шемитов пробежал холодок — клыки у черного воина были острые, как у мыши-вампира.
Вновь пустив в ход свои скудные знания кешанского языка, Конан сумел выяснить немного, но этого вполне хватило, чтобы успокоить воинов. Имя дикаря звучало как Нк'ча, и охотничьи земли его племени простирались на много дней пути от большого водопада. Его деревня подчинялась великому вождю по имени Гвандала, чья деревня лежала еще выше по течению. По словам Нк'ча, этот вождь был столь велик, что мог четыре раза в год есть человечье мясо, что, как известно, запрещено простым детям леса.
Да, разумеется, теперь он не собирался убить их. Черные люди не едят белых, а убивать и не есть врага — пустая трата стрел. Он мог бы, конечно, убить их — чтобы возвыситься в глазах своих людей и речного бога-крокодила Джавалы. Но, видя, что они больны, он решил этого не делать.
Выяснив все это осторожными расспросами, Конан вздохнул с некоторым облегчением. Его люди действительно были больны почти поголовно, лошади и верблюды дохли ежедневно, и война с каннибалами могла обернуться простым избиением и без того полуживых людей.
Поэтому Нк'ча был торжественно избран проводником удивительных белых людей в удивительных лодках, хотя баалурцы с большим удовольствием сбросили бы его в реку — прямо в зубы его Джавале. Но его присутствие на головной пироге давало им некоторую гарантию, что соотечественники приветливого людоеда не кинутся на них со стрелами и копьями, едва завидят.
Нк'ча гордо замер на носу пироги, опираясь на свой лук, а Конан негромко сказал Каспиусу:
— Может, тот мальчишка-зуагир знал о нашем походе больше, чем мы сами.
Каспиус почесал отросшую бороду.
— Вы хотите сказать, что Тхутала — это и есть Джакала, а быть может, и их Джавала? И мы сейчас направляемся прямо к нему? Или наше появление здесь разбудило какого-то нового бога, того смертельного врага Эрлика?
Конан пожал плечами:
— Скорее, не нового, а очень древнего бога. Может, именно поэтому и не стали преследовать нас стигийцы. Должна быть какая-то связь между ними — между Сэтом и Джакалой, змеей и крокодилом. Может, Зерити даже… — Но тут киммериец махнул рукой, сам не зная, что хотел сказать.
— Если все действительно обстоит таким образом, — с беспокойством проговорил Каспиус, — то лучшим решением будет как можно скорее повернуть назад. Хотя что мы сможем сделать против желания бога?
— Не знаю, что мы можем сделать, но я дал клятву, — мрачно ответил Конан. — И намерен сдержать ее, покуда возможно.
Нк'ча оказался очень полезен путешественникам. Когда поблизости снова загремели барабаны и Конан спросил, не означает ли это, что на них готовится нападение, каннибал ответил с неизменной улыбкой, что пусть их это не беспокоит, он уже дал своим людям знать, что идут пироги чужестранцев и что их следует пропустить, воздав всяческие почести.
— Отлично, — проворчал Конан. — Надеюсь, твоя улыбающаяся физиономия послужит нам верительной грамотой.
Нк'ча попросил объяснить ему, что такое верительная грамота. Конан объяснил, как сумел.
— Нет, могучий белый Властелин Черной реки! — ответил дикарь, улыбаясь во весь рот. — Я здесь ни при чем. За вами следуют птицы великого Джавалы, а значит, с вами его милость. — Ион с довольной ухмылкой указал вверх, где над лесом парили стервятники, едва различимые сквозь деревья.
Так они плыли еще несколько дней — сквозь утренние туманы, ночные удушливые запахи и дневное ядовитое марево. Глядя ночью на большой диск луны, Конан заметил, что в небе сместились звезды, — он не узнал ни одного созвездия. Он поделился этими наблюдениями с Каспиусом, и тот ответил, что уже которую ночь следит за небесными узорами и старается по возможности отмечать каждое изменение.
— Река уносит нас все дальше от знакомого нам мира, — сказал старый лекарь. — Не удивительно, что здесь светят чужие нам звезды. Более того, солнце и луна свершают свой путь здесь иначе, чем в наших землях. Но виной тому колдовство реки, или это естественный закон природы, я не знаю.
Конан ничего не сказал на эту тираду, только пристальнее вгляделся в ночное небо. Они плыли по маленькому озерцу с темной водой, и звезды отражались бесчисленным множеством в зеркальной глади озера. Могло показаться, что пирога плывет не по воде, а по звездному небу чужого, недоброго мира, где новые звезды восходят приветствовать новых богов.
Весь следующий день они плыли в зябком тумане, моросью оседавшем на волосах и одежде. Джунгли полнились звуком отдаленного грома. Пироги вышли в большой, открытый небу залив — и увидели впереди большой водопад, низвергавшийся с высоты не менее семисот локтей. Над водопадом дрожала туча водяных брызг, она поднималась все выше, превращаясь в черные тучи, мрачно клубящиеся над головами незваных пришельцев.
Глава 18ИДОЛ
Зерити была занята тем, что создавала изваяние. Одну из огромных каменных колонн своей гробницы она обтачивала и скоблила тяжелыми бронзовыми инструментами какого-то стигийского скульптора, позабывшего их в ее подземном храме. Работа была не из легких, и потому Зерити скинула с себя всю одежду, облачившись в один только кожаный передник, который нашла среди инструментов.
Ведьма ваяла, стоя на своем сундуке со свитками, ибо каменный идол должен был изображать бога, а не низкорослого смертного. Древний камень легко крошился под долотом, но, не будь Зерити ведьмой, на эту работу у нее ушли бы годы и годы. Она начала с лица и широких плеч, остальные же контуры были еще едва намечены.
— Ну вот, возлюбленный мой Джакала, у тебя будет благородный лоб, высокий и выпуклый, — приговаривала она, как бормочут все мастера за работой. — Одна-единственная складка меж твоих бровей будет внушать благоговейный трепет твоим почитателям.
Вряд ли то, что изображала Зерити, нормальный человек назвал бы благородным. Огромный широкий лоб нависал над сурово сдвинутыми бровями. Скулы были слишком широки, и потому нижняя челюсть, квадратная, как доспех аквилонских рыцарей, казалась маленькой по сравнению с ними. Рот был похож на шрам, столь тонки были его губы, а глубоко посаженные глаза были маленькими и злыми.
Едва Зерити сдула пыль и каменное крошево с этого еще не оконченного лица, губы шевельнулись и заговорили с ней.
— У меня было множество тел и форм, — проскрипела статуя неживым, глухим голосом. — Я принимал тот облик, который более всего подходил к тем, над кем простиралась моя власть. Я думаю, нынешний мой вид и в самом деле потрясет всех этих маленьких людей наверху.
— Я буду работать не покладая рук, — пообещала Зерити.
Она встала поудобнее и принялась отделывать одну из рук каменного гиганта. Выглядело это так, словно она не долбит мертвый камень, а высвобождает из плена какое-то древнее живое существо, запрятанное в него.
— Это будет самое прекрасное из твоих воплощений, — сказала она, орудуя долотом. — Самое… могучее.
Губы идола улыбнулись.
— Видела бы ты мое тело, когда я правил одной древней расой еще до того, как вулканы затопили землю потоками лавы, — заявил он. — Вот оно было действительно могуче. — Мягкий толчок, словно эхо далекого землетрясения, сотряс гробницу, и каменная голова отделилась от колонны, вращаясь на толстой жилистой шее. — Но для этой каморки оно было бы слишком велико.
— Неисчислимы века твоей жизни, — пробормотала Зерити, трудясь над пальцами руки. — А могу я спросить, великий повелитель, где твоя изначальная родина?
Идол, чуть нагнув голову, глянул на ее маленькую фигурку.
— Я — силурианин, — ответил он.
— О, — выдохнула Зерити. — Я даже никогда не слышала о мире по имени Силурия. Но я знаю, что в нашем мире ты возник прежде всех созданий, вызвав к жизни все живое.
— Да, — проскрежетал Джакала, — я был среди первых, я появился вместе с Тсатхоугой, Бокругом и Сэтом. Когда-то давно мы были почти братья — Сэт и я.
— И так будет снова, мой повелитель, — отозвалась Зерити. Сметя пыль, она спрыгнула с сундука и отошла поодаль, чтобы вдоволь полюбоваться высеченной рукой. Джакала с легким хрустом высвободил руку из камня и, повертев ею перед своими маленькими глазами, протянул к Зерити. Она вздрогнула — то ли от удовольствия, то ли от боли, когда каменные пальцы сжали ее плечо. Молот и долото выпали у нее из рук.
— Какая мощь заключена в твоих руках, мой Джакала! И какое счастье — чувствовать тебя! — выдохнула ведьма в упоении и восторге. Вскочив на сундук снова, она с еще большим жаром принялась за работу, высвобождая вторую руку идола. — Мой возлюбленный скоро будет со мною, — бормотала она. — Будет весь, с ног до головы, и тогда я… почувствую на себе не только его руки, а еще кое-что… Да, уж над этим-то я постараюсь… Идол милостиво улыбнулся, слушая ее бормотание.
— Не разорвешься ли ты надвое, моя жрица? — проскрипел он. — Может быть, для этого больше подойдет живая человеческая плоть, а не камень?
— О да, и это тело все ближе к нам, — отозвалась Зерити. — Я уже говорила тебе о нем. Тебе доставит удовольствие выйти в Верхний мир в его облике, ибо слава его среди смертных велика и в иных землях его опасаются даже боги. И все же мне больше нравится это… — Она погладила запыленной ладонью камень. — Ну вот, теперь ты можешь высвободить и эту руку!
— Думаю, мне будет легко воплотиться в того смертного, если он так силен и велик, как ты говоришь, — задумчиво обронил Джакала, разглядывая свою вторую руку.
— О да, вполне, — кивнула Зерити. — Лишь бы он добрался до нас целым и невредимым. И все же, — добавила она, критически оглядывая результаты своих усилий, — мне очень, очень нравится это каменное тело. Какая мощь! Какая несокрушимость! Ну разве может с ним сравниться бренная человеческая плоть! С каким восторгом я отдалась бы в твои каменные руки!